Спагетти и смола / Х Международный театральный фестиваль им. А.П.Чехова

Выпуск № 1-141/2011, Фестивали

Спагетти и смола / Х Международный  театральный фестиваль им. А.П.Чехова

Заметки на полях летней программки

Из более пятнадцати спектаклей программы «Мировая серия» X Международного театрального фестиваля им. А.П.Чехова лишь несколько сошлись на листочках моих театральных записей; на первый взгляд их соседство случайно, но чем дольше всматриваешься в эти рифмы репертуара, тем больше обнаруживаешь тайный резонанс.

Этот прекрасный, слишком прекрасный мир

На сцене Театриума на Серпуховке столичной публике был показан спектакль «Ботаника» Момикс Данс Компани (Коннектикут, США; худож. рук. Мoзеc Пендлтон), он состоялся при поддержке Посольства США в Москве под эгидой двусторонней российско-американской Президентской комиссии и в содержательном плане вышел далеко за рамки ботанической тематики. Скажем больше, работа американцев буквально очаровывала зрителей богатством сценической Природы.

Смотреть на этот красочный мир было все равно, что рассматривать роскошные уникальные ботанические, зоологические, орнитологические, ихтиологические, минералогические атласы или перелистывать многотомник Альфреда Брэма (костюмы - Феб Кацин, куклы - Майкл Карри).

Живая природа прямо на наших глазах претерпевала мгновенную трансформацию.

Вот некий сверкающе-прозрачный морской организм, растворяясь в бликах света, становится лепестком, вот сворачивается вдвое, скручивается и... образует коллаж из желтых георгинов ... Цветы всегда прекрасны, но исполнители (Сара Накбауэрб, Дженифер Леви, Дженифер Шишерортише, Эмили Макардл, Тсарра Бекетт, Джонатан Иден, Винсан Харрис, Дажуан Букер, Эдуардо Фернандес, Аарон Канфилд) отточенной пластикой передавали пугающие детали разных насекомых: жуков - создавая рисунок усиками (обручами), стрекоз или комаров, сбрасывающих крылья-сабли. Фантазии не было пределов. Изгибами тел танцоры напоминали и жуков-носорогов, и мошкару на фоне коры, и даже бегущих оленей.

Округлости линий сменялись кружениями и вращениями.

Актеры, образуя из полотен полые воронки, в кои кружась закутывались сами, создавали эффект торнадо; причем на экране, который служил фоном спектакля, действие осознанно чуть-чуть отставало, благодаря стробоскопическим эффектам, тем самым отпечатывая размытые фотоснимки танца уже без очертаний и силуэтов в трехъярусной вертикали.

В подобном ключе происходила и метаморфоза с девушкой в шляпе со свисающими бисерными нитями - кавер-версия сцены «Водный цветок» композиции F.L.O.W (For Love of Women - «Из любви к женщине», 2008), поставленная Пендлтоном для нашей знаменитой балерины Дианы Вишневой. Издалека это напомнило птицу в клетке, затем... медузу.  Вращательные движения шляпы, формируя бисерный колокол, виртуозно раскручивались до иллюзии обруча. При ускорении возникало ощущение крутящейся прозрачной пластинки с цветовыми рефлексами, а благодаря сумеречному фону, она выглядела танцующей паутиной.

Ползание, лазанье, бег - столь простые движения обыгрывались блестяще.

На этом можно было бы ставить точку и подводить черту, но редкий случай хочется продлить - пусть на бумаге - это дивное зрелище визуального опиума...

Огромная, на всю сцену, двигающаяся многоножка начинала парно отпочковываться, превращаясь в лоснящихся шоколадных красавцев-жеребцов и кобылиц. Эти горделиво выгибавшие свои шеи и грудь то ли лошади, то ли кентавры с откровенным удовольствием демонстрировали аллюры. (Но почему-то вдруг с тоской вспомнился «Послеполуденный отдых фавна» с Рудольфом Нуреевым.)

