Старые сны о новом/"Сны Евгении" (Центр драматургии и режиссуры А.Казанцева и М.Рощина)

Выпуск № 7-137/2011, Премьеры Москвы

Старые сны о новом/"Сны Евгении" (Центр драматургии и режиссуры А.Казанцева и М.Рощина)
Владимир Агеев вот уже четыре года не ставил в Центре драматургии и режиссуры А.Казанцева и М.Рощина. Последняя премьера («Полуденный раздел» П.Клоделя) - октябрь 2006-го. Тогда еще был жив Алексей Казанцев, но уже в следующем году его не стало. Агеевский спектакль со столь символическим названием словно разделил историю этого театра на две части - при Казанцеве и после. Продолжали выходить новые постановки, но критика стала сетовать, что теперь не то, что прежде, т.е. при Казанцеве. Театр получил собственное здание на Беговой, но многие зрители испытывают чувство ностальгии по сценической площадке в Центре В.Высоцкого. Какие яркие там были премьеры! Когда же нечто подобное повторится и на Беговой?..
И вот, кажется, дождались. В январе этого года состоялась премьера спектакля В.Агеева по пьесе А.Казанцева «Сны Евгении», и со сцены «На Беговой» дохнуло прежним ЦДР.
Агеев пришел в ЦДР в 2001 году, когда Казанцев предоставил ему возможность возобновить на здешней сцене его первый спектакль «Игра в классики» (по Х.Кортасару). Затем здесь появились другие его постановки - «Пленные духи» (премия - «Золотая Маска»), «Песни сундука», «Минетти», «Пойдем, нас ждет машина». Вместе с Кириллом Серебренниковым, Ольгой Субботиной и другими начинающими Агеев, хоть и начал раньше них, наиболее раскрылся и получил известность как режиссер именно здесь и прекрасно сознавал, чем обязан покойному худруку ЦДР. И вот в прошлом году он предложил в память о мэтре поставить пьесу Казанцева на сцене созданного им театра. Идею поддержали актеры - ветераны ЦДР.
«Сны Евгении» написаны в 1988 году, после чего пьеса пошла по всей стране, но, как только перестройка закончилась, исчезла со сцены. И вот она - в репертуаре ЦДР, где никогда не шли произведения Казанцева и Рощина - отцы-основатели не позволяли себе использовать ресурсы Центра в личных целях.
Владимир Агеев: «Эта пьеса подарена мне два года назад вдовой Казанцева на мой день рождения - специально или нет, не знаю. Где-то через год я ее прочел. Показалась немного многословной, но интуитивно почувствовал: мой материал. Евгения, главная героиня, ко мне сразу же прицепилась. Странный, необычный человек. Не от мира сего. Через такого героя раскрывается либо обреченность мира, либо надежда».
Давно известно: этому режиссеру интересно все, что лежит на границе реальности и нереальности. А что касается снов, то они присутствуют чуть ли не в каждом его спектакле. «Орнитология» (Другой театр) - пограничное состояние между сном и явью, действительностью и бредом сумасшедшего. «Хаммаххма Хама» (ТД «Ойкумена») - действие происходит в сумасшедшем доме, превращаясь в фантасмагорический сон о запредельном мире, в котором, как в кривом зеркале, отражается наша действительность. «Девушка и революционер» («Практика») - главному герою снится, что он - влюбленный Сталин. «Санта-Круз» (Другой театр) - действие перенесено в некое мифологическое пространство, где каждому из героев снится свой сон. Даже в «Коммуникантах» («Практика») это присутствует, но здесь уже сон языка. Когда персонажи «просыпаются», то кардинально меняют свою речь. И не понять, то ли обстоятельства меняются вместе со стилем речи, то ли сам язык их формирует. Во всяком случае, натуралистическая чернуха перерастает в поэтическую метафору. (За это готов простить Агееву в этом спектакле и голых баб, и голых мужиков.)
В пьесе Казанцева поэтическая метафора дана изначально - в самом названии. И в спектакле она задана уже в декорации. Постоянный соавтор режиссера, художник Марина Филатова выстроила на сцене странный (даже страшноватый) мир, где грань между сновидением и реальностью вообще не ощущается.
