Омск. Свет зари вечерней

Выпуск № 5-135/2011, В России

Главный режиссер Омского академического театра драмы Георгий Цхвирава поставил на Камерной сцене «Позднюю любовь» Александра Островского – пьесу хрестоматийную, но слегка подзабытую, не часто встречающуюся сегодня в репертуарах. Сюжет «Поздней любви» настоящим театралам хорошо известен, да и тем, кто слышит о ней впервые, само название о многом говорит: поздняя любовь априори легкой не бывает. История, положенная в основу пьесы классиком, повторяется из века в век. Она добродетельна, он – вертопрах, но счастье возможно, просто его надо выстрадать, заслужить.

Георгий Цхвирава, воплощая «Позднюю любовь», менее всего желал развлечь публику, напротив, избегал осовременивания прямыми реминисценциями и аналогиями с сегодняшним днем. Он держался за архаику ритуалов и бытовых символов, выдерживая ритм, соответствующий образу жизни русских обывателей – обедневших мещан образца начала прошлого века. Два действия, уложившиеся чуть дольше, чем в два часа вместе с антрактом, воспринимались неспешными, были отмечены подробным проживанием ситуаций, «вкусным», смачным произнесением реплик. Культура речи, «великий и могучий» русский язык, явленный во всей красе, приправленный народными поговорками и мудростями, стал одним из важных выразительных средств премьерного спектакля. Я пересмотрела его в технической записи – очень темной, где изображение почти неразличимо, и убедилась, что «Поздняя любовь» с ее «самоигральным» текстом, воплощенным даровитыми актерами, без каких-либо поправок и дикторских комментариев могла бы стать полноценным радиоспектаклем. Увы, этот формат ныне не популярен.

...Занавеса нет, как нет и «четвертой стены», дом Фелицаты Антоновны Шабловой распахнут, стоит таков, как есть. И зрители, рассаживаясь по местам в Камерном зале, имеют возможность обозреть деревянный интерьер гостиной – дощатый пол, резные двери, развешенные потускневшие фотографии в рамочках, настоящий самовар на столе, живую цветущую герань в горшочках на подоконниках, кружевные занавески и скатерть на столе, окруженном изгибами спинок венских стульев. Своеобразный микромир, созданный без особого усердия по части создания уюта, но и не лишенный степенности и порядка. На самом деле в оформлении (сценограф – Ольга Веревкина) есть, к чему придраться: почему тюль и скатерть из синтетического гипюра, а не изо льна или хлопка, не hand made? Но это, в конце концов, не суть важно, поскольку «недоимки» скрасил волшебник – свет, за что отдельное спасибо художнику Борису Кондратьеву – его световая партитура более чем точна, детализирована и изысканна. Она окрашивала особым нежным розовато-сиреневым цветом и интерьер, и озаряла ланиты томящейся, взволнованной героини Людмилы; отбрасывала косые тени сумерек на пол. Свет никогда не был безжалостно ярким, беспристрастно-прямым, как лампа на допросе, как неуместный вопрос, застигнувший врасплох, а вел свою игру на полутонах, в переменчивой нюансировке.

Мне понравилось, что спектакль «Поздняя любовь» начался в сумерках, почти в кромешной темноте, наделенной загадочностью, таинственностью. И понравилось, что «Поздняя любовь» получилась негромкой, неяркой, как жизнь после утраты иллюзий, зато правдивой и искренней, схожей в интонациях с печальным и просветляющим романсом на стихи Федора Тютчева о любви последней, заре вечерней. Те, кто знает этот романс, поймут, о чем я говорю. Любовь – не состязание, в ней нет первых и последних, нет деления на победителей и отстающих, единственную ценность имеют чувства, в ситуации с «Поздней любовью» оказывающиеся важнее, выше, значительнее отправлений чувственности, реализации сексуальности. Музыкальное оформление, выполненное Александром Гордеевым, оправданно минималистично, даже скупо – само течение бедной, граничащей с убогостью, предельно экономной жизни персонажей громкой музыки, фанфар, литавр и других чудес не предполагает. Лишь изредка фисгармонь выдаст, выведет мотив – вариацию на тему романса «Динь-динь-динь, колокольчик звенит», да тотчас и смолкнет. Органично вплетаются в ткань спектакля и звуки живой природы, звуки извне – лай собаки, грубое хлопанье мостков, проложенных над грязью, хлябью. Суховатая, реалистичная палитра спектакля тоже не предполагает открытых излияний эмоций, ведь действующие лица – это те, кто привык не просто все свое носить с собой, а все свое хранить в себе, не выказывать сокровенного, не демонстрировать ни грусти, ни мечтаний. Отсюда и решение ролей.

При всех многочисленных достоинствах тщательно продуманного, качественно сработанного спектакля, главная удача принадлежит актрисе Анне Ходюн, сыгравшей героиню – старую деву Людмилу Маргаритову, бесприданницу, дочь отставного адвоката, вынужденную ютиться с отцом в съемных комнатах дома Шабловой. Ее умению сохранять свое достоинство в любых ситуациях нужно бы поучиться кое-кому из «сильных мира сего». В прологе она играет чистую аскезу – бледна, тонка, почти бесплотна, но крайне рефлексивна, что проявляется в жестикуляциях: ее пальцы порой кажутся скованными холодом, а то выдают галопирующие пляски, дрожь, проникающую зрителям непосредственно в сердце. Жесты, позы, мимика, пластика Анны Ходюн тоже своего рода партитура, сообщающая о персонаже больше, чем слова. В скрюченности ее пальцев читается скованность обстоятельствами, в выпрямленной осанке – гордость, стремление жить «как должно», а в нервической пляске пальцев содержится немой призыв о помощи, исполненный женственной слабости. Людмила часто прячет свое прекрасное лицо, и тем еще больше интригует. Ходюн играет настолько самозабвенно, что веришь – она реально упала в обморок на пороге спальни перед антрактом, и весь антракт за нее переживаешь. Далее она раскрывается, как бутон в цветок, – тут уж вовсе глаз не оторвать! Дормедонт глаз и не отрывает, а беспутный роковой красавец Николай примечать соседку не то чтобы не хочет, а не может из-за своей общей разочарованности в жизни.

