Несыгранное:от анекдота до драмы/Фестиваль "Несыгранная роль, не поставленный в театре спектакль"

Выпуск 9-129/2010, Фестивали

В Нижнем Новгороде возродили фестиваль самостоятельных актерских и режиссерских работ. Тех, что не вписываются в репертуарные планы театров, рождаются спонтанно, из полуночных разговоров на кухне, репетиций вдвоем, шепотом. Назвали фестиваль «Несыгранная роль, не поставленный в театре спектакль». И, как всякий подобный смотр, он не только показал новое и перспективное, но и высветил проблемы.

Фестиваль-в-день-рождения-подарок накануне своего 60-летия сочинил режиссер Владимир Кулагин (вместе со своим давним единомышленником, консультантом Нижегородского отделения СТД Тамарой Яровиковой). Сочинил не только для себя – для города, в котором живет и который любит, хотя и уезжает из него ставить спектакли в других точках земного шара. Накануне он вспоминал многих, кто, так или иначе, был причастен к этой идее:

– В общем-то, это фестиваль тех, кто занимается творчеством 24 часа в сутки и не представляет себе другой жизни. В далекие 70-е, когда все мы были молоды, зачинателем этого фестиваля в нашем городе стал режиссер Константин Васильевич Кулагин. Он тогда создал не просто интересный спектакль, открыв городу драматургию Олби, – он создал событие. А потом стали появляться новые, по-настоящему дерзкие постановки Владимира Морозова, мои первые пробы, оригинальные работы Александра Зыкова, неординарные спектакли Михаила Висилицкого. Из этих театральных экспериментов родился проект «Школа современной пьесы», который Галина Сорокина сделала российским и в который стремились попасть актеры и режиссеры из других российских городов. Тогда один этап фестиваля проходил непременно в Нижнем, а другой – в Щелыкове, в совершенно особой атмосфере, где ощущаешь присутствие живого духа Островского... Понимаете, сидеть за кулисами и ныть, что ничего не получится, не дадут, не позволят, – это бесперспективно и неинтересно. В какой-то степени это фестиваль новых театральных донкихотов.

Мысль Кулагина продолжает член жюри нижегородского фестиваля, народный артист России Александр Познанский:

– Самостоятельные работы – великое явление в театральной жизни. Актеры — народ зависимый (а сегодня и режиссеры зависимы – от спонсоров, от кассы), и, даже если ты плотно занят в театре, всегда остается этот зазор, эта неудовлетворенность тем, что есть, и хочется сделать что-то еще. И выбрать материал – самому. Поэтому возможность показать кому-то свою работу, свою мечту – великое дело. Более того, очень часто именно из таких внеплановых, самостоятельных работ рождаются спектакли-события. Вы знаете, что знаменитый Михаил Астангов, очень хотевший сыграть Гамлета, произнес монолог шекспировского героя на собрании труппы? После этого театр изменил репертуар! Когда 60 лет назад я учился в «Щуке», в которой тогда царил по-настоящему вахтанговский дух и которая была для Москвы чем-то вроде оазиса, притягивавшего все самое талантливое и яркое, каждый семестр там студенты показывали самостоятельные работы. Причем педагоги узнавали о том, что именно будут показывать их ученики, только садясь за экзаменационный стол, не раньше. И было неписаное правило – такие работы можно поощрить, больше поощрить, меньше. Но не ругать. Любая неудача забывалась тут же! Для профессии это важно – это раскрепощает актера. Ведь, вынося на публику свою самостоятельную работу, он всегда рискует!

