Когда критике не до театра/XVII Всероссийский Пушкинский театральный фестиваль

Выпуск № 7-127/2010, Фестивали

Когда критике не до театра/XVII Всероссийский Пушкинский театральный фестиваль

 

На круглом столе Всероссийского Пушкинского фестиваля в Пскове критик из Петербурга Евгений Соколинский заметил: «В каждом фестивале должен быть какой-то «криминальный» спектакль». Речь шла о постановке Игоря Селина «Пушкин. Forever. «Песни западных славян» Ярославского ТЮЗа. Я бы переиначил: так уж повелось, что на каждом фестивале находится спектакль «для битья», как, впрочем, существуют и спектакли «неприкасаемые» (критики тоже люди). Да, ярославцам досталось, но – и заслуженно, и не заслуженно. На мой взгляд, интереснейшая, неоднозначная работа тюзовцев стала неким срезом, высветившим проблемы отношения театра к Пушкину и его слову, пушкинистов и театральных критиков к реальной жизни театра и его зрителей и, наконец, места самого Поэта в жизни этих самых зрителей, в данном случае юных. Место Поэта обозначено спектаклем в первую очередь, и в этом главное его достоинство.
В двух словах: под земной сферой – белой, как чистый лист, на которой возникают проекции уже ставших родными пушкинских черновиков и рисунков, идет с чемоданами вереница разномастных путешественников по жизни. Поет и пляшет, читает стихи, хором и отдельно, Пушкина и, случается, не Пушкина. Из самих «Песен западных славян» – лишь малая часть: эффектно прозвучавшее под чемоданы-барабаны «Видение короля» с грозовым рефреном «В церкви Божией гремят барабаны, //Вся свечами озарена церковь…» Да «Соловей», да «Вурдалак». Все прочее – хрестоматийные, радостно узнаваемые зрителем «Я помню чудное мгновенье…», «Мороз и солнце…», «Буря мглою…», «Сквозь волнистые туманы…» и т.д. «Я – плоть от плоти твоей», – как бы говорит театр зрителю, и тот, такой-сякой-беспечный, соглашается, принимая на аплодисмент намеренно сентиментальное, со слезой прочитанное письмо Татьяны: «Я к вам пишу…» Но театр ведет зрителя, уже крепко взятого за руку, дальше, в сторону от хрестоматии, к нечитанному им: к звучащему предостережением в начале спектакля «Гимну чуме», к «Телеге жизни», к «Дар напрасный, дар случайный…» Ведет, по сути, к сверхзадаче: Пушкин – это про тебя, про меня, про всех и про всё, – откройся ему, он того стоит!
Звучат народные песни, и вдруг – разгульное «Шумел камыш, деревья гнулись…» Тут уж господ пушкинистов и критиков совсем покоробило: «Идея Пушкина-путешественника понятна, масса его произведений связана с дорожными впечатлениями. Тут могут звучать и цыганские, и русские народные песни, но не «Шумел камыш»!..», – разводит руками всеми уважаемый профессор Сергей Фомичев. «Варварство», – соглашается с ним критик.
Мне подумалось иначе, и я привел в пример картину псковского художника Игоря Шаймарданова. Есть у нас в Пскове район Любятово, из тех, о которых идет дурная слава – пьянь, хулиганство, криминал – и которые имеются в каждом российском городе. И вот на картине, исполненной в лубочном стиле, сидят на бережку Псковы пьяные мужички да бабы, воздев к небу стаканы да бутылки, орут, поют – может, «Шумел камыш…». А поодаль, глядя на них, идет мимо Святое семейство: Богоматерь с Младенцем на ослике, которого ведет под уздцы Иосиф, – вполне знакомый иконописный сюжет. И называется картина «Бегство в Египет из Любятово». Тогда они спасались от ножей Ирода, теперь – от нас. Не бежит ли от нас, нынешних, Пушкин, не теряем ли мы его, разменивая душу на гулянку, на развлечения, на разгул и питье? На стяжание благополучия и услаждение плоти? Не пируем ли во время чумы? «Да, мы и такие!» – словно говорит режиссер и располагает группу гуляк, поющих старый городской романс, ставший символом безоглядной русской пьянки, на противоположном от белой сферы конце сцены, в глубине ее. Впечатляющий момент.
«Но ведь они (юные зрители) могут подумать, что «Шумел камыш» написал Пушкин!» – справедливо замечает профессор Вячеслав Кошелев. Да, могут, и это плохо, тут возразить трудно. Тут режиссеру надо бы поаккуратней. Хотя, с другой стороны, могут подумать то же самое и про другие песни, звучащие в спектакле: «Вечерний звон», «Вдоль по матушке по Волге…». Да мало ли что еще могут подумать эти невоспитанные. Ох, рисковое дело театр.
И еще вопрос: почему «Песни западных славян» вынесено в название, если их удельный вес в спектакле так невелик? Ведь мы, как справедливо заметил пушкинист, славяне восточные. Предположу, что режиссеру попросту понравилось, что в названии цикла есть слова «запад» и «славяне», позволяющие выйти на европейский объединяющий уровень: Пушкин, мол, для всех. И он по лихости своей, по праву художника, как он его понимает, называет спектакль. Но есть еще и ответственность, назвался груздем – полезай в кузов. И если уж на афише вполне конкретное произведение, оно и должно быть в центре. По-моему, название «Пушкин. Forever» вполне исчерпывающе, и присутствие английского слова «forever» (навсегда) как раз и придает искомое режиссером чувство шири.
И последнее. Режиссер «схлопотал» упрек в использовании старых приемов, проще говоря, штампов. «Я уже раз 50 видел эти чемоданы», – говорит Евгений Соколинский. «Я уже в десятый раз вижу на сцене этот глобус», – вторит ему Татьяна Джурова. Да, повторяться художнику опасно. Но это уже на его совести. Я, к примеру, по своему актерскому опыту знаю, как не хочется иногда ломать голову в поиске новых выразителей и как порой приманчиво использовать проверенный приемчик. Может, потому и не приблизился пока хороший режиссер из Петербурга Игорь Селин к лидерам нынешней режиссуры, как стали ими питерцы Геннадий Тростянецкий и Иван Стависский, тоже участники фестиваля.
Что ж, выходит, правы критики? И да, и нет. Досадно, что критики остались вне диалога театра и его зрителя. Что они не увидели – не захотели, не сумели! – увидеть театр, сумевший найти общий язык со своим зрителем и выйти на волну живого и живительного с ним общения, ради которого театр и существует и которое не так уж часто встретишь. Правда, этот зритель наверняка впервые увидел и глобус, и чемоданы. Но и – кто-то впервые – услышал живого, не из учебника, Пушкина, узнал, что он написал и про них тоже, и что не худо бы найти ему хорошее местечко в своей душе, хранить его, и он сохранит тебя. Как талисман, о котором финальное стихотворение спектакля:
В уединеньи чуждых стран,
На лоне скучного покоя,
В тревоге пламенного боя
Храни меня, мой талисман…
И этот талисман – Пушкин. Твой, мой, наш. Навсегда.

 

Фото Глеба Костина

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.