За обеденным столом сидит семья из пяти человек. Шестой член семьи, молодая девушка Евгения (Анна Сенина), стоит у окна. На ней юбка в два человеческих роста, скрывающая ходули, и Женя сверху наблюдает за семейным обедом. Отец, глава семейства (Алексей Багдасаров) при каждой смене блюд воздает хвалу, но не Богу, а матери (Ольга Лапшина), которая «достала» продукты. «Когда ешь колбасу, чувствуешь себя человеком». Да, хорошо это - чувствовать себя человеком! Время от времени обедающие говорят стихами. Быт для семьи - поэзия жизни.
Женя: «А я задумалась о том, что такое праздничный обед, о том, что такое окно, в которое я гляжу...».
Окно действительно необычное: находится в самом верху очень странного помещения, больше напоминающего гараж или подвал, чем квартиру. В общем, «подполье», или советский андеграунд. Ну что ж! В советскую эпоху у нас потому и сформировалось это явление, что было, кому противостоять социалистическому мещанству, исповедовавшему «советский образ жизни».
Женя задумалась об «окне» и «обеде» - конфликт между возвышенными мечтами и бытовым примитивом определился. А мысли девушки претворяются в сны. И она сама не понимает, где сон, где явь.
«Сны» тщательно отобраны режиссером - для этого пришлось сократить почти треть пьесы. В мире сновидений очень важен радио-персонаж Александра Усова, который во многом руководит действием (своего рода «серый кардинал»). Этот радио-хор ходит в спортивном костюме (любимое одеяние советской номенклатуры на отдыхе) и как катализатор провоцирует окружающих, создавая небывалые конструкции их бывалых впечатлений - так раскрывается их внутренняя суть. (Великолепная актерская работа!) И тот же Усов параллельно играет реального Витю-слесаря, алкаша, который из принципа отказывается чинить водопроводный кран. И другие актеры (кроме Сениной) играют по несколько ролей. Отец вдруг превращается в «руководителя искусства», учит актеров играть «пооптимистичней» и в итоге вырастает до образа Сталина, рассуждающего о Михаиле Булгакове. Жена брата Гриши Нина (Юлия Волкова) превращается в подругу Жени Ольгу, у которой повесился муж. Столкновение столь разных плоскостей порождает комический эффект и постепенно подводит зрителя к осознанию того, что реальность второстепенна.
Смешивая стили и жанры, режиссер придумывает персонажам необычную пластику и речь. Актеры не ходят и не говорят - они поют или декламируют, танцуют, водят хоровод. Быт таким образом растворяется в «снах» без остатка. А детали из «снов» (например, шаманский бубен) вдруг появляются в реальности, на полу в квартире. Так постепенно сны и реальность сливаются. Уже и в «реальной» сцене с Витей-слесарем мать продолжает танцевать. Надо отдать должное исполнителям: актеры прекрасно справляются со своей двойной задачей, причем не только Багдасаров, Лапшина, Усов и Данцигер, которых можно объединить в понятие «агеевская труппа», но и Юлия Волкова из театра «Практика», сыгравшая нескольких ролей, вкупе составивших тип женщины-стервы, - антипод целомудренной Евгении. При выборе новичков режиссерская интуиция вновь не подвела Агеева. Это касается и главной исполнительницы. Анна Сенина в роли Жени - легкое, воздушное (это воздух спектакля), романтическое создание - не зря ассоциируется со сном онегинской Татьяны. Но это и творческая натура: Евгения не только видит сны, но фиксирует их в своем дневнике.
Мать, обнаружив записи, где вся семья выглядит весьма неприглядно: «За что ты так нас ненавидишь?»
Отец: «Брось ты про сегодня! Ты про завтра мечтай! А в снах твоих, Женечка, что-то не русское».
