"Радуга" поверх барьеров/XI Международный театральный фестиваль "Радуга"

Выпуск № 10-130/2010, Фестивали

Фестиваль «Радуга» с каждым годом все дальше от своей концепции спектаклей для подростков, и, как ни странно, с каждым годом это все больше идет на пользу его программе: отсутствие каких-либо рамок позволяет привозить в Петербург наиболее любопытные постановки, появившиеся в последние сезоны как в России, так и в ближайшем зарубежье.

В этом году программу формально привязали к году Франции в России, представив два варианта пьесы «Мы, герои» Жан-Люка Лагарса (первый спектакль привезли из Таллинского городского театра в постановке Эльмо Нюганена, второй - из Екатеринбургского ТЮЗа) и «Западную пристань» Бернара Кольтеса из «Тильзит-театра» (см. также рубрику «В России»).

Спектакль «Мы, герои...» в Екатеринбургском ТЮЗе оказался в проигрышном положении относительно спектакля Нюганена, хотя и поставлен французом Франсуа Рансийяком, большим знатоком творчества Лагарса. В данном случае режиссер попытался скрестить абсурдистский текст Лагарса с традициями русской психологической школы, но опыт не сильно удался: как ни старались актеры на полном серьезе сыграть переживания своих героев, при этом еще и запевая к месту и не к месту романсы Вертинского, это не родило ничего, кроме вопроса, почему пьесу, иронизирующую над подноготной провинциального театра, нужно ставить в штампах того, над чем смеешься.

Еще два спектакля организаторы обозначили как «датские» к 65-летию Победы в Великой Отечественной войне: «Толстую тетрадь» по Аготе Кристоф, поставленную в Кировском ТЮЗе Борисом Павловичем, и «Прощание славянки» из Молодежного театра Барнаула. Правда, выступив перед началом второго спектакля, режиссер Дмитрий Егоров сказал, что, несмотря на военную тематику, к юбилейным торжествам спектакль не имеет никакого отношения. Что не удивительно: «Прощание славянки» - инсценировка знаменитого романа Виктора Астафьева «Прокляты и убиты», посвященного отнюдь не подвигу, а бессмысленным жертвам, принесенным во время войны. Герои – рота солдат-новобранцев, обучаемых перед отправкой на фронт в сибирской глуши. До передовой не дано добраться никому – все погибнут раньше. Структурно «Прощание» делится на две части: войну и мир, и не случайно, что герои читают отрывки из романа Толстого. Первая часть – прибытие в военный лагерь: жесткая, пунктирно прочерченная история, заканчивающаяся «показательными расстрелами». Вместо снега солдаты умываются золой, а потом до антракта ходят с черными, лишенными каких-то индивидуальных черт лицами – это лучшая метафора того, что происходит с человеком на войне. Второе действие – мир, но очень условный: прибыв на помощь в колхоз, солдаты переживают какие-то нехитрые житейские радости – например, танцы с кучкой замотанных в тряпье девчонок, для которых время не заготовило другого «первого бала». По настроению второе действие получается прямо-таки лубочным, но, видимо, атмосфера провинциальной наивности необходима режиссеру, чтобы подчеркнуть трагичность финала. В спектакле складывается ансамбль, в котором трудно выделить кого-то одного из актеров, но в данном случае это не недостаток, а достоинство: их и жалко так же всех вместе, как жалко стадо телят, отправленных на убой.

«Прощание славянки» неожиданно зарифмовалось с показанной накануне «Толстой тетрадью» Бориса Павловича по роману Аготы Кристоф. Вместе они буквально продемонстрировали зеркальное отношение к проблематике Второй мировой войны в трезвомыслящем сознании европейцев и эмоциональном сознании русских. Если герои «Толстой тетради», мальчишки-близнецы Клаус и Лукас, рационализируют ужасы войны, а заодно и вытравливают в себе любые чувства, становясь беспощадными и хладнокровными, - и выживают, то наши «снегири», не будучи в силах рационализировать алогичность военного ужаса, – гибнут от собственного простодушия.

