Вот задача/"МХАТ второй. Опыт восстановления биографии"

Выпуск №6-136/2011, Книжная полка

«МХАТ Второй. Опыт восстановления биографии». М., Московский Художественный театр, 2010.

«Задача книги заключалась в том, чтобы провести первоначальную работу...»;  «Книга ... начинает процесс осмысления судьбы...»; «Мы действуем в расчёте, что труд будет продолжен», - пишут редакторы-составители: И.Н.Соловьева, О.В.Егошина, А.М.Смелянский (главный редактор). Взяв в руки увесистый том, редакторов можно заподозрить в академическом кокетстве. 78 авторских листов, 960 страниц: не много ли для первичного освоения темы?  Если перед нами впрямь лишь начало работы, его внушительность вызывает некоторый трепет. Такой замах - вещь редкая в театроведении, а по нынешним временам, кажется, почти невозможная.

Да, редкая и почти невозможная. Вот она.

В книге три раздела. «Спектакли» (С. 17-280) и «Имена» (С. 281-568) суть плоды коллективного труда; «Летопись» (С.570- 834) - замечательная исследовательская работа М.С.Ивановой, выполненная при участии И.Н.Соловьевой и З.П.Удальцовой. И не только исследовательская: факты и выписки (из писем, рабочих и личных дневников, газетных статей, мемуаров и т.д.) соединены так, что «Летопись» становится документальной повестью о жизни театра. Начав читать - не оторвешься.

Новый труд Научно-исследовательского сектора Школы-студии при МХАТ им. А.П.Чехова - это «опыт восстановления биографии», как и сказано в подзаголовке. 1924 - 1936: тридцать девять премьер, начиная с лесковского «Расточителя», плюс восемь спектаклей 1-й Студии МХТ, продолжавших жить на сцене эмансипировавшегося театра: «Гибель "Надежды»"», «Сверчок на печи», «Эрик XIV» и т.д. - то есть весь репертуар МХАТа Второго, весь без исключений. Статья А.П.Мацкина о «Расточителе» - единственный текст, публиковавшийся ранее, все остальные написаны для данного издания. В одном из приложений, «Сезоны. Статистика» (составлено З.П.Удальцовой), показано, сколько раз спектакли игрались, как сочетались в афише по сезонам, по месяцам - в статистику очень стоит всмотреться. Задуматься, к примеру, о том, как «Сверчок» Диккенса в сезоне 1933/34 уживался с фальшиво-злободневным «Судом» В.Киршона, бесчестившим немецких социал-демократов, а заодно уж и изолгавшихся клерикалов - это большое удовольствие, не лишенное, конечно, сардонического привкуса.

Кроме шуток: обнаружить логику премьер, осмыслить жизнь спектаклей в текущем репертуаре - важнейшая цель театроведческой реконструкции. Надо понять, как, ради чего и наперекор чему жил театр, и мы не поймем этого, вглядываясь лишь в вершины жизни, в шедевры и прорывы. Выход книги показал, что жизнь МХАТа Второго в ее цельности сегодня не известна решительно никому. Целые пласты ее (прежде всего, послечеховский период: 1929 - 1936) выпали из театральной памяти. Надо вернуть.

Вопросов здесь множество, а ответов мало, и они, зачастую, гипотетичны. Как в жизни МХАТа Второго сохранялась и преображалась идея Первой студии, идея театра, который выводит любую художественную практику из моральных основ творчества? Появилась ли при Михаиле Чехове некая собственная идея? Как театру удавалось - да и удавалось ли? - сохранять ей верность в 30-е годы? Официально театр вынужден был открещиваться от чеховского «мистицизма», от идей всечеловеческого братства, завещанных Леопольдом Сулержицким, от главных своих святынь и констант - но неужели они были забыты на самом деле?

Можно ли утверждать вслед за Инной Соловьевой, что в 20-е годы МХАТ Второй стал, при всей сложности обоюдоострых отношений, прямым наследником идеи Художественного театра - хранителем и новым «приключением» этой идеи? «...Нарастающую неразрешимость его /МХАТа Первого.- А.С./ проблем, его драматизированную этику, его мессианство, его утончавшуюся и взрывчатую артистическую технику, его нравственные темы, обретавшие на изломе остроту, неотложность и болезненность - наследство Художественного театра в этом виде брал МХАТ Второй. МХАТ Первый парадоксально брал наследство "от корня"» (Соловьева Инна. Художественный театр. Жизнь и приключения идеи. М.: МХТ, 2007. С.339). Если да - как долго МХАТ Второй умел беречь то, что сумел взять?

