"Где так вольно дышит человек..."/театр "Эрмитаж"

Выпуск №6-136/2011, Премьеры Москвы

Роман Юрия Домбровского «Факультет ненужных вещей» пришел к нам в ту пору, когда чтение стало почти для всех такой же насущной потребностью, как еда и сон. И дело не в том, что произведения, буквально обрушившиеся на нас, были равнозначны и «равноталантливы»; читали за ночь, за две «Жизнь и судьбу» В.Гроссмана, «Детей Арбата» А.Рыбакова, «Белые одежды» В.Дудинцева, «Зубра» Д.Гранина, огромное количество мемуаров - читали с удивительным ощущением: вот и открылась перед нами совершенно новая жизнь, в которой уже не будет лжи и лицемерия, в которой вечные ценности и нравственные ориентиры обретут свой изначальный смысл. И это будет уже навсегда, потому что мы оказались в удивительном времени восстановления справедливости, восстановления истории литературы и культуры в полном ее объеме, без раздражающих белых пятен и умолчаний!..

Ах, эта эйфория! Как жестоко смеялась она над охваченными ею людьми в самые разные времена; как изощренно обманывала, льстила, заманивала в свои сети и... равнодушно уходила, даже не бросив прощальный взгляд назад, на оставленных, забытых, разочарованных...

Роман Юрия Домбровского пришел к нам в ту пору, когда мы не могли насытиться - глотали без разбора, не пережевывая, большими кусками, все, что услужливо подсовывала госпожа Эйфория, и - восторгались, возмущались слепоте предшествующего поколения, считая, что вот это чтение и есть начало больших перемен.

Сегодня мы перечитываем его совсем по-другому. Как, наверняка, перечитывали бы другими глазами, с другим сердцебиением и прочие книги той поры, найдись для этого время. Но что-то заставило писателя и режиссера Михаила Левитина именно сегодня обратиться к «Факультету ненужных вещей», и оказалось, что роман не просто современен, а необходим нам сегодня как серьезный нравственный ориентир, как предупреждение, как напоминание.

В последние оттепельные дни перед Крещенскими морозами (что тоже довольно символично!) в театре «Эрмитаж» состоялась премьера сценической версии романа «Факультет ненужных вещей» - «Меня убить хотели эти суки». Михаил Левитин, очень точно, скрупулезно выстроивший пьесу по роману (из огромного произведения режиссер выбрал, фактически, лишь одну линию, линию Георгия Николаевича Зыбина), назвал спектакль первой строкой самого, быть может, пронзительного стихотворения Юрия Домбровского:

Меня убить хотели эти суки,

Но я принес с рабочего двора

Два новых навостренных топора.

По всем законам лагерной науки

Пришел, врубил и сел на дровосек...

Когда-то, несколько десятилетий назад, я услышала впервые эти строчки от Юрия Осиповича Домбровского, который прочитал их за столиком в кафе ЦДЛ и, никогда не читая глазами, запомнила не только эти начальные строки, но и весь облик необычного, искалеченного четырьмя арестами человека, в котором продолжал яростно и отчаянно биться великий и несломленный дух. В нем жила сила, которую пытались уничтожить; в нем жила огромная нравственная и культурная традиция, которой он был предан, несмотря ни на что...

И вот теперь к нам пришел спектакль Михаила Левитина - жестокий, пронзительный, мучительный, потому что все, происходящее в нем, переживаешь и проживаешь нервами, мыслями, кровью, кожей. Потому что очень вовремя обратился Левитин к роману Юрия Домбровского: в тот самый момент, когда мы снова утратили ощущение каждой человеческой жизни как высшей ценности; когда мы начисто отказались от каких бы то ни было гуманистических и культурных традиций; когда понятия справедливости, права, закона, а также милосердия, сострадания стали для нас «факультетом ненужных вещей» - хлама, вышедшего из употребления, состарившегося, обветшавшего и годящегося только на то, чтобы вытащить его на гигантскую помойку, на которой покоятся еще совсем недавние наши  нравственные ценности и ориентиры.

