Шахты. Тоталитарный роман

Выпуск № 5-135/2011, В России

Некогда популярная пьеса Александра Червинского «Счастье мое…» («Бумажный патефон») во времена ее шествия по сценам страны была поставлена в драматическом театре и этого города. Зрители старшего поколения спектакль наверняка помнят. Я тоже помню. Его срежиссировал артист Андрей Рыжаков, а Елена Суровцева и Юрий Салтанов (он по сей день служит в шахтинском театре) играли невероятную историю любви – из разряда «мы странно встретились». В обнищавшей послевоенной стране люди жили мечтой о непременном счастье, и эти двое – тоже. Но чем туже завязывался любовный узел, тем очевиднее ощущалась неминуемость расставания.

Прошедшие с эпохи создания пьесы четверть века умножили наше знание о мире, в частности, и том, в котором жило послевоенное поколение. Поколение, однако, не было однородной массой, поголовно переполненной гордостью за небывалую красоту весны народного счастья, как с еле сдерживаемым восторгом писал Лебедев-Кумач. Его стихотворение «Советский простой человек» читает со сцены мальчик-пионер (Саша Потешенков). Он усвоил, как это надо делать: с каким благодарным выражением лица и какой мерой пафоса в голосе. Правда, юный чтец несколько торопится покончить с текстом, и его скороговорка добавляет едкости в поэтические строки, по части стихосложения и мысли сильно смахивающие на пародию:

Разносятся песни все шире,

И слава повсюду везде

О нашей, единственной в мире,

Великой советской стране.

Режиссер спектакля Алексей Сергеев еще и сам сочинил, якобы из того времени, подходящие вирши для мальчика-пионера, столь же художественные, как лебедев-кумачские:

Ведь все теперь для радости народа,

И к счастью путь веселый и прямой,

Ведь нет войны уже почти два года,

Ведь на дворе уже 47-й!

Постановщик вообще густо сдобрил иронией свою «песню для патефона в двух куплетах», как он обозначил избранный жанр. Иронией по отношению к догме, предписанной людям и цепко держащей их в своей железной лапе. Горькая усмешка над несвободой становится очевиднее, когда в роли директора школы Лидии Ивановны выходит на сцену Наталья Рощеня. Вторая исполнительница этой роли Надежда Евдокимова привносит в нее сентиментальную ноту, и драматизм собственной судьбы она играет не просто по ассоциации с тем, что видит в отношениях Вики и Семена, а в контексте их истории. Когда она поднимает с пола сброшенный Семеном бушлат и танцует с ним как с воображаемым партнером, а потом, сложив детским свертком, баюкает младенца, которого у нее никогда не было, понятно, какие печали у нее позади, незабытые, саднящие.

У Н.Рощени это летучая сценка, минутное позволение самой себе украдкой помечтать о несбывшемся. Есть и смутный, но вполне улавливаемый залом намек на то, что Лидия Ивановна не находится в плену идеологических иллюзий. Она понимает, в какой стране живет. Скорее всего, именно это укоротило ее жизнь, а не только история с Викиной беременностью и неприятности, связанные с нею. Лидия Ивановна говорит, что положено по должности, а поступает сообразно иным понятиям. Она уверяет, что «обязана как-то реагировать», но реагирует по-другому, «непатриотично». Она в курсе того, как Вика оказалась в детском доме, но прикрывает ее. Реплики директрисы в сторону легкомысленной пионервожатой вроде безжалостны. Слышим их только мы, зрители, а Вика, припечатанная проституткой и вруньей (впрочем, довольно беззлобно), получает от Лидии Ивановны специально для нее добытое сливочное масло. Она выводит из-под удара безответного Оскара Борисовича, который только и может вздыхать, разводить руками и покаянно клонить голову.

