Мичуринск

Выпуск №3-133/2010, В России

Приход в прошлом году нового главного режиссера Николая Елесина в Мичуринский драматический театр ознаменовал следующий этап в жизни. Многое у труппы и главрежа еще впереди, но и первый блин не стал комом. К работе над «Вишневым садом» А.Чехова Н.Елесин приступил, еще будучи приглашенным на разовую постановку. Совместная работа вдохновила Николая Глебовича на переезд в Мичуринск, а руководство театра, как раз подыскивавшего того, кто возглавил бы труппу, на то, чтобы заключить с Елесиным контракт.

Как показывает театральная история, у режиссеров, однажды соприкоснувшихся с чеховской пьесой «Вишневый сад», возникает стойкая потребность возвращаться к ней. Человеку свойственно вновь обращаться к любимым произведениям, перелистывать уже прочитанные страницы, снова вчитываясь в них, по-иному (ведь прошло время, и в жизни и во взглядах что-то изменилось) осмысливая те или иные события, описываемые автором. А Чехов как раз один их тех писателей, к сочинениям которых возвращаться хочется постоянно. Это ощущение свойственно и мастерам театра, и рядовым читателям.

Вспомним слова Владислава Ходасевича: «Близко то время, когда Чехову предстоит быть прочитанным по-новому. Прекрасным он останется, но грядущий, завтрашний читатель уже не то извлечет из Чехова, что извлекал вчерашний. Равнодушно (а может быть - более чем равнодушно) пройдет мимо того, что любил в Чехове его отец - и полюбит за то, что отец не замечал вовсе или замечал слишком мало».

Еще совсем недавно, размышляя над «Вишневым садом», люди решали: кто лучше - купец или дворянин? Кто-то проникался рассуждениями «вечного студента», а кто-то гадал: за кем тут «новая жизнь»? Бесспорно, на все это влияла историческая расстановка сил. Довлело над взглядами многих и мхатовское прочтение пьесы, которое, по словам критиков, окрестило ее «памятником над могилой симпатичных белоручек», а пресса сводилась к панегирикам «чеховской грусти, поэтичности и элегичности». Но над всей этой разностью была вечная ценность - тема Сада. Тема любви и надежды. Тема иллюзий и их крушения. Тема понимания и непонимания между людьми. Похоже, все это волнует и режиссера Николая Елесина, недаром он уже в который раз на сценах разных театров возвращается к «Вишневому саду».

В мичуринском варианте режиссера Н.Елесина и художника Н.Белоусовой природа и красота практически изгнаны из «Вишневого сада». На темном сценическом фоне извиваются одинокие стволы сухих деревьев, родных стен дома просто нет, и он открыт всем ветрам и переменам. В центре возвышается обшарпанный, неказистый, беспородный «многоуважаемый шкаф». По его сторонам рукомойник, жалкий стол и несколько сиротливых стульев. Уюта в этом доме уже давно нет и в помине. Может, и не было? А была просто детско-юношеская иллюзия его обитателей? И нынешняя, много пережившая и вернувшаяся в старый дом Раневская (И.Дубровская), а вместе с ней и ее брат Гаев (Г.Калинин), кидаясь в порыве страстных воспоминаний то к шкафу, то к другим старым вещам, пытаются зацепиться за шлейф этих иллюзий. И порывы их поэтому кажутся смешными, нелепыми, детскими. Великовозрастные дитяти, да и только. А тут еще и соответствующие причитания радующегося возможности окунуться в счастливое прошлое Фирса (Я.Волговской) дополняют эти ощущения.

Над всем этим нелепым бытом и нарочитыми стенаниями лишь одно поражает своей красотой - белый «дышащий» полог, олицетворяющий еще живой Сад. Он живет своей, непонятной нам жизнью. Но созерцание его успокаивает, смиряет взбунтовавшиеся эмоции и героев спектакля, и зрителей, как перед чем-то величественным и вечным. Этот Сад-полог - великолепная находка постановщиков и, можно сказать, главный герой действа. Как только персонажи смотрят не в Сад, а под ноги, начинается их вселенское одиночество. Суть переживаний всех героев этой чеховской пьесы Елесин доносит через слова Шарлотты (в тонком, трогательном исполнении В.Дзидзан она так ранима!): «Так хочется поговорить, а не с кем. Никого у меня нет».

