В искусстве нельзя быть эпигоном, только создателем, диктатором моды

Выпуск №3-113/2008, Гость редакции

Режиссер Линас Мариюс Зайкаускас окончил Ленинградскую музыкальную академию им. Н.А.Римского-Корсакова по специальности «Режиссура музыкального театра». За 17 лет поставил на драматических и оперных сценах около сорока спектаклей. 1992 — 1999 — главный режиссер Русского драматического театра в Вильнюсе, 1999 — 2001 — генеральный директор и режиссер Театра Повшехны в Польше. Руководил Международным театральным фестивалем им. В.Гомбровича, Международным фестивалем культуры в Радоме. Преподавал в Музыкальной академии Литвы, Паневежисской консерватории. Поставленные им спектакли идут на сценах театров России, Польши, Литвы, Турции, Украины. С нынешнего сезона — главный режиссер новосибирского драматического театра «Старый дом».

— Линас, свой первый рабочий день в должности главрежа «Старого дома» вы провели в зрительном зале, отсматривая показы молодых актеров. Вы считаете, труппу надо обновлять? Вообще, какого вы мнения о существующей труппе и каков ваш идеал актера?

— Я считаю отрадным, что десятки выпускников Новосибирского театрального института и вузов Екатеринбурга, Ярославля и других городов попытали шанс пополнить труппу «Старого дома», прекрасно понимая, что ни высоких зарплат, ни квартир мы предоставить не можем. Их привлекала возможность интересной работы, творческого поиска, перспективы развития, которую я могу гарантировать. Выбрал четырех актеров. По-моему, любая труппа нуждается в обновлении, равно как и в бережном отношении к каждому артисту. С начинающими на самом деле репетировать не так-то просто — опыта у них еще нет, а самонадеянность уже есть. Но по молодости самонадеянность простительна, она быстро проходит. Мне гораздо больше не нравятся самонадеянные народные и заслуженные, встающие в позу, устраивающие конфликты на пустом месте. В действительности, они хотят одного — найти оправдание своей лени, желанию затрачивать как можно меньше сил, и не стесняются демонстрировать хамство и невоспитанность. Вот чего я решительно не терплю в театре — это лени, расслабленности. Наверное, потому что сам законченный работоголик. Я получаю удовольствие только от работы, только от репетиций.

— А, понимаю, вы получаете удовлетворение, когда что-то получается на репетициях.

— Нет, не обязательно получается. Я не расстраиваюсь, если сегодня не получилось, думаю, получится завтра. Есть режиссеры, которые пропитывают творчество мукой, а я пропитываю его радостью, азартом.

— Азартный литовец — звучит несколько парадоксально.

— Может быть, в прошлой жизни я был мексиканцем или кавказцем?! Ннэ знаю (смеется). Я сейчас часто вспоминаю слова, сказанные мне, начинающему, одним маститым актером Каунасского театра. «Знаешь, что такое режиссер? Это батарейка в ж... у актера!» Тогда меня покоробила грубость выражения, а сейчас я готов продолжить: «Не просто батарейка, а Duracell», или какие есть самые мощные батарейки?

— Вот вы упомянули Каунас, и я сразу вспомнила, что за границей вы жили гораздо дольше, чем в России. Трудно после того опыта, после того уровня комфорта переселяться в Сибирь?

— Мне было трудно только в первый момент, когда после долгого отсутствия в России я прилетел из Вены в Уфу. Помню, некий чиновник с гордостью спросил: «Ну, как вам наш город?» Я уклончиво промямлил нечто вежливое, но не удержался от замечания, что видел города и краше. А потом, слегка адаптировавшись, понял, что здесь, в России, надо обращать внимание на другие вещи, отнюдь не на архитектурное совершенство. Я смотрю на лица, пытаюсь уловить общую атмосферу города и понять, нравится ли мне она. В Новосибирске определенно присутствует культурная атмосфера, и лица в общей массе светлые, добрые. А есть города, где я бы никогда, ни при каких условиях не согласился жить. Например, Тольятти. Там преобладают люди с агрессивным, одичалым выражением. Не хотел бы я жить и в Норильске, где недавно провел два месяца, выпуская «Вишневый сад», хотя театр там прекрасный. А в целом с Сибирью у меня существует давняя связь, поскольку мой отец Юргис Зайкаускас после войны был приговорен к 25 годам лагерей и 5 годам ссылки. Побывал и в Норильске, и в Воркуте, где выжить было просто невозможно! Далее Берия своим указом несколько «смягчил» меру наказания на 10 лет лагерей и пожизненную ссылку. Отца переместили в Красноярский край, там уже было полегче, можно было прокормиться сбором орехов, грибов, ягод, заработать кое-какие деньги. Тогда отец и замыслил побег и по своей открытости, наивности разболтал о том всем встречным соотечественникам. С ним в путь увязалась ссыльная старушка-литовка, а билеты на поезд до Москвы им на свой страх и риск купили абсолютно чужие русские люди. Папа до сих пор поминает их в молитвах... Кое-как он с той чужой бабушкой, принимавшейся причитать от страха при виде любого человека в форме, добрался до Москвы, а там возникли новые препятствия: без документов билеты не продавали, деньги быстро кончились, они оголодали до того, что мечтали попасть в КПЗ, где хотя бы выдавали хлеб и баланду. Папа ради того даже принародно пописал на Кремлевскую стену, но бесполезно, не забрали. Столица — вокзалы, тюрьмы, больницы — была переполнена беглыми сибиряками в бушлатах, милиционеры шарахались от них, как от чумы. Наконец, просто чудом отцу и бабушке удалось зайцами, в товарных вагонах добраться до Риги, и начался новый этап скитаний. Папа долго на одном месте не задерживался, поскольку КГБ не дремал, за побег ему грозил новый срок. Промышлял, чем придется, часто находил приют в костелах, где выполнял столярные и плотницкие работы, латал крыши. И однажды во время воскресной службы заметил прелестную девушку в хоре и мгновенно влюбился.