Бессловесная роль «человека девятнадцатого века» в исполнении Анатолия Слободяника оказалась очень существенной в спектакле. Артист сыграл старого учителя, загнанного внутрь самого себя и не желающего выглядывать из этого «укрытия» без особой надобности. Ему достаточно безопасного круга общения, которым он ограничил свою жизнь. Неслышно шагающий, сутулый, робкий, он кажется запуганным, деморализованным, но тихой сапой поступает так, как совесть велит, не оглядываясь на возможные последствия. Надо было девочку выручить – он и женился на Вике. Короче говоря, многие и многое, что на первый взгляд выглядело ломким и легко поддающимся деформации, вдруг предстало довольно стойким. К счастью. Вот и Оскарчик Борисович…

Единственный человек, безоглядно верящий в то, что мир устроен справедливо, – это пионервожатая в мужской школе Вика. Она помнила папины наставления и его главный жизненный вывод: «Когда самое плохое позади, остается только хорошее».

В исполнении актрисы-травести Татьяны Цуркан Вика – маленькая девочка, бесстрашно шагнувшая из детства прямиком во взрослую жизнь, минуя и подростковый возраст, и юношескую пору. И поступает она в этой взрослой жизни совсем как ребенок, не понимающий, что можно, а чего нельзя. В 47-м году пустить парня ночевать в мужскую школу, признаться, что хочет родить ребенка, – неслыханно!

Сиротство обострило интуицию Вики и удесятерило тягу к людям, в каждом из которых она видит защитника. Смешная, говорливая, ласковая до липучести, с удивляющей манерой «что на уме, то и на языке», она не могла, в конце концов, не поразить моряка Семена, для которого «девушка» – это было нечто другое, ничего общего с забавной пигалицей Викой не имеющее.

Задача у моряка Сенечки была простая и ясная: жениться на привлекательной Анюте и отбыть в Лондон, где его ждали большие дела. Как только артист Николай Фомин появляется на сцене, сразу становится ясно, что парнишка вовсе не семи пядей во лбу. Просто упорный, настырный и морским шагом враскачку, никуда не сворачивая, идет к своей цели. И тут на пути оказывается какой-то зачуханный переулочек с бедненькой школой в нем и пионервожатой Викой.

Художник Зураб Мачитадзе соорудил в двух ярусах внутренний школьный «срез», который ничего, кроме тоски, у вынужденного гостя вызвать и не мог. Внизу ботанический кабинет с унылой пальмой и учебным скелетом в шкафу, а наверху – раскладушка и белая больничная тумбочка с фотографией директрисы, которые задергиваются шторкой на веревочке. Худо-бедно – создано место действия строго соответственно авторским ремаркам.

Потом девчушка выйдет к Семену в черных сатиновых трусах и майке, с ведром и тряпкой, будет трещать без умолку, неудачно поить чаем-кипятком… Живущая «на виду у всего коллектива», под лозунгом о священном долге каждого советского человека служить делу партии, строго говоря, не так уж она и преуспела по части идейно-нравственной высоты. И вообще скроена эта малявка на особый манер. Вроде со всеми соглашается, старается услужить-угодить, но в итоге поступает по-своему. Всем находит оправдание и всем желает счастья. Даже если при этом ей придется отказаться от своего.

«Я изменился внутри», – скажет ей Семен, и эту перемену мы тоже в нем заметим. Он станет естественным, искренним и отзывчивым. Как Вика. При ней невозможно играть в крутизну, притворяться, фальшивить. Два неблагонадежных потомка (она – дочь врагов народа, он – сын баптиста) встретятся и своей любовью захотят преобразовать мир. Но жизнь все равно разведет этих двоих, разведет! Мы почувствуем это еще раз по той ноте прощания, которая звучит в голосе Вики. Тоталитарный роман угасает на наших глазах.

Оба застывают в осторожном объятии. Через минуту-другую «скорая» отвезет Вику в роддом, а Семену лежит дорога в Лондон. «Через год я вернусь к тебе, – говорит он на пороге. – Ты же знаешь – раз я сказал…» Ну, раз сказал, то конечно…

Вопреки пьесе, в спектакле не слышны звуки оркестра в городском саду, и не преследует моряка песенка «Счастье мое…», которую любила напевать Вика.

Фотогалерея