Несмотря на то, что Нижний давно выпал из серьезного фестивального контекста, традиция публичных показов самостоятельных театральных работ не прерывалась никогда. И, действительно, из этих актерских импровизаций порой рождались удивительные спектакли. Именно так возник в свое время замечательный «Маленький театр» Натальи Заякиной, работавший с малоизвестными текстами Достоевского и Пристли и собиравший вокруг себя нижегородских интеллектуалов. На смену ему пришел Театр одновременной игры «ZOOпарк» – отчаянно мужской, ироничный, жесткий, каждый спектакль которого становится событием для города. До сих пор на городских интернет-форумах, объединяющих «пристрастных зрителей», можно прочитать воспоминания о спектаклях «Дети тишины» и «Я», поставленных много лет назад Андреем Ярлыковым и Антоном Марковым (спектакль «Я» по пьесе Антона Маркова сегодня восстановлен и включен в репертуар театра «Комедiя» – его играет уже новое, молодое, поколение актеров). Когда Нижегородская академическая драма не так давно ездила на гастроли в Самару, там сверх программы были показаны – и запомнились самарским зрителям – две самостоятельные работы: изящный и очень точно исполненный поэтический спектакль Елены Турковой «О любви» и многоплановый, непростой моноспектакль Валерия Никитина «Господин Ибрагим и цветы Корана». И самый знаменитый спектакль Владимира Кулагина «Запев мадонны с Пинеги» с Натальей Кузнецовой начинался так же – вне и против всех правил и планов, на одном энтузиазме и потребности в высказывании. Сегодня вообще об уровне и атмосфере театрального Нижнего во многом судят по этому уникальному спектаклю и суровым работам «ZOOпарка». Обласканные различными престижными фестивалями в отечестве и за рубежом, эти профессиональные и яркие «маленькие театры» у себя дома остаются театрами без крыши над головой и без прописки.

Наверно, еще и поэтому Владимир Кулагин решил протянуть руку всем тем, кто продолжает в Нижнем работать «вне формата».

Концепция

Остро почувствовав необходимость такой, хотя бы кратковременной театральной солидарности в городе, раздираемом противоречиями и стремительно теряющем очки в культурном рейтинге страны, Владимир Анатольевич всерьез задумался над внутренней драматургией «Несыгранного». В программе фестиваля появились разделы «Пролог», «Вечер театральных династий», «Вечер новой драматургии», «Вечер творческих экспериментов» и архитектурно-географические указатели – «иное пространство/Белый зал библиотеки/фойе Дома актера/угол сцены Дома актера/середина сцены…».

Это соотнесение с определенным, возможно, еще не обжитым или забытым локусом, с пространственной точкой «традиционности» или «инаковости», порождало некие трудно определимые вибрации, атмосферу чуть тревожного ожидания. Не ясно было, как, каким образом развернется к зрителю это «иное пространство» и чем одарит. В этом была дополнительная интрига. Нижний не избалован радикальными экспериментами в стенах каких-нибудь старых вокзалов, заводов и чердаков, и хотя таких, притягательных с точки зрения театральности, мест в городе множество, их в основном удачно используют художники, перехватившие инициативу у театра. В «Несыгранном» традиционный театр как бы соглашался немного размять ноги и выйти за положенные пределы. Это связывалось и с «идеологией» фестиваля: несыгранное могло родиться везде. Более того, оно таится везде – начиная от библиотечной полки и кончая углом сцены в Доме актера.

Подобная концепция таила и угрозу. Одни поняли все буквально, другие – даже не дали себе труда вникнуть в программу. Поэтому кроме радостей случились и анекдоты: один режиссер перепутал сцену Дома актера со стрип-клубом, один автор обиделся на хороший спектакль, потому что у него написано было хуже и место действия было «не там». Фестиваль открыл несколько новых имен – актрисы, певицы, поэта – и закрыл одного драматурга. А еще поставил в тупик членов жюри, не увидевших в зале тех, кого они ожидали увидеть: нижегородских артистов, режиссеров, пришедших «просто так», из любви к искусству, директоров или художественных руководителей театров (за исключением Владимира Золотаря в первый день и Александра Мишина в последний). Оказалось, мы по-прежнему ленивы, нелюбопытны, разобщены и собственные амбиции несем как знамя. Даже организаторы фестиваля с близкой «идеологией» – фестиваля имени Евгения Евстигнеева – не сочли нужным передать хотя бы символический привет возрожденному «Несыгранному». Хотя в основе этих двух нижегородских начинаний – одна и та же мысль о самостоянии актеров и демократичном творческом соревновании.

Но если объединительная миссия для театров осуществилась не на все сто, то для зрителей, в течение нескольких дней заполнявших зал Дома актера, фестиваль, безусловно, состоялся.

