Казнить нельзя помиловать/"Медея" МТЮЗ

Выпуск № 7-127/2010, Премьеры Москвы

Казнить нельзя помиловать/"Медея" МТЮЗ

 

Какой-то «неправильной» получилась «Медея» у Камы Гинкаса. Вместо того, чтобы, поддерживая традицию, воспевать человека, категорически не желающего жить с людьми по людским законам, возносить хвалы героизму бунта, бессмысленного и беспощадного, он заставил задуматься о том, что станет с миром, если эти «герои» подомнут нас под себя.
Мы и сами не заметили, как разучились ценить упорядоченность бытия.
Будни привычно называем серыми, мораль – ханжеской, закон – фикцией. Все то, чем изо дня в день живет человечество тысячи лет, благодаря чему оно вообще выжило, мы готовы разбить в дребезги, как капризный ребенок сложную игрушку, с которой он не умеет обращаться. Ежедневно готовить завтраки-обеды-ужины не так приятно, как биться к любовном экстазе, стирать пеленки и петь колыбельные утомительнее, чем пускаться в авантюрные приключения, убить человека, который тебе мешает, гораздо легче, чем попробовать понять его и умерить собственные амбиции. Жить по заповедям, не убивая, не прелюбодействуя, почитая родителей, так скучно и хлопотно! Бедное человечество...
Мир хаоса, разлада и отчаяния обрушивается на зрителя сразу, как только он входит в зал. На спасительный занавес, который иногда все-таки отделяет сцену от зрителей, уповать не приходится. Сценография Сергея Бархина самоигральна. Ей и актеры вроде бы не нужны. С первого же мгновения начинает казаться, что все уже кончено, ты спектакль уже посмотрел. Может, и вправду пора поворачивать к выходу: здесь слишком страшно. Обвалившийся кафель, обшарпанная плита, пустые бутылки, протекающий кран, который уже никто никогда не отремонтирует. В этом маленьком мире нет порядка потому, что он уже никому не нужен. Ни Ясону, уставшему жить на вулкане, ни Медее, которую никакое воображение не в состоянии преобразить в хозяйку тихого, уютного дома. Дома-крепости, дома-сада, дома-рая.
Однако то, что произойдет среди этих руин, окажется еще страшнее видений, навеянных (или все же насланных?) декорацией. Песчаник – материал не просто красивый, он – чувственный. Не потому ли его так любят в знойных южных краях? «Лестница», возвышающаяся среди «коммунальной» разрухи, равнозначна развалинам Помпеи. Но ошибаются те, кто считает, что она ведет в никуда. Она ведет в хаос и бессмертие, которое далеко не всегда бывает таким уж героическим, как нам хочется думать. Мало кто помнит, что Медея – внучка богини и колдунья, даже то, что она колхидянка не каждый вспомнит сразу. Но то, что она убила своих детей, помнит каждый, кто хоть однажды слышал о ней.
Чтобы рассказать о чудовище в женском обличье, Кама Гинкас призвал на помощь римского философа, французского драматурга и русского поэта: Сенеку, Ануя и Бродского. Сплав столь же уникальный, сколь, как выяснилось, и эффективный. Переходы от автора к автору выполнены с филигранной точностью: вдох на Сенеке, выдох на Ануе, а по сему естественны, как подъем с волны на волну корабля, плывущего в открытом море. Трагедия в ее каноническом определении на современной сцене, пожалуй, невозможна. Не потому, что в нашей жизни ее слишком много, вряд ли наши предки, далекие и недавние, жили намного спокойнее и благополучней, а потому, что она перестала быть потрясением, если не случается лично с тобой. Театру, чтобы потрясать сегодняшнего зрителя, нужно нечто, что зацепит каждого, кто с комфортом расположился в своем кресле.