— Она и стала вашей матерью?

— Да. Юная мама обвенчалась в костеле с 33-летним отцом, пережившим ужас лагерей и ссылки, кстати, очень достоверно описанные Солженицыным, и сполна разделила с ним кочевую участь. Я родился, как цыганское дитя, среди дороги и до 17 лет прожил под вымышленной польской фамилией Вербичиньский. Мои родители поженились лишь в 1979 году при Брежневе, спохватившемся, что примерно 10 процентов населения Прибалтики составляют репрессированные, живущие на нелегальном положении. Он их легализовал. Отец, наконец, получил паспорт, а мы с мамой — его фамилию. Но прежде того родственники подсказали моим родителям, с какими нужными людьми надо хорошенько выпить, чтобы обрести кров и работу в Паневежисе, где осела наша семья, а я пошел в школу.

— О, Паневежис! Даже гадать не приходится, почему вы связали свою жизнь с театром. Спрошу лишь, какой спектакль более всего поразил вас в детстве?

— Да, вы правы, жить в Паневежисе и не любить свой театр, куда свершалось паломничество со всего СССР, со всего мира, невозможно. Я был в возрасте своей дочки Юргиты, названной в честь отца, — около 9 лет, когда испытал потрясение от «Царя Эдипа» Софокла. Человек выколол себе глаза, раскаявшись в том, что стал любовником своей матери. Это в сознании не укладывалось!.. Впрочем, не менее сильное впечатление произвела и «Гедда Габлер» Ибсена, и другие спектакли. Собственно, в Паневежисе — периферийном промышленном городке, после уроков, кроме как в библиотеку или в театр, некуда было податься. Ничего, кроме фабрик! Кстати, на меня не меньше, чем спектакли, воздействовали занятия в школьном драмкружке, потому что им руководила очень красивая молодая девушка Эдит. Но я никогда не мечтал стать актером, только режиссером, и с юности стремился любыми путями проникнуть на репетиции к Юозасу Мильтинису. А затем в Паневежиском театре испытал свой самый первый успех и ужаснейший провал.

— Как, одновременно?

— Нет, сначала шли успехи. В свое время я с отличием закончил музшколу, поскольку папа твердил: «Сынок, учись! Гармонистов даже в лагере уважали, не били. Музыка обязательно позволит тебе заработать на хлеб». Поступил в Каунасскую консерваторию и еще студентом завоевал 2 место в республиканском конкурсе дирижеров хоров. Однако больше дорожил титулом лучшего ди-джея Литвы, завоеванном в том же 1980 году на национальном конкурсе дискотек. То звание сделало меня кумиром молодежи Паневежиса: все девушки и все бандиты стремились завязать дружбу. Паневежис, как все пролетарские города, кишел бандитами, только ди-джей не рисковал схлопотать по носу средь бела дня!

— Да уж, пианисту или дирижеру подобный респект не снился!..

