Мурманск. Огонь в наосе

Выпуск № 1-141/2011, В России

Мурманск. Огонь в наосе

Спектакль «Медея. Притча о гибельной страсти», идущий в репертуаре Театра Северного флота,  - новая интерпретация истории детоубийцы Медеи, героини одного из самых  мрачных античных сюжетов. В основу мурманского спектакля легла пьеса Людмилы Разумовский. Он стал дебютной работой молодого режиссера Анны Фекета и одной из редких попыток провести зрителя сквозь ужасы судьбы Медеи не к тьме, а к свету. Спектакль стал лауреатом V Международного фестиваля «Полярная звезда».

Спектакль этот создан женщинами о женщинах. По признанию режиссера, версия Разумовской привлекала ее именно глубоким знанием женской психологии. Медея в пьесе показана не просто функцией, как любая другая героиня мифа, не абстрактным символом, не фурией, не воплощением мирового зла, а живой страдающей женщиной. Трактовка образа главной героини у А.Фекета отличается смелостью и оригинальностью: вместо одной Медеи на сцене их три.

Страдание разбивает личность Медеи на три части, каждая из которых, как осколок одного зеркала, отражает какую-то сторону ее души. Медея-любовь (Юлия Блохова) и Медея-ненависть (Юлия Чернавская) - инь и ян, две противоположности, два полюса чувства, две правды о муках души. Одна готова целовать ноги любимого мужа, тогда как другая способна приставить нож к его горлу. И есть третья - Наталья Долгалева, опустошенная  борьбой двух других, которая как бы издалека наблюдает за сражением - равнодушно, безразлично и молчаливо. Она и есть истинная Медея в своей основной ипостаси. Анна Фекета использует фрейдистскую символику, называя двойников Медеи также ЭГО (Медея-любовь) и Альтер-ЭГО (Медея-ненависть). Это погружение в женскую психологию позволяет по-новому раскрыть необычную, сложную личность главной героини.

В течение всего спектакля мы следим, как меняется образ Медеи. Ее двойники-тени появляются далеко не сразу. В первой сцене мы застаем Медею одну, в изгнании, тоскующую по Ясону, отплывшему в Коринф просить снисхождения у его владык для себя и своей семьи. Женщина в красных одеждах, одновременно величественная и трогательная, держит за руку грубо сшитую куклу. Не в руках, а за руку - как живого человека, который, наверно, ей эту куклу подарил. Анна Фекета сумела сделать ее образ загадочным и до странного незнакомым. Кто не знает Медею - кровавую колхидскую царевну, ради любви к Ясону похитившую золотое руно, предавшую семью, погубившую брата, преданную и отомщенную, убийцу Главки и собственных детей? Однако женщина, стоящая на театральной сцене, не отвечает привычным стереотипам. Эта нежная женственная Медея постепенно растворяется, уступая место другой, жесткой и сильной.

Медея неузнаваемо меняется по мере того, как убеждается в неверности Ясона. Предательства мужа, одно за одним, обрушиваются на нее, раскалывая душу: вначале нелепая попытка Ясона откупиться богатыми дарами, затем обещание Главке забрать детей и отправить саму Медею в Колхиду, где ее ждет неминуемая смерть. Появления двойников знаменуют страшную трансформацию ее души. К моменту прихода Эгея, который сватает Медею с благословения прежнего мужа, они следуют за покинутой царевной безмолвными тенями, показывая те страдания, которые не могут отразиться на лице Медеи-Долгалевой. В манере игры Ю.Блоховой и Ю.Чернавской проскальзывает нечто змеиное: черные бесформенные балахоны сливаются с темным задником сцены, что заставляет бледные лица и длинные белые шеи сиять каким-то холодным лунным светом. Будучи проекциями расстроенного разума Медеи, Медея-любовь и Медея-ненависть заключают в себе тревожность, которая свойственна мыслям колхидской царевны, отчего их движения становятся порой суетливыми, как у маленьких черных ящерок. Они разные: это слышно, когда двойники обретают (хотя и не сразу) голос. И в то же время в чем-то они неуловимо схожи. Две половинки души, из которых никогда не сложится одна, целая, пугливые призраки, бесплотные и нестойкие, как дрожание воздуха в костровом дыму. Однако эти тени становятся тем крепче, чем сильнее страдает Медея-Долгалева. В одной из сцен двойники выстраиваются за спиной колхидской царевны, вырастают из одного с ней тела, придавая Медее сходство с трехголовой гидрой. «Где видишь ты Медею?» - горестно вопрошает она у Эгея и не находит ответа. Действительно, произошедшие метаморфозы сделали неузнаваемой женщину, которую мы видели вначале.

