Омск

Выпуск 9-129/2010, В России

В Омском академическом театре драмы появилась «новая драма». Понятие, которое и раньше казалось подозрительным, а уж сейчас, после распада одноименного фестиваля, совсем полиняло. Но думается, что это и неплохо. Поменьше пиарного гвалта, совместных акций, набора имен через запятую, глядишь, и искусству лучше. Все-таки, драматургические тексты – не газета, они требуют индивидуального сидения за столом и неспешности. Неловко сказать, даже некоторой дистанцированности от материала. Не уляжется – не напишется. Во все эпохи катаклизмов (не будем перечислять) пьесы появлялись не на следующий день после событий.

Пьесу Вячеслава Дурненкова «Экспонаты» предваряет эпиграф – стихи Бориса Рыжего. Поэта замечательного, ушедшего из жизни слишком рано, поэта принципиально провинциального. Я думаю, и стихи его для этой пьесы принципиальны. И дают они какой-то музыкальный ключ к этой драме из сегодняшней жизни: «Клочок земли под синим небом, неприторный и чистый воздух…» В пьесе показан город Полынск. Название красивое, горьковатое и нежное. Видно, что писал не москвич, даже если бы не было известно, что братья Дурненковы вышли из «тольяттинского гнезда».

Российская провинция, малый городок, «лежащий на боку». Для двух тысяч жителей советская власть не напрягалась возводить что-то масштабное. В соборе работы ученика Растрелли – фабрика по производству повидла (особенно вкусно яблочное), полынскую наливку натурально поставляли ко двору его императорского величества (и государь одобрял). Весь период советской власти ушел под воду, как будто Атлантида. Как-то ничего не осталось. (Как много таких городов в России. Приезжаешь, а тебе показывают уцелевшие осколки русской империи. То, что осталось от империи советской, стыдливо обходят стороной.) В пьесе самый символичный осколок двух империй – Алеша – городской дурачок, какой-то якобы потомок Екатерины Второй.

В центре два семейства – Зуевы и Морозовы. Между ними давняя вражда, тайные романы, дети, естественно, подрастают – у Зуевых мальчик, а у Морозовых девица. И между ними, разумеется, намечается какая-то неявная любовь. У девицы брат, который стережет ее честь. Вам это ничего не напоминает? Зуевы совсем бедствуют, Морозовы – почти богачи по местным меркам. У них крошечный магазинчик, который потом сожгут Зуевы. У Зуевых обездвиженный дедушка. У Морозовых - обезумевшая от телевизора бабушка. Вокруг – братья, местные жители, за каждым человеком тянется хвост проблем. В общем, все как везде в России. Безнадега. Вот из этого сора и состоит пьеса. В ней нет ни высоких страстей, ни глубокой интеллектуальной истории. Она проста, как проста жизнь, показанная в ней. Но она и драматична, как эта самая жизнь.

В Петербургском театральном журнале об этом спектакле написано, что «драматургия Дурненкова не держит, мелкая нарезка, по-киношному. Мотивировки сбиваются, получается пафос вообще». С точки зрения классической теории драмы - все так. Только классическая драма давно закончилась. И старые жанровые формы тоже «не держат». Произошел неминуемый жанровый взрыв, потому что не укладывается новая действительность в устоявшиеся драматические формы. Известное дело, когда приходят новые времена, немедленно появляются драмы-хроники, немедленно всплывает эпизодное строение. Вместо целостной линии пишется пунктир. И в этом пунктире, несмотря на пропуски, линия должна возникать. Молодые драматурги, наверное, чувствуют себя открывателями, а может, просто пишут интуитивно. Но – все подчинено законам драмы, даже если эти законы не знать. Так было всегда, так есть и сейчас. И хотя бы эта стабильность радует.

Меня эта дробная нарезка нисколько не раздражает. Раз – эпизод закончился. И начался второй. А между ними – и есть тот мгновенный поворот, который требует монтажа, режиссерского умения расставить иероглифы: ближе-дальше, выше-ниже. И актерского мастерства: сыграть так, чтобы между эпизодами был не только воздух, но и смысл.