Действительно, для русских привычнее мечтать о светлом будущем. Но в том-то и парадокс, что сны Жени - во многом и есть сны о будущем, для нас уже ставшим настоящим (например, воров расстреливают - и не могут расстрелять). Даже многочисленные разговоры, в основном характерные для конца 80-х, звучат в них на удивление актуально. Как считает Агеев, эта пьеса - для переходных моментов истории. В конце 1980-х перестройка ломала так называемый «застой». А разве не были «застойными» нулевые годы нашего века? Сегодня мы, как никогда, понимаем, что в стране ничего не меняется. Мы так и застряли в «переходной» эпохе, начало которой запечатлел Казанцев в своей пьесе. И то «брожение» (Манежка и т.д.), что мы наблюдаем в последнее время, - не ферменты ли нового «перелома»?.. Впрочем, пьеса настолько многослойна, глубока и настолько загадочна, что разгадывать можно до бесконечности. И каждая разгадка породит массу новых загадок, как обычно и происходит, когда иррациональное сталкивается с рациональным.
Для близких Евгении фиксация иррационального - подрыв жизненных устоев. Тем более что Женя уже успела «заразить» младшего брата Филиппа (Артем Смола). Мать устраивает истерику, узнав, что тот пишет философский трактат о «снах Евгении»: что ей снится, и ее ли это сны?.. Родители и старший брат Гриша (Григорий Данцигер) не сомневаются, что Женя психически больна и находят для нее врача-психиатра Кирилла. Когда она приходит к врачу, Кирилл поет утесовскую «Маркизу» и танцует, очень напоминая при этом сумасшедшего. Его, как и Филиппа, играет Артем Смола. Обобщение не случайно. Хотя Кирилл возникает как демон или падший ангел (весь в черном) с возгласом: «Чтоб вам всем сдохнуть!», у Жени он ассоциируется с любимым братом, единственным, кто ей по-настоящему близок. Так психология (психиатрия) соединяется с философией.
Женя: «Там они меня окружали. Здесь - ты. Но все-таки ты - надежда».
И «падший ангел», поначалу заставляющий героиню играть в садомазохистскую ролевую игру «я - господин, а ты рабыня» (это, конечно, тоже сон), в итоге превращается в раскаявшегося «блудного сына». Покаяние приходит через любовь к Жене. Этот «луч света в темном царстве» растопил лед его сердца.
Многие считают, что в главной героине, которую насильно стараются излечить от странных грез, автор зашифровал самого себя. В пьесе действительно есть автобиографические мотивы
Таким же образом решают поступить и с Женей. Семья как раз должна переехать на новую квартиру, и под видом того, что Жене с ее слабым здоровьем надо ехать на такси, родители и Григорий намерены отвезти ее в психбольницу. Но вмешивается Кирилл и увозит Женю к себе.
Звучит песня: «Мы плывем на льдине, как на бригантине...». Это тоже сон - последний сон Евгении. Они с Кириллом действительно плывут на льдине (Ноев ковчег). Одни во всем мире. Больше никого не осталось. С них начнется новый человеческий род. Каким он будет?..
Но это сон. А в реальности появляется мать с фикусом. Семья переезжает.
Кирилл (которому Женя призналась, что несмотря ни на что любит своих родственников): «Но мы поедем к ним. Ты должна жить среди них».
Нина: «Я не смогу».
Кирилл: «Надо продолжать. Бог знает, кто болен и кого надо лечить. Может, все больны? Но уйти от них нельзя. Это - твой дом, твоя Родина. И ничего другого не будет».
Итак, нового человеческого рода не будет. Жить придется с теми, кто есть, какими бы они ни были.
На этом собственно и заканчивается спектакль. Невольно возникает вопрос: а как жить дальше? Но...
Старый год уносит сны
Безмятежного расцвета.
На заре другой весны
Нет желанного ответа
Строчки Александра Блока вспомнились не просто так. Этот спектакль мне лично напоминает стихотворное произведение. Поэзия и театр во многом схожи. Язык сцены - язык образов, язык поэтический, который позволяет отодвинуть в сторону занавес обыденности и выявить тот «защитный механизм», с помощью которого наше сознание соприкасается с действительностью. Поэтому спектакль Агеева - не руководство к действию, а всего лишь пища для воображения. Ну а дальше уже, как сказал современник Блока Игорь Северянин, «пусть сон поэта не поймут, его почувствуют, не думая».

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.