"Арлекин", который гуляет сам по себе / VIII Всероссийский национальный фестиваль театрального искусства для детей "Арлекин"

Выпуск № 1-141/2011, Фестивали

"Арлекин", который гуляет сам по себе / VIII Всероссийский национальный фестиваль театрального искусства для детей "Арлекин"

Всероссийский фестиваль театрального искусства для детей «Арлекин», среди участников которого жюри выбирает лауреатов национальной премии, прошел в Санкт-Петербурге в конце минувшего сезона уже в восьмой раз на базе театра «Зазеркалье», при поддержке СТД РФ и Министерства культуры Санкт-Петербурга. Основанный весной 2004 года, фестиваль за время своего существования собрал вокруг себя немало сторонников и даже поклонников - как среди простых зрителей, так и среди непосредственных участников театрального процесса. Конечно, не обошлось и без разговоров о том, что, мол, «Арлекин» уже не тот - наверное, действительно не тот, однако здоровая жизнь фестиваля, существующего достаточно давно, невозможна без радикальных изменений. И если раньше, по рассказам, все обстояло на порядок, что называется, «душевнее», то в новом качестве фестивалю также есть что предложить - толково составленная программа, адекватное жюри и эксперты, грамотная работа со зрителем. В общем, все то, что должен иметь состоявшийся, зрелый фестиваль, уже перешагнувший пору бурной юности, когда энтузиазм решает большую часть дела. Но и энтузиазма осталось более чем достаточно - без личных усилий арт-директора фестиваля и главного режиссера «Зазеркалья» Александра Петрова и обаятельнейшей Марины Корнаковой, директора-распорядителя, да и всего административного корпуса проведение фестиваля было бы невозможно.  Меня же, оказавшегося на фестивале впервые, сразу подкупило полное отсутствие советского и постсоветского бахвальства в духе: «а если сложить все расстояния театров, приглашенных на фестиваль, друг до друга, то получится, например, э-э-э, расстояние от Земли до Луны!» Самой восточной точкой, докуда дотянулась рука «Арлекина», стало Кемерово, и, на мой взгляд, это хорошо. Ведь бывает, что фестивали за обширностью программы и бойкими лозунгами пытаются спрятать свою несостоятельность - плохую организацию, провальную зрительскую политику и т.д. Но, как говорится, «Ленинград - город маленький», переживший на своем веку немало потрясений, а потому вполне могущий себе позволить тратить силы на что-то действительно стоящее. Если по совести, то театр (и театральный фестиваль) - вещь вообще сугубо маргинальная, штучная, влияющая на культурную жизнь (и через это, надеюсь, и на общественную) лишь косвенно, создавая какие-то подводные течения, незаметно разбавляющие бурный поток общей «некультурности». «Арлекин» хотя и назван фестивалем «национальной премии», вовсе не стремится к созданию вокруг себя пелены официоза. И никакого секрета Полишинеля здесь нет, ведь ясно, что «национальная» - это еще и галочка в столбике министерских отчетов о проделанной работе в сфере достижений культурного хозяйства. И нельзя не порадоваться и не снять шляпу перед организаторами фестиваля, которым удалось убедить угрюмых, неподатливых чиновников в том, что фестивальное дело правое. Вместе с тем «Арлекин» остается, в первую очередь, камерным по духу событием, где «все - свои», официальная сторона ограничивается скромным вручением дипломов да парой заздравных приветствий. И, что очень важно, несмотря на всю свою «свойскость», двери фестиваля открыты для всех - было немало нетеатральных детей, многим из которых подарили кусочек настоящего счастья и чуда.

Программу фестиваля, несмотря на неусыпные усилия экспертного совета за председательством Елены Третьяковой, нельзя назвать коллекционной или безупречной - слабых спектаклей было немало. Но при этом все равно осталось ощущение цельности, продуманности программы: как эскадра не может состоять из одних броненосцев, так и плохие спектакли здесь оттеняли хорошие, подчеркивали их состоятельность и, главное, не затмевали их. И как будто для удобства обзора, «удачные» и «неудачные» постановки словно сбились в группы «по интересам». 

В состав «лидирующей» группы вошли исключительно тихие, камерные спектакли малой формы (как конкурсной, так и внеконкурсной программы), «общими интересами» которых стал, в первую очередь, подлинный профессионализм, стремление воплотить замысел в четкую, понятную и крепкую художественную форму. Качество крайне редкое сейчас не только для детского, но и для «взрослого» театра, а потому сразу располагающее к себе.

