Санкт-Петербург

Выпуск 9-129/2010, В России

Санкт-Петербург

 

«Гамлет» Валерия Фокина – из тех, что провоцируют на мысль, что каждая эпоха, культура и страна заслуживают такого «Гамлета», какого имеют. Недавно знакомая театральный критик показала мне афишу «Гамлета» Стокгольмского театра, на которой – пышущий здоровьем белозубый метросексуал в розовой рубашке улыбается в камеру открыто-бессмысленной улыбкой. Чем не портрет европейского сообщества? Премьерный спектакль Александринки оказался прогнозируемым политическим триллером. Рецензию на него можно было бы назвать «Кто заказал Гамлета?».

Сценография Александра Боровского представляет «изнанку» гигантского – во все зеркало сцены – стадиона, металлическими ярусами уходящего ввысь. Где-то там, недоступный нашему глазу, готовится торжественный парад по случаю коронации/инаугурации Клавдия. На верхней площадке в ожидании топчутся придворные в униформе верховного чиновничества: Клавдий – ухоженно небритый, Гертруда – подтянутая первая леди, плюс топчущееся в нерешительности безликое окружение. Наконец, парочка безликих секьюрити втаскивает мертвецки пьяного Гамлета, технично опохмеляет и втискивает в костюм согласно дресс-коду. Две крепких тетки спускаются по лестнице с немецкими овчарками на поводках. Пауза. Охранницы и собачки пристально зондируют зал. Церемонию можно начинать.

Фокин не впервые осовременивает материал. Вспомнить хотя бы ледовую арену «Женитьбы». Действительно, оформление Боровского с имперским размахом иллюстрирует вертикальность и непрозрачность власти, повернутой к публике своим, извините за выражение, тылом. Что касается режиссуры, то намеки не по адресу, который и без того размыт. Едва ли «Гамлет» – про современную Россию, где исключено любое насильственное покушение на вертикаль и действительные властные перестановки. Снижение материала – тоже дань времени. Еще Николай Акимов, на которого часто ссылаются, говоря об александринском «Гамлете», в 1932 году попытался превратить «Гамлета» в политический фарс о борьбе за власть. У Фокина очевидно тоталитарная модель. Действие разворачивается на фоне народного гуляния с музыкой и фейерверками. А пока человекомасса безмолвствует (жрет водку в глубине сцены и пляшет под Надежду Кадышеву), секьюрити в черном периодически сбрасывают в выгребную яму тряпичные трупы неугодных.

Разумеется, «Гамлет», которому осталось одно только политическое измерение, потребовал радикальной переработки текста. Вместо традиционного Пастернака – переложенный Вадимом Левановым подстрочник Морозова, с вставками из Лозинского и Полевого. Скрещивание архаизмов с жаргонизмами и канцеляризмами произвело на свет забавно витиеватые речевые обороты. Стартовое обращение Клавдия (Андрей Шимко) к народу, в котором он «берет Королеву в жены, радуясь одним глазом и печалясь другим», обнаруживает неловкость новичка, а вот над обещанием взять проблему Фортинбраса «под свой контроль» явно постарались имиджмейкеры. После гамлетова наезда на Горацио: «Не надо прикалываться, парень, скорее ты приперся на свадьбу моей матери» железом по стеклу звучит утверждение, что «век вывихнут» и принцу придется его вправлять. Поначалу операция, проделанная с текстом, вызывает ощущение интертекстуальной игры. Тем более, что в тексте самого спектакля кое-где расставлены цитаты, в том числе – из прошлых постановок Александринки. Но если герои Стоппарда, Роз и Гиль, помещенные в языковой лабиринт, блуждали между разных языковых моделей, то текст спектакля Фокина эстетически однороден и настраивает прежде всего на движение интриги.

Кажется, здесь все подчинено ей. Режиссер вымарывает монологи, целые сцены и вообще все то, что связано с моментами рефлексии, остановки внешнего действия. Первое звено в цепочке событий – «шутка» Розенкранца и Гильденстерна, разыгравших для мертвецки пьяного Гамлета явление призрака, погромыхав железом, озвучив фальшивыми завываниями ветра и выпустив статиста в бутафорских доспехах. Правда, ожидания, что Р&Г – и есть те политические кукловоды, которые будут в дальнейшем манипулировать событиями, не оправдываются. Они – всего лишь статисты и традиционно оттесняются на периферию действия. В итоге – одно недоумение. Мало того, что сам факт убийства Гамлета-отца поставлен под сомнение, так еще и не понятно, кто автор «розыгрыша» (может агенты Фортинбраса? или Гертруда, явно ведущая в королевской чете? Но ей не может быть выгодно возмущение принца) и какова его цель. Сместить команду Клавдия? Устранить Гамлета?