Другое открытие спектакля – ярчайшая работа Илоны Бродской, признанной красавицы, сыгравшей «веселую вдову» Лебедкину. Обычно в трактовках «Поздней любви» этот персонаж подавали как однозначную негодяйку и халду, подобную продавщицам пивного ларька, хищницу, лишенную представлений о морали и цивилизации, мерзкую развратницу. А тут – ничего подобного! Цхвирава образ реабилитировал, его Варвара Харитоновна Лебедкина – почти что белая лебедь, она, конечно, не Бог весть как умна и образованна, зато наделена талантом обольщения, она прирожденная соблазнительница и актриса и забавляется покорением сердец не ради наживы или прихоти, а теша свое самолюбие, гордыню, – вот вам и прямое приближение к современности. Деньги у всех бизнеследи XXI века есть, а впечатлений, приключений, адреналина им точно так же не хватает.

Наблюдать за Лебедкиной, ворвавшейся в скромную обитель, как солнечный луч, редкий среди зимы, более чем заманчиво. Она интригует каждую секунду – гнется и ломается, интересничая, струится как вода сквозь пальцы, то притягивает сладкими речами и улыбками, то отталкивает объект внимания, как ребенок отбрасывает надоевшую игрушку. Пожалуй, лучшая сцена в премьерном спектакле с участием Илоны Бродской та, где она возлежит на столе и сучит ногами, обутыми в элегантные полусапожки на шпильках, искрящими стразами. Ровно так же слепит и манит ее кокетство. Сыграть прохиндейку, не скатываясь в пошлость, в примитивность существования, – это еще поди-ка попробуй! Актриса царила на сцене примерно минут 15, а впечатление от нее осталось, как от фейерверка.

На фоне воинствующей женственности двух мастей, представленной в противоположностях, мужчины, увы, блекнут. Вернее, играют все хорошо, добротно: Герасим Маргаритов, отставной чиновник в исполнении Евгения Смирнова – этакий живчик, предельно исполнительный господин и трепетный папенька, готовый горы свернуть, да что там – мир перевернуть ради благополучия единственной дочери. Купец Дороднов – Вячеслав Малинин, появляющийся ненадолго, тоже весьма органичен в своем образе. Поначалу мне показалось, что Руслан Шапорин – Николай Шаблов, герой-любовник, проигравшийся в пух и прах, чего-то недодает, транслирует только одно – усталость, состояние «глаза бы ни на кого не глядели». Состояние знакомое, но… его как-то маловато для построения достоверного психологического рисунка, для полноты образа мужчины, в которого можно безоглядно влюбиться. Кстати, реальный красавец Шапорин ничего не делает и для того, чтобы представить своего героя до мозга костей порочным, одержимым темными страстями, – демонической личностью. Но ближе к финалу понимаешь, насколько правомерен замысел режиссера. Явно он дал установку на «закрытость», на маску. «Неудачный» сын Шабловой таков, потому что он не находит себе иного применения в замкнутом, небольшом, как деревянный, бесчувственный дом его матери, мирке провинции. Душа размаха просит, и Николай реализует потенциал в игорных домах и ресторанах. Его сдержанность имеет тот же корень, то же происхождение, что и поведение Людмилы, – только в молчании и сдержанности можно отстоять чувство собственного достоинства. Молчание и вообще, в принципе – самый интеллигентный, вернее, самый элитарный способ поведения. Николай не напрасно отпускал комплименты «старой деве», они – одного поля ягоды.

Еще поначалу недоумеваешь, почему режиссер доверил роль нескладного, нелепого Дормидонта не менее статному и импозантному, чем Шапорин, Егору Уланову? Из него сердцеед вышел бы тот еще! Но в социуме роли распределяет жизнь, как себя определишь, чему себя посвятишь, так линия судьбы и сложится. Младший отпрыск Шабловой, лишенный амбиций, посвятил себя дому, матери, вот и хлопочет «по хозяйству», и мается из-за безответной любви. Ну, «не орел».

Классиков судить не принято, но я на спектакле вдруг заподозрила, что возникают претензии к автору – Александру Островскому. Вероятно, он настолько любил женщин и восхищался ими, что мужским персонажам в этой пьесе уделил второстепенное значение. Не актеры-мужчины плохи, а просто мир держится на женском начале, слабые женщины им управляют, вращая ось земли. Изумительный текст он прописал для Фелицаты Антоновны, хозяйки дома, гадалки-весталки, матери двух очень разных сыновей. Чего стоит одно лишь ее сетование: «Ах, детки-детки, горе матушкино». Татьяна Филоненко произносит реплики как бы впроброс, между делом, однако они воздействуют даже на уровне интонаций, формируются в цельность характера, вобравшего в себя все – горькую вдовью долю, житейский опыт, неумелую практичность, «куриный ум», усталость и робость надежд на перемены к лучшему.

Премьеру Георгия Цхвиравы я бы сравнила с акварелью: он не использует ярких, броских мазков, назидательно-четких графичных линий, а раскрашивает действие богатством полутонов, сложных смешанных оттенков, присущих ткани бытия, и достигает в том виртуозности. Не важно, кто кому отдал деньги, важно сохранить чувство собственного достоинства, ибо только оно прямой дорогой ведет к внутренней гармонии и счастью.

Фотогалерея