Зоологическая экспрессия мгновенно сменялась на лирическую растительную пластику - как фауне обойтись без флоры? - чтобы опять сменить класс, семейство, род, вид... Две пары птиц с высоченными хохолками при легком движении оказались веером из сложенных крыльев бабочек, чтобы в следующее мгновение стать подсолнухами и затем превратиться в «золотые шары» соцветий. На радостях один из цветков обронил несколько лепестков, которые весьма забавно со сцены унес некий неопознанный живой организм.

Пока мы сталкивались со взглядом, кажется, варана на экране, внизу продвигались некие существа, напоминающие лемуров, полз склизкий домик улитки. А вот хоровод из красных гирлянд гвоздик-юбок, в такт музыке спадающих вниз, вот эффектный акробатический этюд - раскрытие лепестков бутона розы из полуобнаженных тел. Выход исполнителей с веточками напомнил ожившее панно из сухоцветов. Наклоненные актеры-растения под трепет листочков создавали иллюзию треплющего их ветра, лиственный массив перешептывался, шумел, - эта чаща переговаривалась.

А ведь основой для этой феерии под скучным названием «Ботаника» был обычный учебник, один из далеко не самых любимых всеми школьных предметов, помните: пестики, тычинки, хлорофилл...

Разделы наук о природе в картинках стремительно сменяли друг друга: энтомология (насекомые), герпетология (пресноводные и пресмыкающиеся), микология (грибы), лепидоптерология (бабочки), даже палеонтология... Хореографическое решение сцен изумляло незамысловатостью, смотреть на вереницу превосходно сделанных пластических иллюстраций (а не сюжетов) в какой-то момент стало утомительно. «Ботаника» оказалась слишком проста по уровням смысла и одновременно достаточно запутана в оценочном варианте, возникло противоречие - усложнение зрелища не сопровождалось усложнением чувства и нарастанием мысли.

Природа бесконечна, она вечный источник форм, но она не приторна, она прекрасна, но и некрасива.

Эти сценические чары были столь выигрышными за счет блестяще выверенной световой партитуры и поддержки мультимедиа, благодаря прекрасной цирковой и акробатической подготовке исполнителей, эффекту от костюмов и молниеносной их смены (многофигурные фрагменты успевали выполнять пять девушек и столько же юношей). Зрелище словно вертится, по-дамски прихорашивается перед зеркалом. Скорее перед нами была визуальная дрессура. Что-то вроде оживших спагетти. Думаю, этот спектакль балетной критикой всерьез даже рассматриваться не может. Корни представленной заокеанской работы идут из шоу, из бродвейского мюзикла, а не из балета. Столь зрелищное сценическое слайд-шоу на тему «Мир природы» превосходно проходит по категории «великолепная экологическая реклама».

Бравый комикс «Memento mori»

После царства живой, потрясающе красивой, слишком красивой Природы весьма дискомфортно было воспринимать мир, который нам предложил театр «Комедианты» (Барселона, Испания). Речь о спектакле «Персефона» (реж.-пост. Хуан Фонт, сценарий - Хайме Бернадет, Хуан Фонт, Мигель Ибаньес Монрой).

Между тем на пресс-конференции режиссером была заявлена высокая планка темы - надмирная, был обнародован принципиально неожиданный подход к Вечному. Хуан Фонт рассказал о предшествовавших спектаклю полутора годах предварительной работы, углубил наши познания в ответвлениях генеалогического древа Персефоны...

«... Под грузом размышлений о текучести времени и констатации факта, что его ход необратим, мы решились дать Смерти заглавную роль, которую она, безусловно, заслуживает, поговорить о ней свойственным именно нам сценическим языком и в нашей манере постижения искусства. <...> Однако веселый и развлекательный стиль театра-варьете не единственный художественный прием, используемый в спектакле, мы добавим к нему насмешливости, едкости и критики театра-кабаре».

Итак, перед нами ад как род варьете, где солирует стриптизерша Смерть... Что ж, это рискованный ракурс, но победителей не судят.

