Элиста. Без вины виноватые стервы

Выпуск №9-139/2011, В России

Элиста. Без вины виноватые стервы
В Республиканском ТЮЗе «Джангар» (Калмыкия, Элиста) с аншлагом идет музыкальный спектакль «Стервы» по пьесе Виктора Хаптаханова.
Замысел этого спектакля созревал у режиссера Бориса Манджиева еще со времени постановки легендарного мюзикла «Стая»: «Тогда я ощутил болевую точку нашего общества. Потеря национального менталитета, особенно разрыв семейных уз, потеря материнского, женского начала в современницах губит народ. Что будет с нами дальше? Об этом мне хотелось сказать».
Новый спектакль еще раз продемонстрировал умение режиссера виртуозно осваивать пространство (в данном случае не театральное - бывшую сцену кинотеатра), удачно использовать и трансформировать найденные эффектные ходы (противостояние в «Стае» передается через танец). Манджиев проявляет себя как национальный художник в четкой сценографии: его «степной минимализм» - в предметном (стулья, фонари и лестница) и цветовом (основные цвета серый и черный) оформлении сцены. Это минимализм степного азиата, а не восточная пышность среднеазиата.
Локальное сценическое пространство решено как мир серого подвального помещения, в котором существуют и убивают Оно-бомжа (Нина Барикова) девочки-стервочки. Сюда скудно проникает тревожный свет уличных фонарей. По лестнице, ведущей в подвал, кроме Амрсана (Эренцен Авяшкиев) никто так и не поднялся, но и он ушел в потусторонний свет, оставив на ней безутешную Ассоль (Гилян Бембеева). Дневной свет не попадает в подвал из невидимой двери. Все аскетично, мрачно, жестко.
Скудное освещение, переходящее в глубине пустой сцены в темноту, и серые одежды статистов - любопытствующих прохожих из толпы, педантичных чиновников-говорунов, рассуждающих газетчиков-стервятников. И девчонки в дешевых ярких анилиновых молодежных одежонках, как противостояние этой серой массе. Они не хотят быть этой серой толпой, но цена их «выделения» оказалась горькой. Они - как ядовитые цветы жизни («дети - это цветы жизни») на серо-черном фоне неустроенной жизни нашего общества.
Для спектакля характерны символические повторы - лязг двери подвала и лязг тюремной решетки, появление Оно-бомжа в начале действия и появление Мажоры (Марина Кикеева) в образе Оно-бомжа в финале, свет уличных фонарей и свет лампочки в лицо в комнате следователя.
На сетования о невозможности использования современных технических визуальных средств режиссер ответил, что не хотел нарушать ауру драматического текста пьесы слишком активным их использованием.
Темпоритм спектакля ведет музыка Гиляны Манджиевой: рваный ритм песенок-речевок и затаенные надежды этих дурех, вообразивших себя стервами, в песнях-мечтаниях. Романтичная душа влюбленной Ассоль взлетает в душевных песнях и падает, умирает и воскрешается вновь в песне-крике о вине перед матерью. Но завершающим аккордом становится не душераздирающий крик, а монологи девочек. Ведь спектакль - музыкальная драма, а не мюзикл. К финалу мертвое пустое пространство сцены становится лобным местом для молодых преступниц, которые, кто с ожесточением, кто обреченно, а кто обыденно, как о свершившемся факте («проехали»), рассказывает о своей горемычной жизни. Каждая хочет оправдать себя, рассказав о своей обиде. Никто из них не услышал ключевую фразу Оно-бомжа: «Зло легче творить, когда его вокруг много. А ты попробуй, вопреки всему, добрым быть. Дышать легче станет, поверь». Хочется верить, что Ассоль их услышала.
Чем же останется этот спектакль для зрителей? Спектаклем-предостережением для тех, кто делает выбор, не осознавая разрушительных последствий зла, как Мажору, которую разъело содеянное.
Режиссер, поставивший десять лет назад мюзикл «Стая», рисковал, что его обвинят в повторе сценических приемов, найденных тогда. Манджиев обозначает жанр нового спектакля как музыкальная драма. И действительно, текст Виктора Хаптаханова «сопротивляется» режиссерскому натиску - у автора пьесы больше сочувствия к персонажам. Такое невольное противостояние рождает невидимую для зрителя, но ощутимую энергию слова. И молодые актрисы в монологах-оправданиях своих героинь солидарны с драматургом.
На вопрос о мрачности и безысходности спектакля режиссер ответил: «Я пытаюсь средствами театра разбередить сердце зрителя и оставить его встревоженным».
Спектакль состоялся как факт театральной жизни, как акция, обозначившая назревшую социальную проблему. Он стал очень личным и для режиссера, и для артистов, и для зрителей самых разных возрастов. Социологи утверждают, что во многих проблемах молодежи виновата «внутренняя нестойкость, неготовность к испытаниям, ибо в них всем строем жизни заложена готовность ко лжи и предательству». Но теории не лечат душевных ран.

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.