Театральные дети

Уже в первый вечер на одном из зрительских стендов в фойе появилась выразительная рецензия: «Талантливы, «сукины дети»!». Так публика оценила спектакль самых молодых – студентов Нижегородского курса ГИТИС-РАТИ. Многострадальный курс, которому полгода назад город сказал: «Вы не нужны», доказал право на существование, показав на сцене Дома актера остроумный легкий спектакль «К свадебному сезону» - второкурсники открывали фестиваль.

Режиссер и педагог Елена Фирстова сделала монтаж из нескольких ранних рассказов Чехова и дала возможность своим ученикам блеснуть сразу в нескольких ролях — начиная от бессловесной собаки и кончая гротесковыми мелкими чиновниками. Театральный текст в этом учебном спектакле рождается на перекрестке литературного текста и пластических актерских импровизаций. Чеховские смешные сюжеты второкурсники пропевают-протанцовывают-прочитывают – легко, на одном дыхании. Но в этом воздушном и якобы несерьезном спектакле не потерян, звучит чеховский текст: молодые актеры время от времени выступают еще и в роли ироничного «хора», который комментирует происходящее на сцене. Этому-то «хору» отданы самые актуальные и свежо, «сегодняшне» звучащие чеховские реплики. На них особенно чутко реагирует молодая публика.

В первые дни фестиваля была показана и еще одна работа молодых. Режиссер Михаил Боровков сделал очень любопытный спектакль со своим сыном – второкурсником Нижегородского театрального училища Федором Боровковым и его однокурсником, тоже «театральным ребенком», Егором Беловым (отец, артист Самарского академического театра драмы Олег Белов, сидел в зале). В отличие от ГИТИС-команды, это трио не ставило перед собой учебных задач, а замахнулось сразу на пушкинских «Моцарта и Сальери».

Расставив цезуры совсем не в тех местах, где мы привыкли их слышать, лишив стихотворный текст поэтической «приподнятости» и ритмических опор, режиссер добился поразительного эффекта: знакомые, классичнейшие стихи зазвучали со сцены не как стихи вовсе, а именно как внутренний монолог, как разговор человека с самим собой – беспафосно, с неожиданными паузами и обрывами мысли. Молодые зрители после спектакля говорили, что они даже забыли про стихи. Зато увидели известную историю под другим углом. Поняли, как оба героя связаны, чуть ли не в сговоре. Действительно, рассказанное со сцены – это история земного странствования двух душ-близнецов. Моцарт (Егор Белов) и Сальери (Федор Боровков), при внешней несхожести, до странности похожи друг на друга. Двое мальчишек, путешествующих по миру: оба босые, в белых рубахах. У Моцарта ненужный парик торчит из кармана — он про него не помнит. Их все время тянет друг к другу, один без другого не может. Музыка проливается на каждого из них световым потоком, и под этот мощный поток и Моцарт, и Сальери становятся, раскинув, как в полете, руки и закрыв глаза. Но у двух гениев от занятий музыкой в кровь сбиты кончики пальцев – у обоих они одинаково облеплены пластырем: не только у трудяги Сальери, но и у беспечного Моцарта. И роковой ужин этих, как братья похожих друг на друга, Моцарта и Сальери – вовсе не роскошное застолье, а скорее трапеза пилигримов на обочине дороги: ржаной хлеб, козий сыр, лук и вино. Именно за этой трапезой становится видимой – разность. Серьезный, пытливый взгляд, основательность – он даже хлеб режет по-крестьянски, кругом, – это Сальери. И колеблемый дыханием жизни Моцарт, уже уходящий, улетающий, так и не проснувшийся для обычной жизни: сонный Моцарт, забывающий про парик, про правила, про хлеб насущный… Его alter ego, Сальери, понимает его лучше его самого – он и в самом деле в негласном сговоре с братом. «Мы искали музыку Сальери в Интернете, – говорит Федор Боровков, – и в Гугле выплыла надпись: «Сальери не виноват!». Театральные дети пригласили своих ровесников-зрителей в интеллектуальное путешествие, где полно ловушек, где видимость и сущность не совпадают и где присутствует – тайна.