Обладателем «Гран-При» фестиваля (300 тыс. рублей на постановку нового детского спектакля и чудесная статуэтка Арлекина) стал «Как Кот гулял, где ему вздумается» - сценическая фантазия недавней выпускницы Сергея Женовача Сигрид Стрей-Рембо по «Кошке, которая гуляла сама по себе» Киплинга в РАМТе. Самое любопытное в постановке - как причудливо индийско-английская мудрость Киплинга рифмуется со сдержанно-рационалистическим характером режиссера из Норвегии. Спектакль решен практически без помощи внешних средств - на сцене только черное покрывало, на артистах - повседневная одежда. Задача актеров - не изображать вычурно-виньеточную картинку древнего мира, а попытаться словами Киплинга рассказать залу о рождении чувств, самих основ привычной жизни на земле. Каждый из актеров работает на создание маленького театрального чуда: каждый будто воплощает в себе отдельное, «основное» чувство, которое, соединяясь с другими, рождает стройную симфонию. Будь то Кот (вальяжный, плотного сложения и крайне обаятельный Алексей Мишаков, одетый в серую толстовку и обычные синие джинсы), весь облик и повадка которого излучают подлинную, страшную, но манящую свободу, или Женщина (Анна Ковалева), демонстрирующая данное ей самой Землей ведовство (чувство возникает, опять-таки,  почти физическое - когда она распускает свои огненные кудри и начинает «ворожить», действительно будто видишь шамана, погрузившегося в мир духов), дабы покорить, обаять, создать. Актеры совершенно не стремятся к студенчески-этюдной простоте, напрямую не «изображая» животных, они как будто ловят их суть не на физическом уровне, а воплощают их «дух» - и в этом, наверное, одна из главных заслуг хореографа Олега Глушкова. Так же работает и сценография Марии Утробиной, придумавшей десятки разных фокусов с предметами (и свернутая рубаха в виде дубины, и покрывало, превращающееся то в котел, то в манежик), дающая актерам дополнительный план для игры. И при всем изяществе, придуманности спектакля - он воспринимается именно не головой, а сердцем, что очень важно именно для детского театра. Дело здесь даже не в элементах игры с залом, импровизации, а именно в «живости» и энергийности посыла, который доходит почти до всех.

Также героем фестиваля стал Евгений Зимин, две постановки которого буквально наступали «Коту» на пятки. «У ковчега в восемь» - пьеса Ульриха Хуба, рассказывающая о судьбе трех пингвинов во время великого потопа, стала настоящей находкой для российских театров, в которых она пошла буквально пожаром, почти как Макдонах. Ассоциация неслучайна - на фоне перенасыщения рынка новодрамским суррогатом по-настоящему хорошую пьесу трудно не заметить и, заметив, не поставить - конечно, с разной степенью успеха. Главное, что подводит большинство режиссеров -  это отсутствие чувства меры. Кто-то ставит «Ковчег» как слишком серьезную философскую притчу, кто-то, напротив, явно заигрывает с тинейджерской аудиторией, низводя все до развязной околесицы. Спектакль же Екатеринбургского ТЮЗа кажется почти идеальным воплощением пьесы: внятно, цепко рассказанная история здесь гармонично сочетается с обилием режиссерских деталей (тут тебе и игра с пространством и с предметами, и ввод дополнительных сюжетных линий), а жанровая эклектика первоисточника полностью сохранена - в какие-то моменты спектакль крайне серьезен, почти страшен, иногда наоборот - беззаботно, заразительно весел. И его интересно смотреть от начала и до конца -  сюжет, построенный режиссером вокруг пьесы, ни на минуту не выпускает зрительского внимания. Образ трех пингвинов, оказавшихся на Ноевом Ковчеге, остроумно решен в стиле клоунады: одеты все трое (костюмы Натальи Ермолаевой) в мешковатые шаровары, разноцветные шапки, чулки, носки и проч. Все их взаимоотношения строятся внутри клоунского треугольника: в отличие от пьесы (где все трое - мужского пола), в спектакле один из пингвинов - девушка, что добавляет в сюжет любовную линию. Пингвины-клоуны мгновенно располагают к себе: найдя очень верную интонацию (без намека на тюзовское сюсюканье), точность жеста (пластика Анны Еременко), актеры Сергей Могилев, Ирина Тарусина, Сергей Молочков превращают каждую минуту своего существования в самодостаточный аттракцион. И как настоящим, хорошим клоунам, им присуща большая гибкость - плавный переход от гротескового комизма до пробивной лирики происходит незаметно и убедительно. С появлением Голубки, возвещающей о начале всемирного потопа, игра сразу усложняется. Про актрису Дарью Михайлову, получившую диплом за лучшую женскую роль, можно сказать то же, что и про остальных, только в превосходной степени. Ее Голубка - смесь строгой учительницы русского языка и «идейной» бюрократки, абсолютно уверенной в своей праведности. И от точности найденного образа натурально бросает в дрожь. Именно ее роль придает, в общем-то, веселой истории оттенок библейской притчи: она создает полную веру в предлагаемые обстоятельства как у других артистов, так и у зала. В сценах, где она ищет «лишнего» пингвина, тайком проведенного на ковчег, Голубка вдруг оказывается похожа то ли на красного комиссара, то ли на эсэсовца, ревностно исполняющего суровый приказ (на это дополнительно работает костюм: авиаторный шлем, плотный плащ, кожаные сапоги). Сердце неистово бьется за судьбу пингвинов. Тем ужаснее кажется реакция детей в первом ряду - они кричат и показывают пальцами на затаившегося героя, и артистам приходится стоически не замечать прорыва четвертой стены. Как многие справедливо заметили, появление перед началом спектакля персонажа, который убирал снег и провоцировал детей на интерактив, задало детям неверную установку - вот, пожалуй, единственный, но досадный ляп, портящий артистам немало крови. Но в общем спектакль получился цельным, сделанным - при трепетном отношении к пьесе, режиссер вплел в нее множество изящных, уместных деталей. Например, бабочка, нечаянно убитая одним из пингвинов (ей посвящены несколько абзацев пьесы), залетевшая на условный Северный полюс,  представлена в виде свернутой пачки из-под чипсов, явно намекая на причины потопа - отходы человеческой жизнедеятельности добрались до пингвинов, что еще Богу оставалось делать?