— Далее я учился в Ленинградской музыкальной академии по специальности «Режиссура музыкального театра», но ставил, в основном, драматические спектакли. В Каунасе поставил пьесы Беккета и Ионеско, в родном Паневежисе — пушкинские «Маленькие трагедии» и Гарсиа Лорку. Спектакли имели такой хороший резонанс, что меня, 28-летнего, пригласили вести мастер-классы в Йельском университете. Возвращаюсь из Америки такой «крутой» и получаю предложение снова поработать в Паневежисе. Думаю: ну а что? Сейчас, пока каникулы, быстренько между Йелем и Питером заделаю. Заделал! До сих пор уши горят от стыда... Публика для приличия похлопала, а худсовет обдал меня... молчанием. Молчание — гораздо хуже ругани, когда ругают, можно как-то оппонировать, а тут... Зато с тех пор даже в голову не приходило «звездить» и халтурить. Я давно не обольщаюсь наградами. Наоборот, страшно не люблю фестивалей с призами, таких, как «Золотая Маска». Награды — это элемент конъюнктуры, механизм продажи. Естественно, оскароносный фильм успешнее в прокате, так же как золотомасочный спектакль. Но рядом с ними всегда много других, не менее талантливых произведений, которым не достались призы. Мне больше нравятся фестивали, где присутствует дух поиска, живое общение, подробный анализ того, что удалось и не удалось, от них возникает понимание, куда двигаться дальше. Да, случалось, меня высоко превозносили, бывало, сильно ругали. Но с годами я начал понимать, что не все то, что хвалят, реально хорошо, и не все то, что ругают, действительно плохо. Я научился не допускать сторонние оценки глубоко в сердце, поскольку являюсь самым строгим, безжалостным критиком самому себе. Нашел подтверждение этим мыслям у Патриса Шеро, писавшего, что мы, режиссеры, ставя спектакль, подобны малым детям, играющим в Лего. Создаем свои миры, не задумываясь о тех, кто придет посмотреть. Конечно, похвалы приятны, но и хула не смертельна... Понимаете, мы все — и творцы, и критики — часто обманываемся, к нашим оценкам примешиваются вкусовые пристрастия. Например, я умом признаю, что Пикассо велик, но больше люблю Шагала. Более того, считаю, искусство — это не спорт, чтобы раздавать призовые места. Для меня однозначно, что в искусстве нельзя быть эпигоном, а необходимо быть создателем и диктатором моды, как Версаче, Лагерфельд, Ив Сен Лоран. Пусть кто-то предпочтет Кардена, но это не отнимает достоинств у Донны Каран.

— Согласна! А вывод?

— Надо просто делать свое дело, ни на кого не оглядываться. Каждый день доказывать право на существование в профессии, каждый день зажигаться. Конечно, все мы, режиссеры, хотели бы ставить только шедевры. Шедевр, на самом деле, нельзя угадать, запрограммировать, но всегда можно добиться определенного уровня. Чтобы его добиться, надо просто работать, работать и еще раз работать. В этой ситуации некогда предаваться рефлексиям и уж, тем более, депрессиям. Я вообще считаю, что депрессии — следствие избытка свободного времени. У меня его нет и в отпуске. Лето посвятил подготовке больших гастролей «Старого дома» по городам Польши — в октябре «Чувства» были показаны в десяти городах, а также на международных фестивалях «Театральные конфронтации» в Люблине, «Талия» в Тарнове и «Золотой лев» на Украине. Кроме того, никогда не кончаются переговоры с режиссерами и художниками, которые будут работать у нас в театре в новом и последующем сезонах.

— Кстати, кого вы пригласите, кроме Занусси?

— Сергей Бобровский, который много лет сотрудничает с театром, уже постановил «Самоубийц», Сергей Федотов — худрук Пермского театра «У моста», очень талантливый человек. Я пригласил Володю Золотаря, Сюзанну Ооржак из Якутска, Михаила Бычкова. Могу назвать еще десяток зарубежных режиссеров. Лучше, для интриги, перечислю их национальности: чех, финн, поляк, литовец, немец, болгарин, швейцарец, француженка. Достаточно?

— Вполне. А сами что собираетесь воплощать? И в каком объеме?

— Думаю, два спектакля в сезон вполне достаточно. Хотя в портфеле моих желаний и замыслов томятся более 40 пьес. Я хотел бы поставить почти все античные трагедии, многие пьесы Мольера, Чехова, «Белые ночи» Достоевского.

— Помилуйте, сколько уже можно Чехова!.. Вы только что выпустили «Вишневый сад» в Норильске. И опять о нем? Как зритель уверяю: невозможно с неослабевающим вниманием в 151-й раз смотреть историю, финал которой тебе прекрасно известен: именье продадут, все уедут, а Фирса забудут. То же с Шекспиром. Ну уже не найти человека, не знающего, что Ромео и Джульетта в финале погибнут. Зачем бесконечно мусолить классику? Будто нет ярких произведений новой драмы. Я удивляюсь, почему в Новосибирске никто и никогда не ставил, к примеру, братьев Пресняковых. Но ни сезона без Чехова!

— Да, все знают, что Ромео и Джульетта погибнут, но никто не знает, как... Не забывайте об этом! При выборе пьесы мне важно, визуализируется она для меня или нет, возникают ли картинки. Есть режиссеры, например, прекрасный, глубоко уважаемый мной Милош Форман или Юрий Любимов, которые идут от темы. Им, в частности, дорога тема конфликта между личностью и обществом. А мне важна эстетика, визуальный ряд, через который я выражаю свою реакцию на мир.