Человек-оркестр

Безусловный мастер-класс ждал всех на спектакле заслуженного артиста России Олега Белова. Мастер-класс и по уровню исполнения, и по уровню отношения к профессии. Белов по горло занят в родной Самарской академической драме, но при этом не устает сочинять все новые и новые самостоятельные работы. Приняв приглашение нижегородского фестиваля, не сулящего никаких иных наград, кроме встречи с незнакомым зрителем, артист привез свой легендарный спектакль, результат сотрудничества с режиссером Олегом Скивко, – шукшинскую сказку «До третьих петухов». С этой сказкой Белов исколесил уже полмира, завоевав множество премий международных фестивалей, но в Нижнем о ней только слышали.

Между тем, у нас помнят беловского Моцарта – чудаковатого большого ребенка, азартного и незащищенного. Помнят знаменитый самарский спектакль «Ladie`s Night», где Белов сыграл Джерри Луковски, простодушного, даже наивного «вечного мальчика» в джинсовой курточке и дешевых кроссовках, который одновременно и раздражал, и вызывал сочувствие. Отсвет этой слегка завиральной, но по-своему цельной личности ложился на события пьесы и на других персонажей, смягчая, растушевывая двусмысленность ситуации и придавая анекдотической истории печальную трогательность, почти притчевость.

Надо ли говорить, что новую встречу с Беловым ждали?

Ждали – и не разочаровались. Переполненный зал Дома актера то замирал, то восторженно ахал, когда на сцене в лучших традициях моноспектакля один-единственный актер воссоздавал многонаселенную вселенную – мгновенно, без грима и какого-либо особого реквизита, преображаясь из увальня Ивана-дурака то в зловещую Бабу-Ягу, то в трехголового нового русского Горыныча, то в гламурно-телевизионного черта, то «озвучивая» целое собрание в библиотеке. Полное ощущение, что на сцене - множество персонажей, которые перебивают друг друга, взаимодействуют друг с другом. Крохотные «говорящие» мизансцены-скрепки: образ дороги – протанцовка героя с ящичком на колесиках в руках; образ непреходящей бюрократии – черт, любезно выдвигающий свою картотеку. Худощавый, легкий Белов на глазах без каких бы то ни было приспособлений «толстеет», почесываясь, превращается в медведя – холка даже появляется и массивные лапы. Действительно, актерский мастер-класс.

А как актуален, оказывается, шукшинский текст! Может быть, сегодня еще более актуален, чем во время написания. Ведь Ивана отправляют раздобыть справку о том, что он не дурак, а он после всех своих приключений приносит не справку даже, а печать, которой можно удостоверить любую, самую фантастическую справку. Белов и Скивко сочинили очень смешной спектакль, динамичный, яркий, с гротесковыми персонажами и ситуациями. «Вы знаете, надо что-то делать! Надо что-то делать. Надо только понять, что делать!» - узнаваемым голосом изо всех углов одновременно приговаривает Белов. Зрители покатываются со смеху. Но, Боже мой, как грустна русская жизнь, с ее трагическими повторениями и опытом, который ничему не учит. Остроумный, карнавальный спектакль катится разноцветным колесом и вдруг – спотыкается, останавливается: «В сон мне - желтые огни, И хриплю во сне я…». Это из другой какой-то жизни, но тоже реальной, нашей. И Сказочник молча собирает вещи. Открытый финал. Деревянный столб-указатель нацелен – в небо.

Дневник барышни № 5

Фестиваль еще раз подтвердил, что литературную основу нужно выбирать тщательнее, как говорил Жванецкий. «Вечер новой драматургии» оказался сверстанным из пьес нижегородского театроведа, ныне живущей в Москве Татьяны Журавлевой. Не verbatim, но тоже как бы «новая драма». Хотя театр ведь так до сих пор и не ответил, что такое «новая драма»: моментальные фото- и аудиослепки сегодняшнего дня? Дневники провинциальных барышень? Графомания мальчиков пубертатного возраста?

Актер Юрий Головин принял мужественное решение – поработать с таким «новым», нигде не публиковавшимся текстом. Ему и актрисе нижегородского театра «Комедiя» Евгении Кондратьевой удалось преодолеть невнятность и рыхлость драматургии и сделать психологически точный спектакль на двоих – вопреки и поверх дневникового текста под названием «Возвращение». Серьезная актерская школа, привычка к психологическому погружению в ситуацию и точному простраиванию сценического действия (индивидуальные усилия плюс многолетняя школа Семена Эммануиловича Лермана) сделали свое дело. В качестве режиссера Юрий Головин услышал в свой адрес слова благодарности от жюри и зрителей, а актриса Евгения Кондратьева получила на фестивале признание в номинации «Лучшая женская роль». Вывод не нов, но актуален: талантливые люди могут сыграть, как известно, и телефонную книгу, наполнив ее живым содержанием и превратив в подлинную историю любви.