«Азбука Льва Толстого» «СамАРТа» - несколько знаменитых детских рассказов Толстого, рассказываемых артистами при помощи своеобразной «игры в слова», отсылающей, собственно, к толстовской «Азбуке». Актеры берут очень верную интонацию, оказывающуюся для сценической адаптации Толстого подходящей - вроде бы и серьезную, но вместе с тем и фарсовую, как в народном лубке. Ставить Толстого как лубок - своеобразное веяние времени (например, Анатолий Праудин с его «Счастливым купоном» приезжал на последнюю «Золотую Маску»), только вот получается у всех с разным успехом. У Зимина и Юрия Алесина (второй режиссер, указанный в программке) получилось удачно - их не подвело чувство меры. Постмодернистский лубок - звучит дико, но, наверное, в этом вся соль. Ведь желание народа пересказать, объяснить все своими словами, чтобы было понятнее и проще, и как следствие появление лубка - это ли не образец стихийного постмодернизма? И исследование этого явления - сюжетная основа спектакля. Через призму этого «постмодернистского лубка» вдруг по-новому звучат и сами рассказы Толстого, с детства лежащие на полке чего-то тяжелого, дидактического. В исполнении молодых артистов СамАРТа они вдруг становятся близкими, родными (на «Льве и собачке» - вообще хоть плачь), хотя слова и буквы - те же. Иными словами, «Азбука Льва Толстого» - это попытка донести добрые помыслы Толстого, очищенные от его же тяжеловесности, до современных детей. Без глумления, с большим уважением - но с большой долей отстраненности. Недаром периодически на сцене появляется «настоящий Лев Толстой», серьезный, угрюмый, смотрящий на все происходящее с легкой укоризной - что с них взять, пущай веселятся.

По всему было положено войти в авангард фестиваля и «Путешествию Нильса с дикими гусями»  (режиссер - Ирина Латынникова) Кемеровского театра для детей и молодежи. Но по странному стечению обстоятельств спектакль, который играется дома в камерном пространстве, оказался заброшен на большую сцену «Зазеркалья». Причем совершенно неясно, почему не повезло именно ему, ведь для последующих постановок эта же сцена была без большого труда переоборудована. В итоге от изначальной энергетики и живости осталась лишь малая часть, и постановка превратилась в набор остроумных трюков и изобретательных сценических чудес, большинство которых просто физически не могло перелететь через оркестровую яму.

Во внеконкурсной программе датский театр «Telling» дважды показал «Беовульфа», уже виденного мной на «Большой перемене» в Москве. За два прошедших года спектакль практически ничего не потерял - это все тот же эпос о Беовульфе, остроумно переложенный Йеспером ля Кур Андерсоном и Трольсом Кирк Эйсингом для современной аудитории. «Беовульф» во многом похож на «Кота» - с той лишь разницей, что здесь импровизационный элемент гораздо важнее, спектакль каждый раз новый, напрямую зависящий от состава зрителей.