Это уже не просто факультет - это целый университет ненужных вещей, в котором все мы получали непригодное для сегодняшнего дня образование. Многие, поняв свою неприспособленность к современной реальности, предпочли отречься от этого университета, но кто-то остался верен его наукам. Михаил Левитин не просто верен - он вопреки всему пытается продолжать служить, а не обслуживать. И, к счастью, это ему удается. Пусть ценой колоссальных нервных усилий, открытого противопоставления своей эстетики общепринятой ныне, но - удается!

Спектакль «Меня убить хотели эти суки» - живое доказательство тому.

Кто-то может упрекнуть режиссера в том, что в спектакль не вошла линия Корнилова и связанная с ней интереснейшая судьба и философия отца Андрея Куторги, что упущены какие-то важные в литературе моменты, но Левитин имел на это право - его пьеса создана как предупреждение на примере конкретной судьбы большого писателя и (простите за высокий стиль!) страдальца Юрия Осиповича Домбровского.

На редкость выразительна и трагична сценография Сергея Бархина - все действие словно заключено в стенки гигантской терки: такого, казалось бы, безобидного кухонного инвентаря. Но терка снимает слой за слоем, оставляя «ненужную сердцевину», бесполезную в приготовлении пищи. Так и здесь - она снимает слой за слоем гуманность, справедливость, честность, принципиальность, человечность, оставляя лишь условность, причастность к роду человеческому. Причем, с одинаковым рвением делает она это в руках «опытного повара» в отношении палачей и жертв - ведь и те, и другие в равной степени теряют человеческий облик, и только единицы могут противостоять предательству, низости, доносительству. Как не вспомнить здесь слова из завещания Ленина, характеризующие Сталина: «Сей повар будет готовить только острые блюда»...

Над стенками терки - синие лампочки в форме волн и надпись: «Синее море свободы», а в переднем и заднем углах сцены - наваленные горой яблоки, знаменитый алмаатинский «апорт», краснобокие, крупные, упругие, хрустящие. Время от времени персонажи будут брать их в руки, нюхать, иногда и откусывать и по зрительному залу словно пронесется аромат этих яблок - таких вкусных, таких уже забытых.

В середине сцены - стол и стул, справа - матрац на полу и на нем съежившаяся фигура заключенного Зыбина (Станислав Сухарев) - еще не получившего свой срок, покуда идет следствие, но обреченного, потому что из этих стен-терок нет и не может быть выхода ни для кого. Ни для палачей, ни для жертв.

А еще - металлические двери, множество дверей, которые словно живут собственной жизнью, открываясь и закрываясь, хлопая или бесшумно. А еще - музыка Владимира Дашкевича; незатейливая, на первый слух, но такая печальная, такая монотонно-мучительная, словно именно она ведет за собой всю цепочку сменяющихся событий...

Михаил Левитин рисует свой спектакль резкими и крупными мазками, рассчитывая на тех, кто роман Домбровского читал, но, несомненно, учитывая и то значительное количество зрителей (в основном, молодых), которые о нем и не ведают, но должны, обязательно должны услышать, почувствовать всю силу его предупреждения о том, к чему приводит презрение к ценности чужой жизни; как зомбируются люди пустыми и звучными лозунгами, начиная служить тому, чему служить нельзя, чему служить - величайший грех!

Следователь Роман Штерн говорит: «Преступна мысль! - это понял еще Достоевский, но после него это забыли». А зомбируются, подавляются люди именно мыслью - красиво сформулированной зачастую, но пустой, словно гнилой орех.

Тамара Долидзе (Александра Володина-Фроленкова), которая могла бы стать, быть может, неплохой актрисой, учась в ГИТИСе, избрала для себя путь неправедный - видимо, слишком сильным оказалось искушение власти над себе подобными и пример двух дядюшек. Через это же искушение проходят и молодые люди - «будильники» (Виктор Непомник, Александр Андриевич): сегодня их роль в системе весьма примитивна - не давать заключенному уснуть на стуле, пока следователь вышел «сделать вдох-выдох», но завтра!.. Ведь оно придет очень скоро, это завтра, и они будут орать, подобно Бешеному (Петр Кудряшов), материться как Хрипушин (Сергей Олексяк), мягко стелить как Мячин (Алексей Шулин)...