Меняется пластика Долгалевой: в осанке появляется забытая царственность, в каждом жесте видна сила, резкость и одновременно тяжесть страдания. У новой Медеи-Долгалевой новые одеяния: синее, цвета ночного неба, платье сменяется красным, а красное - траурным черным. Ломается, становясь глубже и гуще, голос Медеи. Вместо хрупкой, почти девичьей нежности, в нем все отчетливее слышится гул бушующего внутри урагана, который гневом и болью до золы выжигает ее душу. Кукла, с которой не расставалась Медея, отброшена в сторону вместе с надеждой обрести прежнее счастье. Медеи-двойники появляются неожиданно из люков в помосте, крышки которых вырастают в кладбищенские надгробия, когда Медея напоминает Эгею о своем прошлом. Говоря о брате, которого погубила ради Ясона, она перебирает забытые слова, как бусины тяжелых каменных четок: «руно», «Апсирт», «Колхида». Воскрешая прошлое, Медея просыпается от чудесного золотого сна и вместе с тем погружается в новые, черные сновидения, где все видится искаженным. Искажаясь, мысли Медеи как бы отражаются в кривом зеркале, толкая ее на страшные непоправимые поступки.

События развиваются динамично. Режиссер усложняет композицию ретроспекциями. «Медея» - спектакль, замкнутый не просто на фигуре главной героини, но на ее разуме: он подчинен логике движений ее чувств и переживаний. Для Медеи-Долгалевой время умеет течь вспять, воскрешая воспоминания о первой встрече с Ясоном, первом свидании, первом поцелуе. Эти вставки-наплывы расширяют зрительское восприятие действия, растушевывая границу между прошлым и настоящим, реальным и выдуманным. Разум колхидской царицы не может вместить в себя чудовищную реальность во всей ее полноте: ужасы, обиды, смерти - они где-то там, в соседнем космосе, между тем как здесь и сейчас куда реальнее ушедшие дни семейного счастья.

Переживания героини показаны в спектакле через символику цвета, света и танца. Немалую роль играет и оригинальная сценография.

Спектакль до жестокости откровенный. На сцене, голой и неуютной, нет ни одного затененного угла, где актеры могли бы скрыться от ярких ламп, а их герои - от своих мыслей. Такое решение требует определенной смелости и доверия режиссера к исполнителям, каждый жест которых, взгляд, поворот головы приобретают особенное значение. Лаконичная сценография Раисы Чебатуриной отражает дух спектакля необычайно точно: на обнаженной сцене обнаженные души, обуреваемые страстями, которые почти невозможно перенести смертному человеку. Покатый пандус - морской причал, где Медея проводит дни и ночи в ожидании Ясона (Дмитрий Пастер), - заставляет героев то стремительно сбегать вниз, то взлетать наверх, к самому краю, где за их спинами пылает квадрат живого цвета, окрашивая светлый задник в спокойный синий или заставляя полыхать пожарным красным. Этот световой квадрат - наследие супрематизма в театральной сценографии - передает мощную энергию действия. Вместе с музыкой и пластикой он заполняет звенящую пустоту и немоту, которые окружают Медею на ее острове одиночества. В сцене насилия Эгея над Медеей световой квадрат взрывается красным, как перезревшее закатное солнце, выплескиваясь на сцену в виде растянутого полыхающего алого полотнища. Сброшенная вниз Медея бьется и тонет в кровавом море, пока танцоры отбивают ритм. При одном освещении лица актеров кажутся отлитыми из меди, при другом - стираются до неразличимости черт. Фигуры людей теряют объем, становясь одним черным силуэтом, будто аппликация из бархатной бумаги, графика. Так живые люди превращаются в чернофигурную роспись на древнегреческой амфоре.