Обозначив вид представления как «зрелищный танцевально-драматический мюзикл» и уточнив, что это «смертельное варьете», постановщик разделил сцену на три игровых пространства - экранное, музыкальное и непосредственно театральное (сценография Хорди Булбена). Слева винтовая лестница, спускаясь с которой и периодически «обвивая» ее поет Персефона (?нхель Гоньялонс), справа - площадка с музыкальными инструментами, на которой музыкант Рамон Кальдуч весь спектакль присутствует на сцене, озвучивая собственную звуковую партитуру. По центру цветы лилии, которые собирала Персефона, когда ее похитил Аид. Действие бодрит видеоарт (образный ряд и видео - Банзай Студио), здесь тебе и анимация, и документальный ряд, яркая в жизнерадостных тонах реклама ритуального сервиса (формы урн, цветы для венков, похоронное бюро «Отличный гранит»).

Весело звучащая песня предлагает для экономии приобрести заранее и со скидкой весь пакет погребальных услуг.

Поначалу зрелище хотя и настораживало, но не коробило...

В спектакле две сюжетных линии - история царицы подземного мира Персефоны и земная бытовая история похорон дона Рафаэля (скорее даже просто проявление чувств его родных). В одном из эпизодов (когда Персефона забирает усопшего) линии пересекаются, и далее идут вкрапления одного действия в другое. Четыре актера (Мерисель Дуро?, Лайа Оливерас, Хорди Льорделла, Марк Пухоль) задорно исполняют все роли мюзикла - живых членов семьи Рафаэля, блюдо со спагетти, могильных червей, слуг Персефоны, используя при этом разнообразный набор сценических средств - «маски, вокал, танец, пантомиму, слово, элементы комедии del arte, хореографию, приемы предметного театра и трансформизм».

Главная героиня Персефона - эффектная рыжеволосая женщина, увенчивается короной властительницы мертвых. Хотя костюмы подземного царства по преимуществу все-таки «земные» - купальник, юбка с длиннющей шлицей, кимоно.

Казалось бы, следует различать образы Персефоны и Коры по цвету костюмов - черный цвет царства Аида и красный цвет жизни и огня, но постоянно возникают сценические несовпадения. Чувства сопровождаются вполне человеческой рефлексией («только боль я тоже чувствую»), разумеется, и характеристика мирская - «холодная и безжалостная... ужасная, горькая, жестокая... неподкупна и беспристрастна...». Зритель наблюдает за обыкновенной томящейся женщиной, исполненной глубокого драматического чувства, слушает ее воспоминание об Аиде, глядящей на светильник в форме гранатных зернышек, которые и погубили ее.

Что ж, «мы рождены, чтобы умереть» - Персефона забирает дона Рафаэля, танцует с ним, унося его в туман, где он уплывает на барке Харона... Аплодисменты...

А вот и материализовался «неожиданный подход»: по нарастающей началась карнавальная вакханалия. Мы увидели, как на циферблате часы отсчитывают широкий ассортимент последних желаний дона Рафаэля - от любимых блюд до фривольностей обнаженной парочки (мужчина, судя по внушительному  размеру одной части тела, сам бог Приап, которого сопровождала дама с гигантским бюстом - предположительно кто-то из богинь плодородия, а кто же еще?). Далее окончательно теряется всякое чувство меры. На экране за оградой внизу анимационного надгробия надпись «restaurant». Зрителю предлагается прослушать плотоядную арию (с текстом а-ля «Падаль» Шарля Бодлера) и лицезреть пиршество персонажей за столиками в костюмах кольчатых червей, да еще под натуралистическое видеосопровождение.

К финалу героиня окончательно сменит свои красные костюмы на «традиционный» имидж - эффектный черный плащ с капюшоном и коса в руках. Под ее арию о том, что она везде, нам для вящей убедительности продемонстрируют на экране игрушечный глобус и документальные сцены катастроф - чтобы затем ободрить видом цветущего луга, наверное, Нисейской долины. С этого момента царство Аида распахнет свои ворота...

Финальную сцену макабрической пляски кукол-скелетов на шестах (слуги Персефоны), вероятно, следовало понимать и как метафору четырех коней Апокалипсиса, о котором вскользь заметил, задумавшись на пресс-конференции, Хуан Фонт.