Надо отдать должное труппе театра «Эрмитаж». Пройдя соответствующую «прививку», все они сегодня хорошо знают и чувствуют, что такое большая литература, настоящая литература, в которой краски, используемые для обрисовки персонажей, могут быть чересчур порой яркими и жирными, но слово произносится и летит к нашим зрительским душам во всей своей ясности, определенности и чистоте. Это в равной мере относится и к тем, кто уже назван, и к неназванной еще Лине (Ирина Качуро) - красивой, загадочной, казалось бы, твердой в своих убеждениях, но уехавшей навсегда от этого страшного города и любимого человека... И даже безмолвные герои словно наполнены этим тайным значением Слова. Таков Румын (Сергей Щепачев), который воспринимается многозначно и многосмысленно: в единственном своем появлении, когда он ложится рядом с гигантским крабом, купленным Зыбиным для московской знакомой и не уснувшим вопреки ожиданиям героя, словно рыба, а обреченным на мучительную медленную смерть, он кажется душой этого краба. А в финале, когда он так же ложится на просцениуме, его начинаешь «прочитывать» как образ самого автора романа «Факультет ненужных вещей» - с такой обезоруживающе легкой и мудрой улыбкой взирает он на нас...

Но главным театральным героем спектакля становится, несомненно, Михаил Филиппов, играющий две роли - братьев, верных служителей системы, Романа Яковлевича Штерна, видного московского следователя, прототипом которого стал Лев Шейнин, и заштатного алмаатинского майора Якова Абрамовича Неймана, мечтающего развернуть в Казахстане процесс похлеще московских.

Зная и любя Михаила Филиппова как крупного, значительного артиста, чье участие в спектакле родного ли Театра им.Вл.Маяковского, в спектаклях театра ли «Эрмитаж» всегда становится гарантом большого успеха, я и предположить не могла, что здесь он раскроется в совершенно новых, непривычных своих чертах. Во-первых, мгновенные перевоплощения Филиппова из Штерна в Неймана и наоборот до такой степени виртуозны, что заставляют вспомнить лишь единственный пример - Аркадия Исааковича Райкина, у которого доли секунды уходили на то, чтобы предстать перед публикой в совершенно ином внутреннем обличии. Михаил Филиппов ведет труднейший по плотности текста диалог братьев так, что становится трудно дышать: ни одно слово, ни малейший жест, никакое мимическое движение не пропадают в этом стремительном, ошеломляющем ритме!..

Артист создает два совершенно разных характера при одной внешности, ничего не меняя, лишь набрасывая халат или жилет: бонвиван, душа общества Роман Штерн, развлекающий на пляже группку молодежи пением «О, Баядера...» и лихим приплясыванием, наслаждающийся из ложи (даже слова пришептывает!) диалогом персонажей пьесы «Очная ставка» в исполнении артистов МХАТа, кокетливо сообщающий о том, что «наш наркомат - самый пишущий сегодня», и - замороченный провинциальный майор, которому обязательно надо, чтобы «дело» было сшито накрепко, но не находящий для этого оснований и к финалу ощутивший тщетность не своих усилий - нет! - неправедность системы, которой он служит верой и правдой. Это ему доведется спасти Зыбина и «пробудить» от зачарованного сна влюбленную в него Мадам Смерть, кадровичку (Катя Тенета), и даже Тамару Долидзе, понявшую внезапно, что все совсем не так просто в этой жизни.

И в финале, который покажется немного идилличным, вместе с Зыбиным и Мадам Смертью Нейман будет смотреть на экран, где будут идти финальные кадры фильма Чарли Чаплина «Цирк». Единственная строчка романа, когда сотрудники ведомства сокрушаются о том, что де никак не привезут им посмотреть фильм с Чаплиным, хотя весь город уже видел, развернута Михаилом Левитиным в грандиозную метафору: в начале и в конце звучит в исполнении Елены Камбуровой песня «Чарли Чаплин» на стихи Осипа Мандельштама, а в финале перед нами предстают кадры не того советского фильма «Цирк», который смотрела тогда вся страна, повторяя строки: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!», а чаплинского - где маленький человечек, смешно вывернув ступни, уходит спиной к нам по кажущейся совершенно пустой земле.

И в таком финале особенно отчетливо слышится предупреждение режиссера Михаила Левитина. Мы все еще не знаем, насколько вольно сможем дышать завтра на опустевающей, скудеющей земле...

Фото Михаила Гутермана

Фотогалерея