При этом «Толстая тетрадь», действие которой происходит в годы войны в одной из оккупированных среднеевропейских стран, оказалась столь же далека от традиционно «датских» тем. Война здесь проходит не через страны, а через души, служит лакмусом, проявляющим в человеке совершенно неожиданные качества. Особых ужасов в спектакле и нет. Борис Павлович, в традициях петербургской «школы», максимально утеплил, очеловечил сценический текст (в отличие от романного, написанного жестким языком протокола). Персонажи, включая не только нищенку Заячью губу или Служанку кюре, но и немецкого офицера, похожи на детей, жестоких разве что по своему младенческому неразумию. На их фоне главные герои, близнецы Клаус и Лукас, умело и точно сыгранные «возрастными» актерами Михаилом Андриановым и Константином Бояринцевым, смотрятся какими-то сверхразумными инопланетянами. Заявленное противопоставление «среды» и «героев» ложится на дробную мозаику сцен. Невинный эротизм сцены купания детей Служанкой кюре соседствует с мирными жанровыми картинками городского праздника, на котором Клаус и Лукас в бороде из мочалки разыгрывают перед горожанами библейские сюжеты. Черная вереница пленных, бредущих на поворотном круге, кажется данью военно-производственной тематике. А сцена, в которой близнецы холодно-отстраненно рисуют перед нами картину сожженного концлагеря и смердящих трупов, вызывает куда большую жуть, чем если бы зрелище было явлено воочию. При этом «Толстой тетради» порой не хватает четкости в расстановке акцентов. Поэтому смысл финала, в котором близнецы, чтобы выжить, пускают на минное поле родного отца, ускользнул от зрителей, не знакомых с романом.

Сюжет «Западной пристани», привезенной Тильзит-театром из Советска, в России знаком куда меньше, чем знаменитый «Роберто Зукко». Действие происходит в окраинных трущобах некоего западноевропейского города, где обитают всевозможные маргиналы, отбросы общества, и вместе с тем в некоей символической «конечной» точке, дальше которой только смерть. Именно туда в финале и отправляется большинство героев. Поставила спектакль Татьяна Фролова, режиссер театра «кНАМ» из Комсомольска-на-Амуре, известная принципиальным противостоянием всякому жизнеподобию. Взаимодействие такого режиссера с текстом Кольтеса, представляющим собой неразрешимый ребус для большинства режиссеров психологической школы, могло быть продуктивным. Но режиссер не смогла подобрать к нему ключ. К тому же спектакль, явно ориентированный на куда более камерную сцену, совершенно потерялся на арене ТЮЗа. Актеры замирали в картинных позах, выкрикивали или декламировали текст в зал. Но их энергетический посыл едва ли доходил. Главная задача режиссера, видимо, свелась к тому, чтобы избежать любого непосредственного физического контакта между персонажами.

Завершил фестиваль спектакль «История мамонта». Он поставлен на курсе Олега Кудряшова в ГИТИСе по бестселлеру начала нулевых «Географ глобус пропил» Алексея Иванова. Спектакль, как и роман, распадается на две части: первая, довольно рыхлая, иллюстрирует непростые отношения главного героя Служкина (Андрей Сиротин) с действительностью, в которой его душевная сложность оказывается не понятой никем, кроме учеников поневоле – быдловатых, на первый взгляд, девятиклассников. Во второй Служкин идет в поход со своим классом. И вот эта часть решена намного интереснее. В экстремальных обстоятельствах герои раскрываются по-новому: хулиганы оказываются не менее тонко чувствующими натурами, чем их преподаватель, а сам Служкин понимает, что рефлексия хороша на кухне, а не тогда, когда ты несешь ответственность за десяток очень разных подростков.

Когда смотришь спектакли «кудряшей», задумываешься, что видишь на сцене первое актерское поколение, для которого поздний застой и начало перестройки (а это время действия спектакля) – факт истории, но не личного опыта. Они могут только представлять себе, что такое включить «Аббу» на траурной линейке, посвященной кончине Брежнева, или завести роман с лучшей пионеркой класса. У них нет ностальгии тридцатилетних по временам детства – и, видимо, отсюда появляется свобода не только в осмыслении прошлого, но и в отсутствии страха перед тем, чтобы показать абсурдность и несостоятельность его героев. Не случайно лейтмотивом спектакля становятся песни Петра Мамонова времен «Звуков Му». Когда Андрей Сиротин исполняет их с каким-то лихим, очень откровенным остервенением, это максимально раскрывает внутренний мир Служкина – героя уже прошедшего времени.

Одиннадцатая «Радуга» поставила на молодые имена и малознакомые тексты. И это изрядно освежило ее «контент». В каком-то смысле фестивалю пошло на пользу отсутствие явных хедлайнеров, премированных фестивальных названий. Если организаторы продолжат в том же духе, то у фестиваля, возможно, появится новое выражение лица.

Фото предоставлены Санкт-Петербургским ТЮЗом

Фотогалерея