В процитированной только что книге, лучшей из театральных книг прошлого десятилетия, Инна Соловьева показала, что Художественный театр (не его репертуарная политика, а сам театр, весь театр) строил свою жизнь так, как строятся произведения искусства. С самого начала эта жизнь стремилась к структурности и подчинялась органически возникшей «сонатной форме». Уточним глагол: столько же подчинялась форме, сколько и окрылялась ею.

Allegro 1-го сезона с «Царем Федором» и «Чайкой»: сюжеты пьес никак нельзя назвать радостными, но сама театральная игра пронизана ощущением счастья и посылает это ощущение зрителю. Звенело счастье новизны и верного выбора, счастье «совершеннейшего новатора», понятого и принятого публикой - вспомним, как Немирович-Данченко писал Антону Чехову о «Чайке»: «... Было точно в Светлое Христово воскресенье. Все целовались, кидались друг другу на шею, все были охвачены настроением величайшего торжества правды и честного труда».

2-й сезон: andante, когда ведущими темами становятся темы беды и гнета, душевной маеты, жизни, зашедшей в тупик («Смерть Иоанна Грозного», «Дядя Ваня»). 3-й сезон: finale - мудрое жизнелюбие «Трех сестер» 1901 года, неразложимая взвесь тонких чувствований: тоски и благодарности, безнадежной ясности и неясной надежды. «Жить хочется чертовски!» - а как? - «Если бы знать...».  

«Сонатную форму» никто не выдумывал. Она родилась, закрепилась и повела за собою: она пришлась под стать идее. О том, как она обнаруживала себя в дальнейшем, можно было бы рассуждать долго. В самом общем виде: жизнь МХТ и жизнь МХАТа Первого в 20-е годы -  это ведь allegro и andante в чистом виде. Финальной части, впрочем, не будет: к концу 20-х годов форма утрачивает силу, поскольку у самой идеи не было возможности жить дальше: «Она могла пройти переворот, но с нажимом и с зажимом была несовместима», - пишет И.Соловьева (цит. соч., С.550). Добавим, что две части ее книги тоже выдержаны в ритмах allegro и andante; что роль finale выполняет «Приложение с воспоминаниями» (С.609-644), построенное на личных театральных впечатлениях автора (сезоны 1940/41 и 1944/45). А вообще-то нам пора уже возвращаться ко МХАТу Второму.

Книга позволяет понять: МХАТ Второй, еще до своего официального рождения впитавший в себя утопический морализм Леопольда Сулержицкого, но также громокипящую (в пределе - богоборческую) ироничность Евгения Вахтангова, мог стремиться к «сонатной форме», но прийти к ней не мог: вряд ли только потому, что «Советы не дозволили». Счастье цельности и гармоничности не вошло в его жизнь с самого начала. В ней постоянно присутствовал тот нервный надрыв, который, на беду, свойствен всем сообществам людей, берущихся за осуществление утопии. Андрей Платонов до боли внятно объяснил это в «Чевенгуре».

Можно думать, что совсем худо МХАТу Второму стало, когда его покинул Михаил Чехов, но это - как посмотреть. Да, ушел гений; вместе с ним ушло нечто главное в жизни театра, его идея, его тайна (надрыв, впрочем, остался и разросся) - ну и что. Существовать в сталинской России, имея тайну и чувство собственного достоинства, было, прежде всего, опасно. Особенно после 1929-го, «года Великого перелома», как назвал его Сталин; в этот год был сломлен «становой хребет русского народа», как уточнит потом А.С.Солженицын («Архипелаг ГУЛаг», часть 6, глава 2).

МХАТ Второй с самого начала был у властей на дурном счету. Его обвиняли во всех возможных прегрешениях перед господствующей идеологией, своего рода обвинительным заключением стала статья Б.В.Алперса в «Советском театре», 1931, №5/6, безупречная по логике и доносительская по сути. В книге, которую здесь и далее мы будем называть просто «МХАТ Второй, 2010», имя Алперса присутствует: см. С. 289-292 (портрет критика написан с учтивой безжалостностью). И все же в 1936 театр всего лишь закрыли (по причинам, которые, заметим в скобках, до сих пор не вполне понятны); труппу всего лишь расформировали: все могло кончиться гораздо хуже.