Спектакль поставил Дмитрий Егоров. Художник – Фемистокл Атмадзас. Действие происходит на деревянном помосте. Минимум мебели. С двух сторон – скамейки, на которых сидят артисты и смотрят на помост. Пока не предстоит выйти на него.

Обычно приезжие режиссеры стараются подобрать артистов по принципу типажности, так чтобы сразу был похож. Похож внешне, уже и ладно, а про «выращивание образа» как-то уже не до жиру…

В этом спектакле удивляет то, что этот принцип отброшен. Уж не знаю, принципиально ли это, но так получилось. Гена, женщина за сорок, глава семейства, ее исполняет Анна Ходюн. Актриса с лицом, какие редко встречаются сейчас – тонкие легкие линии, идеальное актерское лицо. На нем нет отпечатка личных печалей и житейского груза. Ей бы играть женщин эпохи декаданса. А ее героиня несет тяжелое семейное бремя. С братьями, которых послать бы куда подальше, а не быть главой семейства. Или Юра, глава семейства Морозовых – Олег Теплоухов. Печать высоких дум на его челе тоже не способствует созданию типажа мелкого лавочника, который жилы надрывает, чтобы прокормить своих двоих детей, да жену, да свихнувшуюся бабушку.

Владимир Майзингер беда как похож на сорокалетнего Сашу (который брат бедной Гены), явного остолопа, из тех, от кого не знаешь чего ждать: может дом поджечь, а может и в огонь прыгнуть. Я уж не говорю про народных артистов Моисея Василиади и Валерию Прокоп в ролях вышеупомянутых дедушки и бабушки. Можно продолжать и дальше. Но - и так все ясно.

Словом, породистые омские актеры, «первые сюжеты», ну, никак на глухих провинциалов не тянут. И вот тут крылась ужасная опасность. Обычно артисты академических театров изо всех сил стараются эту типажность сыграть. И начинают жать так, что хоть всех святых выноси. Просто стыдно становится на сцену смотреть. В Перми пару лет назад Борис Мильграм поставил вдруг открывшуюся ему пьесу братьев Пресняковых «Изображая жертву». Все артисты театра драмы из последних сил изображали неигранных ими героев. А лучшими оказались роли у приглашенных «с улицы» людей. Они играть не умели, просто говорили свой текст – и получилось.

Омичи же этой опасности счастливо избежали. Режиссер Егоров сделал все, чтобы мы, не дай бог, не подумали, что это все натуральная бытовая драма. Дурачок Алеша (потомка вышеупомянутой императрицы играет Сергей Черданцев) навешивает на всех бирки с именами, артисты, сидящие на скамейках, вполне отстраненно наблюдают за сменяющими друг друга эпизодами, включаются в действие и выключаются мгновенно, на их лицах как будто вспыхивает и гаснет свет. В пьесе кое-где проскальзывает ненормативная лексика. Матерятся они так легко и незаметно, что это оказывается точной краской из жизни, в которой ведь не бранятся, а разговаривают на этом языке, иногда вполне дружелюбно. Может быть, благодаря этому история, рассказанная без надрыва, без патетики, без «предрассудка любимой мысли», кажется очень убедительной и требующей какого-то осознания.