Авангард устал

Самое скандальное событие фестиваля – якобы «авангардный» спектакль «В ожидании любви?» все того же автора Т.Журавлевой в постановке Юрия Григорьева.

Юрий Григорьев может быть и актером-одиночкой, и работать в ансамбле. Он прекрасно знает, что такое гротеск, в нем есть харизма и ироничность. Он пластичен и подвижен. Он умеет удерживать зрительское внимание. Он, наконец, все знает про четвертую стену – и знает, что общаться нужно с партнером, а не с залом. Особенно если спектакль о любви. Но любовь – штука коварная. С одной стороны, захотелось галантно обставить выход на сцену своей «второй половины» Марии Кузиной. С другой – жанр корпоративных праздников, в котором, как и многие его коллеги, работает сегодня Григорьев, помимо материального удовлетворения рождает неизбывную тоску по профессии.

В сюжете про неслучившуюся любовь стареющего плейбоя и юной девушки Григорьев, очевидно, увидел возможность рассказать не просто банальную историю мужской несостоятельности, но и напомнить (себе?) про все гамлетовские ситуации на сцене и в жизни. И ведь может от напора массовика-затейника перейти к сдержанности и ностальгической полуулыбке. И, наверное, может сыграть любовь. И чеховского дядю Ваню, и Гамлета. И интонировать знаменитый шекспировский монолог по-новому: без накручивания эмоций, примеряя его и не находя себя в нем – сегодня, в начале нового тысячелетия… Наверное, может. И даже сыграл отдельный микроспектакль-осколок внутри безвкусной и пошлой дискотеки 70-х, устроенной им на сцене. Но гремучая смесь из актерской рефлексии, ночного клуба и детского утренника с переодеваниями обернулась грустной историей несыгранного в прямом смысле слова. Историей о том, что происходит с профессионалом, когда он вынужден зарабатывать на жизнь корпоративными вечеринками.

Открытие фестиваля

По части авангарда на фестивале еще проходила «Неверная жена» режиссера Михаила Висилицкого (по произведениям Даниила Хармса). Михаил Аркадьевич – это сплошной «марш несогласных». Всегда. Работает наш вечный авангардист неровно – у него то шедевр, то провал. Два самых «классических» его спектакля, «Гамлет» и «Три сестры», представляли собой как раз впечатляющие развернутые метафоры. В феерической «Гамлет-машине» карлик-король неопределенного пола руководил вселенной, превращая все, к чему прикасался, в ничтожество и пыль. В «Трех сестрах» тоскующие Прозоровы увидены безжалостным режиссером в танце – в ослепительно красном нижнем белье на фоне пожара. Беда как повод для самопрезентации – портрет интеллигенции хоть и карикатурен, но, увы, узнаваем. В «Неверной жене» таких концептуальных вещей нет, спектакль кажется проще, но он выстроен и логичен, а блистательная Татьяна Парамонова очень хорошо чувствует художественную форму и умеет работать почти так же, как Олег Белов, – создавая целую галерею образов и умело оперируя приемами гротеска. Актриса названа «Открытием фестиваля».

Гримерка. Гамлет. Роль

Еще одним открытием фестиваля стала… поэзия. Оказывается, сегодня пишут стихи. Настоящие. Еще более удивительно, что их читают, заучивают наизусть и готовы поделиться ими с собеседниками. Действие поэтического спектакля «Гамлет-2010» сосредоточилось в фойе, на крохотном пятачке между зрителями и огромным окном, врезанным в улицу. Пространство, сжатое до точки, – между миром и миром, между суетой и остановкой. В нем – четверо актеров, ничем не отличающихся от зрителей, в тех же одежках, без грима, без поддержки театральных софитов. Четверо чтецов и певица. Лицом к лицу со зрителями. И на глазах у зрителей они примеряют роли шекспировских героев, независимо от пола и возраста становясь Гамлетом, Гертрудой, Офелией, Клавдием, меняясь этими ролями.