После эмиграции Михаила Чехова одним из руководителей театра стал Иван Берсенев. На деле он стал первым среди равных, поскольку в умении решать административные вопросы и улаживать отношения с властями не имел соперников. И в ролях и в жизни он был великолепным мастером интриги; иногда это можно ставить ему в вину (именно он, как можно понять, сопоставив несколько статей с фактами из «Летописи», выжил из театра Бориса Сушкевича, своего талантливого конфронтанта), но чаще - в заслугу. Умело приноравливаясь к новой государственной идеологии, к ее языку и заказу, он в то же время сохранял в репертуаре МХАТа Второго спектакли, никак с этой идеологией не совместимые, душевно важные: того же «Сверчка на печи», «Потоп» Бергера, «Гибель "Надежды"» Гейерманса. «Держать баланс этих спектаклей и постановок Микитенко и Киршона было тур де форсом, но Берсенев держать такой баланс умудрялся. Как его учитель Немирович-Данченко, он обретал победоносность в критических ситуациях», - пишет И.Соловьева (МХАТ Второй, 2010, С.325).

Несправедливо думать, что в 30-е годы ведущей идеей МХАТа Второго стало простейшее желание выжить, что театр принял свою сервильность как окончательную данность. Если бы и так - кто посмеет упрекнуть людей, видевших, как рядом с ними, совсем рядом, крутится и набирает обороты сталинская мясорубка? Но было не так. Да, конечно, премьеры 1930-33 - «Двор», «Светите, звезды!», «Дело чести», «Земля и небо», «Суд» - были пунктуальным выполнением партийного задания; театр покорно брал темы, признанные важнейшими: коллективизация, индустриализация, героическое революционное прошлое, борьба трудящихся в странах капитала, борьба с религиозным дурманом: как велено, так и сделано. А меж тем возобновлена «Двенадцатая ночь» с новыми и превосходными декорациями Владимира Фаворского (Михаила Чехова в роли Мальволио заменил Азарий Азарин: см. МХАТ Второй, 2010, С.284-288); поставлены «Униженные и оскорбленные» Достоевского с поразительной девочкой Нелли - Софьей Гиацинтовой (см. там же, С. 203-209). Как эта девочка, еще даже не подросток, понимала весь ужас окружающего мира, как жила молчаливой, никому и ничего не прощающей ненавистью - и как, наконец, прощала! Имя Достоевского в начале 30-х почти исчезло с театральных афиш, интерес к его творчеству стал признаком нелояльности режиму. Удивимся тому, что этот спектакль поставили, еще больше - тому, что его отстояли. Но ведь как-то сумели.

Можно думать, что театр был уничтожен именно за то, что, умея гнуться, не желал ломаться, терять связи со своей корневой системой. Но МХАТ Второй в начале 30-х существовал вполне благополучно, Берсенев в 1933 был утвержден директором, затем и худруком. Слухи о какой-то ужасной ошибке, сделанной им в 1934 или 1935, ничем не подтверждаются.

Выскажу личное предположение, которое, впрочем, тоже ничем не могу подтвердить. Лет 25 назад на глаза мне попалась газетная карикатура из «Известий» или, может быть, «Правды» за декабрь 1937: записать выходные данные я тогда, увы, поленился. Сюжет был таков: у новогодней елки собрались деятели театра, шаржированные в строгом соответствии с их официальными заслугами. У самой елки стоял Немирович-Данченко, обрисованный очень уважительно, в приличном отдалении извивалась змеевидная Серафима Бирман, у ее ног на трехколесном велосипедике разъезжал плешивый бутуз Александр Таиров и т.д. В левом верхнем углу белело пятно: возможно, там должна была находиться фигура Всеволода Мейерхольда (театр его, как все помнят, был закрыт в январе 1938).

В центр композиции помещен был, разумеется, Станиславский, большой и красивый. Одетый Дедом Морозом, он раздавал малышне толстенные книги. На обложке ясно читалось название: «Работа актера над собой».

Изначальный вариант книги уже вышел в США в переводе Э. Хэлгуд («An Actor prepares», 1936), расширенный и переписанный должен был выйти в СССР зимой 1938, вышел осенью, но не в этом дело. С 1937 начался процесс т.н. «омхачивания» театров, который завершится жестким стационированием в апреле 1938: «отменяется контрактная система, все актеры зачисляются в штат, здания переходят в собственность театров, а при директорах создается должность инспектора по кадрам» (Г.Г.Дадамян. Театр одного продюсера. - Отечественные записки, 2005, №4). «Почему для огосударствления театров Сталин выбрал именно эту модель? - пишет Дадамян далее. - У пирамиды всегда только одна вершина - "един есть Бог, един Державин". Но в каждом деле - своя вершина: в биологии - Мичурин, в физиологии - Павлов, в рекордах - Стаханов, в театре - МХАТ».