Одним из самых ярких впечатлений был спектакль самого «Зазеркалья», традиционно представляющего на фестивале свою премьеру. В «От Петербурга до Миргорода» режиссер Александр Петров совместил две одноактные оперы по мотивам гоголевских повестей: «Как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Геннадия Банщикова и «Шинель» Ильи Кузнецова (первая постановка оперы). Не будучи оперным критиком, я вряд ли смогу разложить на составляющие музыкальную часть и профессионально оценить мастерство певцов, однако основной постулат «Зазеркалья» - равноправное существование как музыкальной, так и драматической части. В общем-то, так и есть: «От Петербурга...» - крайне подробный психологический спектакль, который, несмотря на разночтения между либретто и оригиналом, буквально пронизан гоголевской чертовщиной. Причем совершенно разной - «Шинель» безукоризненно стильна, сурова, мрачна, «Как поссорились...» же  - безудержно весела, комична. Но обе части - живые и яркие, по-гоголевски блестящие. Трибуна для зрителей установлена прямо на большой сцене «Зазеркалья», все происходящее в спектакле - на расстоянии вытянутой руки. «Шинель» оформлена аскетично: основой служит обычное, неубранное пространство сцены - черный пол, стены, торчащие радиаторы, трубы, уводящая вверх черная же лестница. За черной фанерой находится оркестр, наигрывающий нечто заунывно-пронзительное. На верхнем ярусе, на который выводит лестница, двигают руками гротесковые механические чиновники. Все работает на создание абсолютной бесприютности, столь прочно связываемой с образом Петербурга - города, не предназначенного для жизни. Заваливающиеся в двери чиновники, закутанные в шинели, обсуждают «значительное» лицо, рассказывают анекдот, раздеваются, принимают просителей, обирают их. В общем, идет обычная канцелярская жизнь,  на фоне которой только Акакий Акакиевич (Антон Росицкий), почти без света пишущий что-то сидя на середине лестницы, выглядит белой вороной. При своей комичной внешности (плотненький, с длинными, забранными назад волосами), он буквально излучает какую-то почти потустороннюю кротость, жалостливость. А уж когда начинает петь... Его голос буквально пробирает до костей, прямо как у Гоголя: «И долго потом, среди самых веселых минут, представлялся ему низенький чиновник с лысинкою на лбу, с своими проникающими словами: "Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?"». Здесь важно, что Башмачкин решен не как социальный «маленький человек», а как герой, вобравший в себя весь «остаточный романтизм» Гоголя. А потому и превращение его в некий «дух воздаяния», в сравнении с которым Значительное лицо оказывается совершенно незначительным, - здесь абсолютно оправдано. Вторая же часть, на контрасте с первой - чисто комическая. После антракта, во время которого происходит несложная перестановка декораций, зритель попадает в совершенно другой мир: из холодного и мрачного Петербурга прямо в сердце малороссийской глубинки. На месте черной пустоты оказывается нарочито бутафорский огород с подсолнухами в человеческий рост. Оркестр, более не закрытый ширмой, как будто становится домашним, парковым - наигрывает теплые, расслабленные мелодии. Выход солистов (Кирилл Костромин, Александр Подмешальский) сопровождается хохотом зала - настолько точно они попадают в образ (у одного голова - редька хвостом вниз, у другого - вверх...). Никаких сценических чудес не происходит - актеры просто поют (колоритнейшая Елена Попель в роли Бабы так и вообще не произносит ни слова), но им удается необычайно точно поймать стихию гоголевского фарса, постепенно приобретающего фантасмагорические черты.

Подводя итоги фестиваля, в очередной раз придется с грустью посетовать на тот самый «кризис большой сцены», из которого выхода пока не видно. На «Арлекине» малая форма безоговорочно превзошла большую - и объяснений тому можно найти много. По-моему, дело здесь в том, что хорошие детские спектакли малой формы прочно занимают свою нишу - предлагают уникальный опыт, который не найти нигде, кроме театра. Они ведут со зрителем (как с маленьким, так и со взрослым) живой диалог, обращаются к нему прямо, непосредственно. И главной задачей здесь является создание маленького чуда, «только сейчас и только для вас». И талантливые, профессиональные люди сознательно выбирают малую форму, т.к. внутри камерного пространства гораздо легче соотнести замысел и результат. Один юный зритель, сидящий на «Алисе в Зазеркалье» в «Мастерской Петра Фоменко», произнес фразу, все ставящую на свои места: «Это же круче, чем тридэ!». Но чтобы было «круче» - нужна четко поставленная задача, поголовный профессионализм участников, колоссальные финансовые вложения, да и, что уж греха таить, удачное соединение звезд на небе. Средний детский спектакль для большой сцены, как правило, криклив, развязен и абсолютно бессмыслен: большая сцена ко многому обязывает, в частности, спектакль большой формы для детей обязан быть праздничным, красивым, эффектным, что вполне можно найти в средней руки голливудском блокбастере, который будет и крепче сбит, и прочнее сшит. Иными словами, тот, кто пытается быть «круче», - заведомо обречен на провал. Исключения единичны. Предлагающие этому варварскому «тридэ» ясную и достойную камерную альтернативу, будут процветать. Чего остается пожелать и «Арлекину», фестивалю малой формы, который, надеюсь, и дальше будет гулять сам по себе на просторах национального музея-заповедника Санкт-Петербурга.

Фото предоставлены фестивалем «Арлекин»

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.