Гамлет, сыгранный техничным Дмитрием Лысенковым, фраппирует придворных и зрительный зал, разгуливая без штанов, с кастрюлей на голове и с жареным поросенком в руках. Но этой визуальной цитатой его сходство с акимовским крепышом-Гамлетом Горюнова исчерпывается. Герой Лысенкова патологичен, слаб, испуган. Состояние отчаявшегося животного снимает любые вопросы мотивации и ощущается даже тогда, когда Гамлет задирает наивного служаку Полония (Виктор Смирнов) или издевается над Офелией, предсказуемо сыгранной Яниной Лакобой девушкой не от мира сего. Единственная внятная сцена – с матерью, когда из истеричного визга принца можно понять только то, что мальчик пал жертвой эдипова комплекса и зависти к удачливому сопернику Клавдию. Статной, весомо и зловеще молчаливой Гертруде, сыгранной Мариной Игнатовой как парафраз ее же Елизаветы Тюдор («Мария Стюарт» БДТ), только и остается, что брезгливо швырнуть Гамлету платок. В этот момент королева и ее отпрыск поразительно напоминают Аркадину и Треплева. Тем более, что и подкаблучник Клавдий Шимко не далеко ушел от своего Тригорина из «Чайки» Кристиана Люпы.

Разумеется, в политическом измерении спектакля, где все исчерпывается борьбой за власть, не может звучать «быть или не быть». Вертикаль не предполагает бездн, зияющих дыр в неизвестное. Героям не ведом другой страх, кроме физического. Гамлет было начинает с пьяной ухмылкой декламировать «Ту би о нот ту би», но потом икает, бормочет что-то вроде «да ну его» и от слова, чья ценность тоже весьма сомнительна, переходит к делу.

Но и с делами не все прозрачно. Цепочка событий норовит распасться. После пантомимы «Мышеловка», стыдливо разыгранной бродячими артистами областного ТЮЗа (среди Гонзаго и его убийц затесался ослик из детского утренника) на задворках стадиона, Клавдий неприлично мечется по зрительному залу, ломясь во все двери, заблаговременно запертые предусмотрительным Горацио (Андрей Матюков). «Значит, все-таки виновен!», – догадываются зрители. Сцены идут встык, наползая друг на друга. При этом Фокин – далеко не первый из режиссеров, кто после «Мышеловки» теряет всякий интерес к происходящему. С необъяснимой злобой Гамлет пинает тряпичный труп упокоившегося Полония. Офелия в обнимку с той же куклой соскальзывает в яму, избавив зрителей от очередного поэтического безумия. Плечистый красавец Лаэрт (Павел Юринов) к явному удовольствию Гертруды сообщает, что «прикупил отличный препарат», дабы навсегда упокоить порядком надоевшего всем принца. Самое необъяснимое происходит тогда, когда раненый Гамлет, вдоволь побегав за Клавдием, закалывает-таки его. Потому что вроде бы вот он – момент торжества умницы-красавицы, вдовствующей королевы, избавившейся, наконец, от психопата сына и инфантила мужа. Ей бы жить и царствовать. Но вместо этого режиссер неожиданно традиционно устраняет королеву согласно тексту Шекспира. А освободившееся место на верхушке пирамиды занимает щуплый пацан Фортинбрас.

Александринская премьера вызвала бурю откликов: от школярски восторженных до язвительно фельетонных. Но удивительно другое. Обилие логических дыр в тексте спектакля увело рецензентов от эстетических критериев качества. Вместо этого им пришлось взять на себя роль «ищеек», в чьих руках клочки текста и несколько разрозненных, противоречащих друг другу «улик». И если скудость фактов вынудила одних признать свою беспомощность, то другим не помешала произвести несколько эффектных версий со стройным раскладом мотивов, заказчиков и исполнителей.

Фото Виктора Сенцова

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.