И хотя в этом спектакле все и много говорят, но как-то сами по себе, не слыша друг друга. Все время вокруг каждого героя ощущается какая-то пустота. Вот эта разобщенность людей, неумение слышать тех, кто рядом, некоммуникабельность, придают постановке очень современное звучание. Интересно решены в связи с этим и центральные образы - Раневская, Лопахин (С.Дубровский), Петя Трофимов (А.Присницкий), и персонажи второго плана - Симеонов-Пищик (Ю.Логиновский) и Епиходов (В.Мещеряков). Мещеряков мастерски играет совершенно непривычного Епиходова. Его персонаж - неудачник, но уж совсем не жалкий. Он, скорее, страшный в своей неудачливости мелкий бес. Когда Епиходов размахивает револьвером, насмерть пугая Яшу (Э.Касумов) и Дуняшу (О.Трофимова), понимаешь, насколько может быть опасно оружие в руках такого завистника и неудачника. Логиновский-Пищик в своей одержимости поиском денег вызывает скорее досаду. Он слишком много кричит, суетится, надоедая всем и вся. И лишь в финале спектакля Пищика, остановившегося на мгновение и мечтающего, чтобы его вспомнили, вдруг становится щемяще жалко. А будет ли кому его вспомнить?

Раневскую привыкли видеть рафинированной дворянкой, хотя и довольно взбалмошной женщиной. У Дубровской, на первый взгляд, она кажется даже чересчур простоватой. Но, постепенно вникая в слова героини, понимаешь, что однажды уйдя из своей среды, она со временем и опростилась. Всплески воспоминаний Раневской-Дубровской иногда возвращают ей утерянный флер. Но хватаясь за фляжку со спиртным или залезая на стол (что истинная дворянка и не помыслила бы сделать), нынешняя Раневская демонстрирует, что годы шальной неправедной жизни оставили на ней свой грубый отпечаток. Поэтому-то она в финале так жестоко равнодушна к убитой горем приемной дочери Варе (Т.Шишкина) и без особой печали говорит о проданном вишневом саде.

Варя-ключница, в черном платочке и очочках, поначалу цементирующее начало всего человеческого круговорота на сцене. Действительно, этакая «мадам распорядительница». Но постепенно столкновения с Лопахиным и осознание невозможности быть с ним вместе разрушают «ледяную» девушку. Шишкина не рисует свою героиню одной краской. Образ Вари довольно разнообразен, то привлекая, то отталкивая зрителя. Но когда в финальной сцене Варя рыдает от безысходности, то ее от души жаль.

Любопытно в спектакле решен и образ молодого, сильного, симпатичного Лопахина. Его детская влюбленность в Раневскую растоптана равнодушием предмета обожания. Дубровский играет пылкость, на глазах преображающуюся в жесткость, даже жестокость. Недаром же говорят: от любви до ненависти - один шаг. Финальный жест, когда он, уходя со сцены, выдергивает стул из под Раневской и Гаева, прижавшихся друг к другу в последнем порыве нежности, - как последняя точка всеобщего разобщения. Те остаются в недоумении.

Где-то рядом правильные, но абсолютно пустые слова о новой жизни бросают в пространство Аня и Петя. Увалень Петя может только выспренно говорить, но веры в высокий смысл этих слов у него нет. Свободой и раскованностью, которые он мог бы противопоставить Раневской и Гаеву, Петя А.Присницкого не обладает. Он так же беспомощен перед житейской реальностью, как и они. Вместе со слабенькой, беспомощной Аней Петя - порождение разрухи. У молодых людей нет прошлого, но и светлое настоящее им не под силу. Вероятнее всего, Пете университета не одолеть и Ане он не опора в будущем, поэтому так бесцветно они «растворяются» из настоящего.

Да и остальные персонажи, подобно теням, исчезают в финале в глубине сцены. Лишь полог еще несколько минут еле-еле дышит, озаренный мертвенно-синим светом. Но и ему под стук топоров, так похожий на отсчет метронома, вскоре суждено, остановив дыхание, сорваться со своей высоты, и накрыть всеми забытого Фирса.

Фотогалерея