Полифония звуков, полыхание цвета - все это предвещает развязку трагедии.

Впервые мысль об убийстве детей была заронена в сознание колхидской царевны извне, после рассказа няньки (Валентина Щербакова) о том, как она удержала при себе неверного мужа, пригрозив сбросить с обрыва их ребенка. Эта история словно гипнотизирует Медею, предвещая ее судьбу. Однако в прочтении Анны Фекета нет места фатуму и античному року. Медея, хотя и ослепленная горем, полубезумная, сама выбирает свою судьбу. Итак, финал. Сожжен Коринф, отравлена Главка, а дом Медеи окружен толпой, жаждущей мести за гибель своей властительницы. И тогда смерть становится укрытием, в которое бросается загнанная Медея. В последнем, решающем объяснении с Ясоном Медея с упоением повторяет засевшую ей в голову мысль: «Куда ты спрячешь нас? В могилу? Надежнее могилы места нет!». И вот она отыскала дорогу в это убежище. Убийство и вслед за ним самоубийство видятся Медее спасением, смерть, принятая детьми от ее заботливых рук, а не от бешеной, опьяненной гневом толпы, - последней материнской лаской. В ней нет жестокости - одна лишь бесконечная любовь. В спектакле не показана сцена убийства, но мы слышим музыку, похожую на барабанный бой, и видим руки Медеи, до локтей затянутые в красные перчатки. Из ладоней Медеи выскальзывают две алые ленты - две нити жизни, навсегда обрезанные неумолимой мойрой Атропос. Детей Медеи больше нет на этом свете.

Финал спектакля не совпадает ни с древнегреческим мифом, ни с версией Разумовской. Это другую, демонически хохочущую Медею могла забрать крылатая колесница бога Гелиоса, запряженная драконами. Медею-зверя, Медею-демона, Медею-убийцу, но двойников с такими именами не было у колхидской царевны - Медеи-Долгалевой, до последнего вздоха оставшейся любящей женой и матерью. Спектакль Анны Фекета неожиданно оборачивается грустной притчей о том, как два любящих человека - один очень слабый, другой очень сильный - по-разному искали счастье. Ясон стяжал в Коринфе богатство и власть, но, поняв, что только с Медеей он хочет их разделить, вернувшись домой, обнаружил свою семью разрушенной.

В последний раз Медея меняет наряд, надевая вслед за красным и черным белое платье. Она умирает на руках Ясона, простившая и прощенная, оставляя ему в наследство тихий пустынный берег, морской причал, вечное одиночество и вечное раскаяние.

«Медея» Анны Фекета - это история о женщине сильной, прекрасной, невероятно несчастной и очень похожей на тех женщин, которые смотрят спектакль со своих зрительских кресел. Спектакль подчиняет себе зрителя своим внутренним обаянием и магнетизмом, удерживая в напряжении до самого конца. Анне Фекета удалось создать уникальный образ Медеи, разрушающий привычные представления о ней как о чудовище-убийце. Ее трагедия - это трагедия абсурда человеческой жизни, где Ясон и Медея оказываются заложниками обстоятельств и собственных нелепых ошибок. Их можно понять, их можно простить.

В итоге, спектакль вышел стройным и строгим, гармоничным, как здание античного храма, подкупающего не только внешней беломраморной симметричностью колонн и арок, но и волшебным сиянием огня в святилище - наосе.

Фото Марка Тимофеева

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.