Исследователь убедительно показывает, что «омхачивание» менее всего преследовало эстетические цели. Главным было иное: управляемость и вписанность в систему. В этой системе существование МХАТа Второго становилось невозможным. Как это - второй МХАТ? Может быть, у вас еще есть какой-то второй вождь? Театра не стало просто потому, что теперь его и быть не могло. Закрыть и забыть - всего делов-то.

Эти догадки, как и многое из написанного выше, говорят о впечатлениях читателя больше, чем о предмете рецензии. Но хорошие книжки на то и существуют, чтобы читающий заразился ими, начал что-то додумывать и, в меру разумения, досочинять - а я, как-никак, читатель профессиональный. Более того, я имел счастье чуть-чуть поучаствовать в создании этой книги: мне принадлежит одна из статей в разделе «Имена», и я этим горжусь - не статьей, а тем, в какую компанию меня позвали. Если бы я считал себя полноправным участником работы, то, разумеется, не смел бы о ней писать.

Инициатор всего дела, его душа, главный труженик (а также терпеливый, но неумолимый понукальщик для лентяев вроде меня) - это, конечно, Инна Натановна Соловьева, возглавляющая Научно-исследовательский сектор. Из 47 статей о спектаклях МХАТа Второго она написала более 20; из полутораста с лишним портретов в «Именах» - более 70. От более точных цифр я воздержусь, потому что, во-первых, некоторые статьи в книге написаны в соавторстве (не считать же по половинкам!), а во-вторых, потому что мои подсчеты имеют странное обыкновение: два раза подряд они не сходятся. Но объем работы - это, может быть, наименее важное. В любом деле есть люди, чей талант и трудолюбие заразительны. Вместе с ними невозможное кажется (и становится) осуществимым, а без них работа не клеится. Инна Натановна как раз из таких, из самых лучших.

Скажу еще об одном: у Соловьевой, когда она работает не одна, есть обыкновение: раздав самые лакомые темы, брать на себя то, что другим представилось не очень интересным. Когда потом про это «неинтересное» читаешь, чуть не воешь от зависти и восторга.

О «Сверчке на печи» и «Гамлете» написал Аркадий Островский. Об «Эрике XIV» и «Петербурге» - Светлана Курач; ей же в разделе имена принадлежит превосходный портрет Михаила Чехова. О «Деле», в котором Чехов сыграл старика Муромского, свою последнюю роль на отечественной сцене, - Анатолий Смелянский. По общему количеству статей за Соловьевой следуют Светлана Васильева (6 спектаклей, 9 портретов), Елена Кеслер, Зинаида Удальцова, Сергей Конаев, Алла Михайлова (ее тема, понятное дело, - художники). У остальных авторов - 1-2 текста, более или менее важных в общем составе книги.

Есть еще плодовитый автор К.Р., пишущий кратко, информативно и почти безоценочно (5 спектаклей, более 40 биографических заметок); его инициалы расшифровываются как «коллективный разум». Или - «какая разница». МХАТ Второй, 2010 - книга, действительно ставшая общей работой. Несходство авторских вкусов и темпераментов несомненно, но статьи в книге почти не спорят друг с другом. Никто ни к кому не подлаживался: так получилось. Это внушает надежду: может быть, кто-то и продолжит хорошо задавшуюся работу.

Может быть, слова о том, что театроведение как наука умирает, если еще не умерло - очередной вздор, до которого так падки люди, уже похоронившие «театральную эпоху», «время композиторов», «великую русскую литературу» и многое другое, а в 2012 (на этот раз - согласно пророчествам жрецов культа Вицли-Пуцли) ожидающие конца света. Над историей МХАТа Второго именно теперь думать бы и думать: вот задача. Увеличился окоем, и, тем самым, умножилось количество вопросов. Надо решать.

«Самые лучшие книги те, прочитав которые, понимаешь: что теперь не знаешь больше, чем прежде», - не помню, кто это сказал, возможно - любимый мой С.С.Аверинцев. Во всяком случае, книга «МХАТ Второй: опыт восстановления биографии» отвечает заданному критерию.