Отстраненное существование Персефоны, наблюдающей за людьми, абсолютно логично. Но все время было ощущение, будто в моноспектакль-драму на темы античного ада вставили стеклянную колбу со сценическим комиксом.

Спектакль с провальными рытвинами - перепады от драматизма к нарочитой гротесковой образности и затем к танатологическим размышлениям положительного результата не дают.

Сценический оптимизм спектакля, о котором нам поведал режиссер, на поверку оказался карикатурностью и панибратством с курносой на загробную тему. Ирония в том, что обещанная ирония и философские рассуждения постановщика в спектакле не прозвучали: мысль категорически не захотела поместиться в ту форму, в которую ее облекли. А ведь идея, по сути, была любопытная: соединить два мира (человеческий и божественный), где гротесковые маски показывают человеческие типажи, а реальная актриса играет иную Сущность, которая за многие века сложилась в определенный  архетип изображения смерти. К тому же и сама героиня находится в двух мирах, в двух ракурсах: она и певучая Кора, и бездыханная Персефона.

Не сложилось.

Просчет постановки, пожалуй, уже в спорном содержании и начинается с самого текста (недосягаемость до уровня, например, романа Ивлина Во «Незабвенная» здесь даже не обсуждается). Этот мюзикл скорее  бурлеска, где серьезный танатологический аспект предложен в тривиально-бытовой трактовке с приемами сценической вульгаристики. Стилистика спектакля мало корреспондируется с заявленной темой, режиссер путает ритуалы, обычаи с самим событием. В итоге, являя нам главную героиню Персефону (кстати, прекрасная работа ?нхель Гоньялонс), почему-то акцентирует поведение живых людей, окрашивая его только в уродливо-гротесковый «колор». Возникает вопрос, зачем при уважительном отношении к трауру как таковому предлагается комикс примитивно-развлекательной формы «анимационного китча» в неуклюжем исполнении?

И хотя порой в зале звучал смех - в сценах, скажем, антиэстетических, все же это было исключением.

По сути, основная причина огорчительной неудачи - в неточности установки постановщика: невозможно комиковать над смертью в рамках индивидуального переживания, в рамках рефлексии, смех над смертью органичен только для коллективного разума. То, что годится для испанских карнавалов со скелетами, не к лицу Гамлету с черепом Йорика. Гамлет не станет им жонглировать.

Контрасты Бытия

В программе были и безупречные вечера.

Остановимся на том, который без претензий на Вечность предложил мощнейшую метафору Бытия Жизни и Времени. Это спектакль - «Смола и перья» Компании «Руки, ноги и голова тоже» (Лион, Франция; концепция - Матюрен Болз).

На сцене подвешенная на тросах качается, парит огромная плита / трапеция / платформа, на которой обитают пятеро людей (Тсириака Арривель, Маруся Диаз Вербек, Эрван Ха Кион Ларше, Матюрен Болз, Жонатан Гишар). Пространство вневременное - может, они здесь бесконечно давно, а возможно, их только что выбросило бурей на эту твердь или они взошли на некое средство передвижения, дабы отправиться в путешествие. Во всяком случае, эта плоскость - их Дом, обустроенный или необжитый, их мир со своими законами или отсутствием всяческих канонов и правил.

Это ковчег без Ноя, они чужие друг другу, их даже вернее назвать посторонними.

Но им здесь жить... другого места нет...

Акробатика, контактная импровизация, манипуляции с досками помогают легко и непринужденно создать атмосферу человеческих отношений. Здесь и перебранка, насилие, кувыркание, сальто, поцелуи, дружба, отстраненность. Зависшая над пространством доска оказывается неустойчивым трамплином, но одновременно она играет роль кормы, ведь в какой-то момент конструкция становится ладьей, гондолой, галерой - неким судном, где вокруг лишь водный путь в Никуда.

Этот сценографический персонаж движется, раскачивается, пять героев освещаются, словно отблесками от огромного угасающего костра, рождая постоянное ощущение неустойчивости и преходящего (сценография Гури).

