Елец. Трагическое представление Тартюфа

Выпуск № 1-141/2011, В России

К числу несомненных удач завершившегося в Елецком драматическом театре «Бенефис» сезона следует отнести спектакль «Тартюф» Мольера.

Приглашенный для этой постановки молодой режиссер Искандер Сакаев работает в необычной для нашего театра и для нашей публики манере, в основе его творческого метода - сценическая биомеханика. К драматургии Мольера наш театр обращается впервые. По всем этим причинам премьеры публика ждала с вполне понятным любопытством и не была обманута в своих ожиданиях.

«Тартюфа» ставят и ставили как политический или антиклерикальный памфлет, как семейную драму, как комедию нравов. Спектакль Искандера Сакаева получился высказыванием о театре и об актерстве, о взаимоотношениях художника и власти. Для реализации этого замысла режиссер, помимо собственно текста комедии Мольера, использовал отрывки «Парадокса об актере» Дидро, авторское предисловие к «Тартюфу», да и саму историю постановки «Тартюфа», которая наравне с великой пьесой может рассматриваться как явление искусства.

Новый спектакль «Бенефиса» решен с использованием приема «театр в театре»: труппа Мольера, роль которого исполняет В.Громовиков, играет «Тартюфа» перед королем Людовиком XIV (дебют в «Бенефисе» молодого актера В.Ермакова).

...На темной сцене, на фоне черного задника появляются актеры. Их костюмы как будто не совсем дошиты (а что вы хотите, господин Мольер еще только просит у короля разрешения на постановку!), у одного штанины разной длины, у другой платье лишь с одной фижмой, зато на каждом написано имя персонажа - Оргон, Дамис, Эльмира... Как на куклах, вынутых из ящика. Цветовое решение крайне скупое - светлые, как будто полинявшие костюмы на фоне черного задника.

Актеры держат в руках листки бумаги, фонари со свечами и сосредоточенно смотрят в листки, тихонько твердя слова своих ролей. Тишина нарушается еле слышным монотонным гулом, в полумраке скользят огоньки свечек в фонарях. Тишину и полумрак взрывает хохот, говор, по проходу к сцене в сопровождении двух дам движется Людовик. Король и его свита добавляют в цветовую гамму спектакля золото камзолов и платьев, белизну кружев и париков, блестки, алые ротики красавиц.

Мольер, улыбаясь и кланяясь, обращается к королю: не позволит ли его величество сыграть для него пьесу? О, это безделка, шутка, даже странно, что в ней видят что-то предосудительное!

Позволение играть получено, король и его свита располагаются у правой кулисы, и сцена мгновенно преображается. Мольер становится Оргоном. На сцену выкатывается его орущая семейка. Буря звуков и движений, стихи Мольера звучат дробным речитативом, и из этого хаоса, как в калейдоскопе, сплетаются и распадаются, чтобы сложиться вновь, мизансцены, одна красивее другой.

Надо, впрочем, отметить, что выстраивая актерское существование на сцене таким образом, режиссер рассчитывал, видимо, на то, что текст Мольера знают наизусть все зрители, поскольку иначе многое просто остается непонятным.

Заглавную роль исполняет А.Милов. Его Тартюф получился неожиданным и интересным - молодым, победительно наглым и очень похожим на «гуру» квазирелигиозных сект, которых сейчас так много развелось. Пластика удава и завораживающе нудные интонации речи действуют на Оргона гипнотически, погружая его в транс.

Оргон-Мольер в исполнении В.Громовикова, собственно, и несет на себе основную тяжесть заявленной режиссером жанровой задачи - «трагическое представление комедии». Оргон - простодушен, Мольер - лукав и угодлив, как царедворец. Получив позволение играть, царедворец преображается в простоватого Оргона, шумит и бегает вместе со всеми, как кукла, которую кукловод вытряхнул из коробки. Оргон Громовикова очень добр. Именно этим и объясняется факт его странной привязанности к Тартюфу. Он очень жалеет этого нескладного малого, восхищается им и от того, что Тартюфа не любят другие члены семьи, начинает жалеть его еще больше.

Актеры и директор труппы играют пьесу, король милостиво смотрит, его свита время от времени забавляется тем, что ловит блох - именно так обыгран диалог Оргона и Клеанта, в котором Оргон восхищается добротой Тартюфа, пожалевшего блоху.

Действие катится, как лавина, с шумом и экспрессивными жестами. И вдруг - когда Тартюф с угрозами покидает дом Оргона, а тот вспоминает, что оставил негодяю свой ларец с тайными письмами, - течение спектакля обрывается.

Гаснет свет. Актеры садятся на край сцены и «обычными», не сценическими голосами обращаются к публике. «Вот, я актер, - говорит один из них, - в прошлом сезоне я написал заявление о том, чтобы мне подняли категорию. А мне не подняли. Говорят, не пользуюсь успехом у публики...». «Вот, я актриса, - говорит другая, - пекарем и космонавтом я уже не стану, да, в общем, и не надо...». Другие не отстают и тоже выдают свои мини-исповеди. В полумраке, в тишине - производит впечатление. Только - почему в этом эпизоде и в этой пьесе? Похоже, для того лишь, чтоб дать актерам возможность передохнуть и получить аплодисменты, которыми вознаграждается каждый монолог. Весь этот кусок спектакля выглядит несколько нарочитым и, в общем, не очень обязательным.

Совсем иное впечатление производит режиссерское решение концовки. «Королевский» финал «Тартюфа» часто воспринимают как неизбежную уступку Мольера цензуре, вызванную желанием видеть «Тартюфа» на сцене. В нашем случае это не уступка королю, а жест самого короля.

Оргон на сцене сокрушается о своем легковерии, семья подавлена, и вот уже появляется господин Лойяль в прекрасном исполнении В.Приставко. Переходя от хамски-небрежного тона к бешеным вспышкам ярости, улыбаясь, потирая руки и разваливаясь на стуле, В.Приставко создает законченный образ бездушной силы, которая способна в порошок стереть не то что семью - целую толпу народа, не испытывая ни малейшей жалости или угрызений совести, ни сомнения.

Король тем временем пишет. Проказливо улыбаясь, как мальчишка, который собирается отмочить забавную штуку. Подманив лейтенанта, он передает ему лист бумаги и, улыбаясь, ждет. Куклы на сцене, в том числе и Оргон, еще не знают, что кукловод у них поменялся, что они больше не хозяева своей пьесы.

Когда Оргон-Мольер видит грубое, поистине королевское, вторжение в ткань пьесы... кукла ломается. Мольер умирает прямо на сцене. Печальные актеры с надписями на спинах застывают над ним, выстраивая еще одну, самую последнюю мизансцену, которая относится уже не к жизни господина Оргона, а к смерти Мольера, великого драматурга, актера, всю жизнь пытавшегося ужиться с властью и при этом - говорить то, что думает.

Фотогалерея