Автор этой «театральной гримерки» – известный в Нижнем коллекционер, собиратель древностей, издатель и, как оказалось, поэт Олег Рябов. Это ему принадлежит идея о том, что каждый человек за свою жизнь множество раз встает не только перед гамлетовским выбором (это общеизвестно) – нет, каждое поколение чувствует себя то Гамлетом, то Офелией, то… черепом Йорика!

Но если автор поэтических текстов был назван, то рассекретить имя режиссера-постановщика зрителям так и не удалось. Возможно, это часть драматургического замысла. То, что мы увидели в Доме актера, явно тяготело к безымянным средневековым выступлениям меннизингеров на городской площади или к сцене мышеловки в шекспировской трагедии: пришли, сказали и – растворились в толпе. Образы в этом «Гамлете» трансформируются, перетекают один в другой. Вот Девушка-в-красном (Марина Яновская) – наследница и победительница, Гамлет в платье, Гамлет – до гамлетовского раздвоения: «Меня с младенчества натаскивали/Держать народ и эту землю». Вот усмешка бедного Йорика электрическими искрами перебегает от Олега Басырова к Владимиру Осьминину, застывает на суровом лице последнего. Этот потусторонний мудрец будто пробивает сиюминутную актерскую оболочку и уже оттуда, из небытия, качает голым черепом: «Когда уходят вдруг тираны/Толпы затылок холодеет…». Вот Гертруда (Елена Минская), но почему-то она «озвучивает» Призрака. Слияние материнско-отцовского чувства в сочетании с женским глубоким голосом оказывается связанным с ощущением вселенского сиротства, которое накрывает современного человека все чаще и чаще.

За день до того, как Нижний Новгород смотрел «Гамлета-2010», Ульяновск прощался с великим русским актером Борисом Александровым. Космические рифмы!.. Слушая Гертруду-Призрака, я вспомнила, как Александров играл Тень отца Гамлета в спектакле Юрия Копылова. Это была далеко не служебная, малая роль. Отец-призрак на протяжении всего спектакля растил любимого сына, вкладывал в него свои идеи и представления о мире, чести, справедливости. А в финале Александров брал на руки взрослого сына и увозил, баюкая, на похоронных дрогах прочь из этого безумного мира. Отзвуки этой трагической колыбельной послышались мне в чтении Елены Минской. Женщины, говорящие от лица мужчин, мужчины – вестники ушедших… Перемешав роли, актеры «Гамлета-2010» хорошо почувствовали и автора, и самую природу поэзии и театра, заставив каждого подверстывать свои какие-то ассоциации и переживания к услышанному.

Куда повернет Земля?

Актер академического театра кукол Александр Носов уже не первый год сам придумывает и разыгрывает кукольные сказки. На «Несыгранном» он представил настоящий Рождественский вертеп. Двухуровневую конструкцию со створками и витражами артисту помогли построить и расписать его друзья-художники. Атмосфера дружбы и любви витает над этой рождественской затеей. Спектакль сегодня еще излишне медлителен и многословен (нужен режиссерский взгляд «со стороны»). Но в нем есть очень значимые и эмоционально заряженные образы и мизансцены. Когтистая лапа Смерти. Свечение Рождественской звезды, проходящее сквозь каждое окно. И то, как распахиваются створки вертепа - раскрывая вход в Новое пространство и Новое Время. И то, как смешные блеющие барашки кругом поворачивают за пастухом – это и физически достоверно, и символ: все живое в Рождественскую ночь повернулось к Христу. В якобы простеньком «детском» кукольном спектакле ясно прочитывается мысль о том, что Рождество – не только календарное событие. И потому разговор, начатый Носовым, уместен всегда.

Иное пространство: Негасимый свет

А завершился фестиваль мощным драматическим аккордом — двумя спектаклями Владимира Кулагина «Триптих о войне» и «Негасимый свет». Словосочетание «иное пространство», заявленное в программе фестиваля, может служить в данном случае жанровым обозначением. Полукруг или разомкнутый квадрат обнимает живой трепетный кусочек непрошедшего прошлого, возникающий исподволь из темноты и провалов памяти. Владимир Кулагин любит и умеет сочинять эти путешествия в «иное пространство» – строить незримые хрупкие мосты, организовывать перекличку сегодняшних актеров и зрителей с теми, от кого остались только нотные листки, пара старых писем или пожелтевшие фотографии.

