Отказ от самообольщений/ "Стриптиз" ("Наш театр")

Выпуск №9-139/2011, Премьеры Санкт-Петербурга

Пьеса «Стриптиз» была написана Славомиром Мрожеком в 1961 году. В России сценической истории практически не имела, кроме постановки в театре-студии «Человек» в 1990 году. К ней обратился и «Наш театр». Постановка Льва Стукалова длится около часа, в ней заняты три актера, декорации минимальны - это как раз то, что героический театр Л.Стукалова может себе позволить в нынешнем положении, лишенный и последнего пристанища - театра Эстрады (см. «СБ, 10» № 1-131).

Впрочем, пьеса подходит «Нашему театру» с любой точки зрения. Прежде всего, тема «стриптиза» как снятия всех покровов, сатирический отказ от всякого рода самообольщений, по-видимому, соответствует нынешнему мироощущению театра. Важно и то, что драматургия театра абсурда оставляет простор для воображения постановщика, а отточенная форма диалогов Мрожека является удачным материалом для актеров-виртуозов. В этом спектакле, несмотря на минимализм, гармонично сочетаются точность художественного оформления, музыки, пластики и актерского исполнения, а также видны специфические приемы, характерные только для этого театра, которые здесь приобрели индивидуальную форму. Так, предваряет начало действия выход двух актеров, которые молча раскланиваются слева на авансцене, уходят и затем выходят снова - уже в качестве персонажей. Это заставляет вспомнить и Арлекина из «Человека-джентльмена» в постановке «Нашего театра», да и его далекого предка, расстилавшего коврик на площади и начинавшего представление.

Постановщик снова привлек к сотрудничеству команду, выпускавшую с ним последние премьеры. Музыка Л.Левина, легкая и подвижная, хотя местами тревожная, точно иллюстрирует перемены в действии и чувствах героев. Художественное оформление Марии Первушиной придает некую экзистенциальность сценическому пространству. Пьеса начинается с ремарки: «На сцене стоят только два стула. С правой и с левой стороны - двери, которые должны быть хорошо видны. После поднятия занавеса на сцене никого нет. Доносятся гул, грохот, неопределенные звуки, конкретные и неконкретные. Левая дверь распахивается, через нее вбегает 1-й Мужчина, среднего возраста, в аккуратном, но скромном костюме, с портфелем». Дверь на сцене - только одна, справа от зрителя, через нее и появляются все действующие лица. Но эта белая дверь заключена в своего рода рамку - вероятно, это символ невозможности для героев выбраться из той странной ситуации, в которой они оказались. В помещении их держит некая сила (она же их туда и поместила), которая воплощена гигантской рукой, последовательно отбирающей у них личные вещи. Особого вреда она героям не причиняет, но и сопротивляться ей бессмысленно. Еще до появления двух мужчин сквозь приоткрытую дверь загадочно просачивается столп рассеянного света, словно в комнату проникло что-то инородное. Белая, выглядящая стальной рамка прочно закреплена на черном бархате портала сцены, на котором выделяются и два белых стула, словно предназначенные для того, чтобы представить реакции сидящих на них запертых людей как под увеличительным стеклом. Черно-белую графичность продолжают и костюмы: на мужчинах черные пиджаки и немного укороченные брюки, сверкающие остроносые ботинки, шляпы-котелки, коротенькие черные галстуки, ослепительно белые рубашки и носки, в руках - портфели.

Мрожеком оба героя задумывались очень похожими. Они почти идентичны по внешности и поведению, отличаются только согласно ремарке: «Похоже, что 2-й Мужчина слегка передразнивает 1-го Мужчину». В конце пьесы 1-й, обращаясь к партнеру, сформулирует все же наметившиеся отличия, которые, впрочем, не позволяют ничего добиться: «Вы стараетесь ничего не делать, чтобы сохранить возможность делать все, разумеется, в пределах возможного. Я же стремлюсь делать все, что только можно. Оказалось, однако, что носить брюки тоже нельзя». В спектакле Л.Стукалова герои и внешне, и по своим личным качествам и поступкам контрастны. Постановщик назвал их «Один» и «Другой». Один - это монументальный Василий Шелих, невозмутимый и неторопливый, комично настаивающий на свободе своего выбора и неприкосновенности внутреннего мира. Другой - стройный, подвижный Сергей Романюк, суетливый и простодушный герой которого в прямом и переносном смысле «ломится» в запертую дверь в надежде вырваться. Герой В.Шелиха - это само спокойствие, тон его отличается насмешливостью и безапелляционностью. Другой С.Романюка воплощает собой физическую активность. Тон его в ответах «коллеге» иногда отличается язвительностью, слова он цедит сквозь зубы, что придает речи комически-издевательский оттенок, но он более робок и не решается выговорить страшное: «Значит, Рука думает о нас в категориях - жизнь и то... другое...» Здесь ему принадлежит и некое интеллектуальное лидерство. И именно он исполняет технически виртуозные лацци, привычные для спектаклей Л.Стукалова - песенку рыбака, стук в дверь. Герой С.Романюка в отчаянии стучит своими элегантными ботинками, скандируя: «Долой закрытые двери!» На примере таких ситуаций виден трагикомизм положения героев, и не случайно этот иронически названный постановщиком «фарс для очень умных» на первых показах носил название трагифарса.

Как всегда в спектаклях «Нашего театра», для актеров характерна рельефная, четкая речь и отточенная пластика. Она имеет особое значение для исполнения роли Руки (Марианна Лучинина), которая лишена текста, и комически-фатальное значение своего персонажа, названного Эта, актриса передает только движением (пластика Резиды Гаяновой) и костюмом. В ремарке Мрожека она выглядит так: «Рука сверхъестественных размеров, похожая на символ руки в манжете, с вытянутым указательным пальцем, встречающийся в старинной графике. Рука должна быть окрашена в яркие тона, чтобы она отчетливо выделялась на фоне декорации». У Л.Стукалова эта Рука вписана в черно-белую гамму оформления, ее костюм немного напоминает лыжный и требует от актрисы изрядной ловкости в обращении с ним. Ее лицо - тоже белое и неподвижное, как маски, которые артисты «Нашего театра» рисуют на лицах и в других постановках. Я впервые видела этот спектакль, когда огромная, пугающе белая, физиологически подробная кисть руки, вмещающая хрупкую актрису, еще не была готова, но и в обычном черном трико героиня М.Лучининой казалась некоей инфернальной силой. Тем трагикомичнее был процесс ее управления двумя взрослыми и внушительными людьми. Ее действия в финале актеры сопровождают привычными для спектаклей «Нашего театра» остроумными комментариями, отсутствующими в тексте Мрожека: «Притомилась... Устала». На смену ослабевшей белой руке приходит красная - как символ новой власти, перед которой бессилен маленький человек...

Фотогалерея