Возникает теневая игра на бумажном полотне: стул, увеличиваясь в размерах, словно сам вертится вокруг своей ножки, хотя краешек спинки нам не виден. Тень, приближающаяся и удаляющаяся, акцентирующая руки, рождает иллюзию, что все теневые объекты опираются только на саму вертикально подвешенную бумагу.

Мир слишком хрупок и тонок. Когда этот бумажный экран недовольно начинают разбивать, рвать, разбрасывая обрывки вокруг, это становится началом крушения всего остального. Все это происходит на агрессивном фоне драки, избиения, брызг, пыли, грохота. В круговерть вовлечены все, бег ускоряется, кто-то помогает друг другу. Героиня пытается идти, проваливается, поднимается, опять срывается вниз, карабкается - человек над пропастью или метафорически - в опасности? Она, то находясь на вертикально стоящей доске, возвышается как птица из гнезда, обозревая вид сверху, то, спускаясь со своих высот по веревке/тросу, раскачиваясь, удлиняет траекторию полета, превращая их в качели. Теперь и сама плита/конструкция все сильнее раскачивается, почти вертикально кренясь. В этом «апокалиптическом тангаже» кто-то умудряется играть на трубе - возможно, бросая вызов гибели или исполняя апофеоз катастрофам и разрушениям. В эти мгновения зрелище удивительно похоже на одно из крупнейших романтических произведений - полотно Теодора Жерико «Плот Медуза».

Эта сценическая «Медуза» становится главным живым исполнителем - она словно набухает силой, без внешних ветровых потоков вздувается, свирепеет. Герои же превращаются всего-то лишь в некие рассыпавшиеся ртутные шарики, отчаянно, но, кажется, безнадежно стремящиеся  удержаться вместе, они катаются по воле судьбы из стороны в сторону, и лишь препятствие помогает им вдруг замереть, чтобы с новой силой неумолимо покатиться, проваливаясь куда-то вниз, опять за что-то зацепиться, покачнуться, слиться с соседней каплей и продолжить путь дальше...

Угол наклона катастрофически увеличивается. Человеческие попытки безрезультатны - как вздутые от перенапряжения вены, удерживаясь от полета в бездну над пропастью, обитатели бегут вопреки движению - наклоненные, сопротивляющиеся, неутомимые  пилигримы. В алеющем свете завершающегося катаклизма они мечутся, балансируют, переворачиваются. В глубине опоры что-то белеет (чтобы привлечь внимание?), на корме машут, вниз сыплются строительный мусор, ветки, травы.

Стихия неумолима, но... кажется, люди поняли механизм девятого вала: процесс постепенно ритмизуется позами с трудом удерживающихся, сползающих в бездну тел. По мере этого бурного, захлебывающегося процесса отчаянной борьбы с «Идеальным штормом» вдруг неожиданно возникает вопрос: они спасаются или уже тянут эту ношу за собой?

Финальная визуальная точка - как окончательный мазок кистью, мощно и внезапно. Еще один кренящийся толчок, и все оглушительно замирает.

По словам Матюрена Болза, сценическая висящая платформа - это «метафора мира, в котором мы живем, это модель человечества». Что ж, даже в названии спектакля «Goudron et des Plumes» в подтексте присутствуют контрасты. С одной стороны, упоминание о смоле и перьях отсылает к временам публичных наказаний (правда, вспоминается и фраза «все одним миром мазаны»), а с другой - предполагает варианты: улететь, взмыв вверх, или навсегда увязнуть. Однако можно печально разлететься перышками на ветру, а можно надежно засмолить спасительное судно...

Общий итог всех описанных зрелищ - при всей разнице уровня - выглядит достаточно просто и даже прозаично: Красота рождается только в истинном проживании жизни, любая видимость всегда предательски обнажит мелкое дно чувства и мысли; такой челнок сядет на мель и завязнет в грязи, а не причалит, подобно Ноеву ковчегу, к вершине, к Арарату.

Фото предоставлены пресс-центром Чеховского фестиваля

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.