— Имеете право!.. Линас, я знаю, что вы владеете шестью языками свободно, еще несколькими — средне, и остальными, как говорится, so-so. Вы такой, в хорошем смысле слова, космополит. А для вас значит что-нибудь понятие «патриотизм»?

— Знаете, я об этом много думал. И однажды в самолете, совершенно случайно прочитал в газете на итальянском языке интервью с Франко Дзефирелли, где он исчерпывающе выразил мои сокровенные мысли о патриотизме. Ответил, что понятие патриотизма принято считать чем-то милым, добросердечным, сентиментальным, тогда как это абсолютно дьявольский вымысел, ибо он убивает в человеке две вещи: любовь и свободу.

— А именно любовь и свобода — это основные, главные гуманитарные ценности!

— Дьявольские вымыслы, между тем, не обязательно бывают ужасными, напротив, они могут быть страшно привлекательны. В них сокрыта колоссальная энергия. Вот почему во время футбольных матчей люди с таким исступлением размахивают национальными флагами? Я уже не говорю о крайних проявлениях патриотизма — национализме и шовинизме...

— Я имела в виду не то. Я хотела спросить о волнении, которое испытывает человек, приезжая в город своего детства, например.

— Так это не патриотизм, а сентиментальность. Конечно, мне она тоже свойственна, я постоянно навещаю стареньких родителей в Паневежисе, всемерно о них забочусь и скучаю. Но в целом стараюсь не поддаваться сентиментальности, она не продуктивна. Вообще людям, особенно в возрасте около 50, свойственно идеализировать прошлое, время юности, и ворчать, критиковать сегодняшний день, чтобы тем самым оправдать бездействие, нежелание развиваться, приобретать новые знания. Да, ресурсы слабеют, все дается труднее, но это же не повод...

— Да, либо развиваешься, либо деградируешь. А вы верите в судьбу?

— Я верю в Бога. Я не знаю, что такое судьба, но, по-моему, люди этим словом часто подменяют понятие «Бог».

— Искусство часто попирает религиозные каноны, идет с ними вразрез.

— Нет, я не согласен. Если ты отдан искусству, равно как и любой другой работе, оно не позволяет перешагнуть моральные запреты. Напротив, любой грех мешает хорошо делать свое дело.

— Но есть же и невольные грехи, масса соблазнов витает в воздухе... В частности, есть неписаное театральное правило насчет того, чего никогда не должен делать главный режиссер. Первое — не брать жену в труппу, второе — не рассматривать бюджетные средства как личные и третье — не реагировать на поползновения сочувствующих, симпатизирующих актрис. Насчет влюбленных актрис, кстати, можете сильно не обольщаться, это известный психологический «крючок»: женщины, быть может, безотчетно, но всегда предпочитают мужчин, наделенных властью. Недаром каждая вторая россиянка искренне считает секс-символом и собранием всех мыслимых достоинств Путина, а не слесаря дядю Васю, хотя...

— А я и не обольщаюсь, все-таки не первый раз работаю главным режиссером! Для меня непреложна четкая иерархия — в театре все подчиняются воле режиссера. Не потому, что он деспот и самодур, а потому, что точно знает, как лучше для результата. Еще Наполеон изрек: «Демократии не может существовать в армии и в «Комеди Франсез».

— Но неужели у вас не возникало отрицательного опыта?

— Конечно, возникал. Вот недавно в одном сибирском театре я служил очень недолго, но, как вы выражаетесь, симпатизирующие актрисы в том неповинны. Там директор провела меня, как мальчишку. Не заплатила. В общей сложности я потерял около 10000 долларов, и суд не помог. Я ведь не гражданин РФ, оказывается, по закону не гражданину можно не платить. Отрицательный опыт тоже полезен. Я стал осмотрительнее, не соглашался возглавлять какие-либо театры. Собственно, мне как режиссеру хватает приглашений на постановки, которых более, чем достаточно. Я физически не способен ставить больше 5 спектаклей в год, а приглашений поступает в 3-4 раза больше. Быть главрежем — большая ответственность за меньшие деньги, я бы не взвалил ее на себя, если бы не личность директора «Старого дома» Антониды Александровны Гореявчевой. В ней здравый смысл удивительным образом сочетается с совершенно юным энтузиазмом, желанием дерзать, открывать новые горизонты. У нас возникло полное взаимопонимание по всем творческим вопросам. И я при всей своей бытовой непритязательности не могу не отметить, что и бытовые условия созданы достойные.

— А у вас есть любимый афоризм?

— Их много. Чаще всего повторяю Эсхила: «Мера — вот дар Богов».

Фото Адриана Козина

Фотогалерея