В этом пространстве герой может посмотреть тебе прямо в глаза и, возможно, даже коснуться тебя – из своего какого-то убывающего или, наоборот, еще не наставшего времени. Спектакли Владимира Кулагина, так или иначе, посвящены памяти – памяти о любви, о войне, памяти о нашей непростой истории. Режиссер и доверившиеся ему актеры имеют дело с субстанцией хрупкой, ускользающей: территория памяти призрачна, почти нематериальна, и привычные театральные декорации на этой территории могут показаться излишне вещественными - грубыми. Как и голос, предназначенный для того, чтобы «взять» зал.

Кто-то из зрителей на городском театральном форуме бросил небрежное: «Я уже третий спектакль у Кулагина смотрю, где одна и та же форма: актеры сидят и рассказывают». Для меня тут нет вопроса. Единообразие формы в трех военных, подчеркнем, спектаклях – это вопрос стилистического единства трех частей одного целого. Военный триптих, который складывается в последние несколько лет у Кулагина (а «Запев мадонны с Пинеги», «Триптих о войне» и «Негасимый свет» – это именно три створки военного «иконостаса) создается аскетичными изобразительными средствами: лаконичный, но точный жест, голосовая модуляция, блеск глаз, ритм и монтажная логика сновидения, плывущая – тоже будто из сна – музыка или обрывки музыкальных фраз. Песня, которую тоже напевают не для публики – для себя, когда хочется что-то напеть: вспоминая, баюкая собственную память.

На спектаклях Кулагина – плачут. А всего-то: сидит в крохотном световом пятне юная женщина в шерстяном платке с военным треугольничком письма в руках (Татьяна Стародубова, «Триптих о войне») и обращается к любимому (Иван Скуратов), которого нет. И слышит его голос из того самого «иного пространства», в котором все длится: и поля горят, и окопы до сих пор не заросли, и мальчики, ушедшие на войну, никогда не повзрослеют.

Неподвижность и отсутствие физического контакта – принципиальны и хоть становятся испытанием для молодых актеров, но одновременно являются и новым средством выразительности: сдержанность, когда есть что сдерживать. И только раз, будто невзначай, прорвется экспрессия – когда солдат вскинет руки там, в своем времени, за спиной у возлюбленной, и грубая тяжелая шинель на его плечах на миг отразится в наших зрачках – крыльями. Затекшими от бездействия, уже не нужными. А взгляд скользит дальше, дальше, и мы попадаем в другую историю, еще более бесхитростную, но также впечатанную намертво в живую голограмму Земли. И так же длящуюся: другой мальчик в госпитале склонился с иголкой над своей шинелью, а оторвавшись от штопки, рассказывает товарищу лейтенанту о житье-бытье в довоенном Баку. Просто рассказывает, мешая важное с неважным, смех со слезами, быт с бытием. А откуда-то издалека, шепотом почти, выплывают довоенные мелодии – «В городском саду», «Руки». Выплывают и уходят в туман, как обрывки мальчиковых воспоминаний.

Запрет на движение, «спеленутость» актеров – одновременно и прием, и прозрение: герои Кулагина в большинстве своем говорят с нами «оттуда», из прошлого. Лишенные физического тела души, возможно, «видят» (и дают увидеть нам, зрителям) этих людей в фотографически четкий момент, когда произошла какая-то вспышка, инсайт – когда их жизнь врезалась в вечность через простое земное действие: штопка шинели в госпитале, разглаживание старого лоскутного одеяла, сбор яблок в саду.

Надо сказать, что фонограмма со старыми мелодиями в спектакле «Триптих о войне» – только поддерживающий фон. То, что слышат внутренним слухом. Сдерживаемые чувства, напряжение диалога сквозь время – то и дело просятся в песню. И тогда письмо к жене не проговаривается, а выпевается – эмоционально, распахнуто, во всю силу легких. А сон про кукушку становится колыбельной (в спектакле звучит музыка Валерия Гаврилина, но ей не уступает музыка, сочиненная актером и композитором Иваном Скуратовым, недаром он известен уже и как композитор – дипломант Международного конкурса актерской песни имени Андрея Миронова).