Ведь кроме свинцовых мерзостей жизни в пьесе есть конкретный конфликт: в город Полынск приезжают два человека: бизнесмен Воронько (Николай Михалевский) и его помощник Черновицкий (Александр Гончарук). Вот они – похожи, Михалевский если не на бизнесмена, то на бывшего офицера, а Гончарук создал просто архетип классического безликого помощника. Они хотят сделать из этого места город-музей под открытым небом. С русским колоритом, с местной экзотикой. Правда, не советской, а из прошлой имперской жизни. До соцарта у них еще ум не добрался. Ну а заодно дать горожанам работу и деньги. За то, что они согласятся быть живыми экспонатами, начнут ходить в костюмах начала ХХ века, прясть научатся, ремесла освоят. Вот тут-то и хочется поразмышлять. Я многим знакомым рассказывала эту пьесу. Конечно, не как пьесу, чтобы не прослыть сумасшедшей, а как случай из жизни. И мнения поделились. Люди здравомыслящие и крепко стоящие на ногах говорили мне: «А что тут такого плохого? Когда людям есть нечего, когда повидло ихнее никто не покупает, потому что оно в позорных банках с ржавыми крышками, неужели так уж стыдно прикинуться во время экскурсий живыми экспонатами? Сыграть спектакль?» Люди гордые и голодные оскорбленно говорили: «Какая гадость, мерзость какая! Все на продажу. Личную жизнь на показ выставлять, грязным бельем трясти».

Должна сказать, что я бывала в таком месте в качестве экскурсанта. Под Улан-Удэ есть музей под открытым небом, где семья монгол-бурятов, пришедшая, кажется, из Китая, живет в юрте такой открытой жизнью. Сидеть там было не очень ловко, а вкусными их пельменями величиной с кулак я давилась от стеснения. Но поняла тогда, что людям надо как-то выживать. У них выхода не было. Так что я в этой истории не то чтобы на стороне приезжего бизнесмена (он мне классово чужд), но и не на стороне благородных разбойников, братьев Гены - Клима (Владимир Девятков) и Саши (Владимир Майзингер). Бизнесмена под ружье поставили (кстати, эта сцена получилась не самой убедительной), магазин Юры Морозова сожгли - два здоровых мужика, один обожженный войной, другой – просто обиженный жизнью. И что? Ничего не поменялось, просто Юру похоронили и еще одной голодной семьей стало больше.

Этот спектакль оставляет ощущение разумного и чуть холодноватого размышления над жизнью. И эта жизнь в нем видна, экспонатами эти герои все же стали, благодаря драматургу Дурненкову, режиссеру Егорову и прекрасным омским артистам. Только жизнь эта написана не актерским «маслом», не подробно. Помост – это площадка для игры, а не открытая натуралистами среда обитания, герои – это не жители Полынска, а артисты, играющие их. Мы с интересом и с сочувствием наблюдаем за драмой, разворачивающейся на наших глазах. Мы додумываем жизнь двух семей. Пунктир эпизодов иногда сливается в непрерывную линию, а иногда так и остается пунктиром. Всех жаль, но ощущения безнадежности нет. Потому что жизнь как-то все равно устраивается.

Только эпилог озадачивает. И в пьесе, и в спектакле. В пьесе идет разговор двух пожилых людей, которые приехали из-за границы и забрали, наконец, своего благородного потомка, дурачка Алешу. Речь их внятна, благородна и слегка старомодна. Всегда, когда речь идет о том, что кто-то, приехав на историческую родину, вспоминает свою гостиную и родные пейзажи, написанные великими художниками, мне хочется узнать, сколько же им лет, что они помнят свою гостиную, которая была до советской власти? При советской-то гостиных не было. Из эпилога понятно: дурачок Алеша – единственный, кто спасся, кому несказанно повезло, правда, он этого никогда не осознает.

В спектакле этот диалог ведут Бабушка и Дедушка, те самые, которые молчком просидели весь спектакль. И тогда возникают какие-то странные догадки, которые выводят историю в иной, почти экзистенциальный план. Этот скорбно сидящий молчаливый старик, при котором все бесстыдно живут, пьют, ругаются, – это вечный свидетель всей русской жизни? Эта заполошная Бабушка, которая, отвлекаясь от телевизора, подает неожиданно точные реплики, – это та, которая знала другую жизнь и всю жизнь молчала о ней, как молчали наши бабушки, жившие до революции? Тогда их жаль больше, чем их детей. Им есть о чем молчать.

Фото Андрея Кудрявцева

Фотогалерея