Самое простое – поверить в то, что спектакль Гинкаса о страшной участи человека, эту жизнь не приемлющего, для нее не созданного, жаждущего бури, которая и является для него единственно возможным способом существования. Екатерина Карпушина играет, как раньше говорили, на разрыв аорты. Фонтаны невидимой крови хлещут со сцены в зал, окатывая зрителей, которые, не видя этих потоков, все равно интуитивно понимают: что-то в них уже не так, как было и, возможно, никогда и не будет. Так Медею уже ставили не однажды. Но если все свести только к гимну дикарке-бунтовщице, то ничего нового, по сути, о ней и не скажешь: демон разрушения он и есть демон разрушения. Взыскуешь иной жизни? Пожалуйста! Но это не дает тебе права калечить тех, кому и в этой жизни есть что делать. Восхищаясь нездешностью, надмирностью такого демона, мы забываем, что ломать не строить: противостояние разрушению и хаосу есть подвиг, заслуживающий гораздо большего уважения. Вот об этом, как мне кажется, и хочет напомнить нам режиссер. Иначе Ясон ему вообще был бы не нужен.
Игорь Гордин сыграл то, что мужчине-актеру сыграть особенно сложно: ценность равновесия, взаимопонимания, стабильности. Каждую секунду он последовательно доказывает нам, не Медее, ее ни в чем не убедишь, к любым доводам рассудка она глуха, что обычное человеческое счастье – это и есть самое настоящее и самое человеческое. Если бы это было не так, то Господу Богу не было необходимости вообще создавать человека. Мир вполне обошелся бы без него. Гинкас сделал спектакль-предупреждение. Брак – хрупкий сосуд, легко может треснуть, и живительная влага уйдет из него в песок. Медея купила этот сосуд ценой немыслимых преступлений и не в состоянии жить, если кто-то другой снова наполнит его жизнью и светом. Она готова разбить его любой ценой. Даже самой страшной. Медея – приговор жизни Ясона. Ясон – приговор жизни Медеи. Ни один из них не в состоянии изменить себе. Нас часто манят крайности, но гармония рождается не из борьбы противоположностей, а из соединения взаимодополнений, сиречь из принципа комплиментарности, из-за незнания которого мы и попадаем в пресловутый экзистенциальный тупик.
Еще сложнее задача, которую режиссер поставил перед Игорем Ясуловичем, сыгравшим Креонта. Ему предстоит слезть со своих царских котурнов и попытаться объяснить этой безумной закон, весьма несимпатичный с точки зрения вселенской справедливости: люди равны только перед Богом, да и то не в этом мире, друг перед другом они никогда равны не будут, для своих у них одни законы, для чужаков – иные. Только так можно сохранить самоидентификацию рода, племени, народа. Уберечь своих от власти чужих, если им придет в голову попробовать ее захватить, возомнив, подобно Медее, что они не твари дрожащие, а право имеют. Человечество установило его в незапамятные времена и отказываться пока не собирается. И тысячу раз прав Креонт, спешащий выдворить Медею из своих владений, пока она никого не убила. Для нее и собственная жизнь цены не имеет, что уж о чужой говорить. Так ведь она в итоге и поступает...
И пусть в финале Медея золотой птицей улетает в сценические небеса от возмездия людского. На земле ей все равно нигде не укрыться. А боги ее не примут: слишком хлопотно делить небеса с таким кровожадным созданием. Потому и кара ее – на вечные времена: не умереть ей никакою смертью. Так и будет носиться над водами не ею устроенного хаоса. Там ей и место. Даже если божественное возмездие ее не настигнет, она – сама себе возмездие и воздаяние за преступления. Не про нее спасительное «ибо не ведают, что творят». Потому и последнее слово не за ней, а за Кормилицей (Галина Морачева). Смысл слов ее прост: жизнь тебе подарили, ты не сам ее взял. И если ты не в состоянии понять, какова истинная цена такому подарку, не гневи жизнь, называя ее обыденной. Она стоит того, чтобы ее прожить.
Фото Елены Лапиной

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.