Этот же принцип «естественного монтажа» народной музыки и лирического текста лег в основу второго военного спектакля Владимира Кулагина – «Негасимый свет» по произведениям Федора Абрамова. Жанр обозначен как песня на три голоса. История страны спрессована в судьбы трех героинь. Три женщины – три возраста. Да, просто сидят и рассказывают. О себе и своем поколении. Такой способ общения требует, конечно, ответного участия, эмоциональной подключенности со стороны зрителей. Готовности к сопереживанию. Кулагин решительно отменяет традиционное деление на сцену и зал – 30 человек зрителей посажены, как это любит Кулагин, полукругом на сцене. И героиням не надо форсировать звук, чтобы рассказать про «бывалошное время», про то, что «живя в лесу, поневоле лесеть начнешь». Про довоенную рожь, которая вымахала вровень с елями… Опять этот прием: бытовые истории смешиваются с бытием незаметно, нечаянно, в доверительном разговоре, и волнуют, пробуждают какие-то спящие чувства даже в «закоренелых» горожанах.

Но в этом спектакле, выстраданном, особенно дорогом для автора, есть одна проблема. Связана она с неравноценностью актерского дарования трех исполнительниц.

Заслуженная артистка России Наталья Мещерская умеет создать объемный и глубокий образ, используя минимум выразительных средств. Сдержанная и благородная манера игры актрисы в сочетании с внутренним драматизмом неизменно приводит к тому, что ей веришь – играет ли она рефлексирующую Софью в горьковских «Последних» или простую крестьянку, как здесь. В «Негасимом свете» материал распределен так, что именно на Мещерскую ложится главная смысловая нагрузка спектакля: ей отданы самые драматичные истории – про то, как Олена Даниловна в няньках жила, про «смертную птичку» в окне, про то, как не довезла обмороженного сына до больницы в страшный военный год… Режиссер и актриса умело работают с возможностями театрального «крупного плана» – запоминаешь судорожно сжатые натруженные руки, обращенный прямо к тебе взгляд.

Самая младшая из трех, Надежда Афанасьичева, необычайно трогательная, светлая, тоже устанавливает мгновенный и полный контакт со зрителями. Она вся – как солнечный майский дождь, мешающий улыбку со слезами, – особенно запоминаешь ее в новелле «Вкус победы». Но первая, несоразмерно большая часть военной исповеди поколения отдана Марине Черновой, обладающей очень небольшим актерским диапазоном. Именно из-за этого возникает в конечном итоге ощущение затянутости всего спектакля. Актриса, на технику которой наложило отпечаток многолетнее амплуа травести, к сожалению, переносит нехитрые тюзовские приемы в спектакль, скроенный совершенно из другой материи и предполагающий более тонкий способ общения со зрителями. Игра Марины Черновой однотонна, актриса боится посмотреть в глаза сидящим в полуметре от нее зрителям, а наигрывая лукаво-крестьянскую простецкость, все время подмигивает кому-то несуществующему за и поверх зрительских голов. Переходы от исповедального текста к народным заплачкам и частушкам, такие уместные, такие органичные в «Запеве мадонны с Пинеги», песни, так естественно выдыхаемые молодыми актерами в «Триптихе о войне», в силу особенностей актерского дара у Марины Черновой приобретают некую пародийность, даже агрессивность, и это разрушает режиссерский замысел. Зрелище печальное. Исправить этот перекос можно было бы, сократив текст Черновой. Но именно этот, первый кусок оказался особенно дорог постановщику – он не хочет и не может с ним расстаться, там любимые «Деревянные кони»… Правда, спектакль делает только первые свои шаги – посмотрим, что перевесит: ум и настойчивость режиссера или стихийная актерская индивидуальность.

Может быть, главный итог фестиваля выразил финальный символический жест, которым завершается спектакль «Негасимый свет». Румяные яблоки переходят из рук актрис в руки зрителей - неожиданно «осязаемый» контакт, символ единства времен, возможности расслышать всех ушедших. Собственно, то, ради чего и существует театр.

Фото Георгия Ахадова, Ольги Бабенко

Фотогалерея