Творчество - это чудо открытий /Владимир Королев (Уфа)

Выпуск № 2-142/2011, Лица

Личная, присущая только ему философия творчества, поклонение красоте и яркая, замешанная на огромном культурном багаже индивидуальность. Все это - черты, присущие театральному художнику Владимиру КОРОЛЕВУ. «Мне крепко за тридцать», - иронизируя, говорит Владимир о своем ощущении возраста. И хотя на самом деле близится его 55-летие, в работах мастера можно обнаружить и основательность старшего поколения, и хрупкую чувствительность подростка.

- В моем представлении, вы - настоящий Человек Мира, который нигде подолгу не задерживается и наводняет своим искусством разные города России, и не только. Это «цыганское» свойство приобретенное или врожденное?

- Это было изначально, потому что, когда я был еще пацаном, мог собрать рюкзак и уйти на несколько дней, пройти свою область от края до края. Да и родители мои всю жизнь переезжали с места на место, учился я в пяти или шести школах. В итоге, они все-таки вернулись в ту же область, которая была их родиной. На что надеюсь и я.

Родился я под Тулой, в детстве жил в Щекино, что недалеко от Ясной Поляны. А сейчас у меня есть домик-развалюшка неподалеку от Спасского-Лутовинова.

А вот во взрослом возрасте мои «кочевья» происходили из мест, где я выполнил все, что мог, в новые. Дело в том, что каждый театр ограничен определенными рамками: административными, техническими и, увы, человеческими. Зачастую, выполняя художественные задачи и выпуская спектакль, ты должен так впихнуться в это игольное ушко, чтобы на обратной стороне был еще и достойный результат. И когда возможности исчерпаны, ничего не остается, как двигаться дальше.

- Был ли в вашей творческой биографии театр, где творческие рамки практически не существовали?

- Скорее, технические и финансовые.... Да, Большой городской драматический театр в Хельсинки - действительно один из самых крупных театров в странах Скандинавии, где несколько лет назад мы ставили спектакль «Нос» по Гоголю. Когда я увидел производственные цеха, просто с ума сходил, потому что они напоминали заводские - с кранами, станками, сложнейшим оборудованием. Я понял, что это - театр, где технически можно делать почти все. Я их и озадачил довольно сложным решением сценографии, но они легко справились. Режиссерская идея спектакля была основана на реальных событиях: в сталинских Соловках в 1937 году был расстрелян гениальный режиссер Лесь Курбас, которого называли украинским Мейерхольдом. Вначале, в 20-х годах, когда на Соловки только начали ссылать народ, это еще не было похоже на «полноценный» концлагерь. Заключенные жили там как община, даже организовали театр - «СолТеатр». Постепенно все становилось хуже и хуже, и основную массу лагерников (в том числе и Леся Курбаса) в 1937 году расстреляли. Режиссер (он же автор идеи - Виктор Древитский) сдвинул по времени эти события десятилетия: относительных лагерных послаблений и расстрелов. В качестве актеров «СолТеатра» были представлены реальные персонажи: актеры Сергей Арманов, Борис Глубоковский, французская танцовщица, сам Лесь Курбас. Они живут в ожидании приезда Максима Горького (в надежде на его помощь) и ставят в лагерном театре «Нос» Н.В.Гоголя. И из этих репетиций актеры периодически выпадают в лагерную реальность. Очень впечатляюще выглядел момент, когда они делят между собой хлеб, выданный в качестве «реквизита». Многие мизансцены мне, скажем... посчастливилось выстраивать самому. Для этого я использовал картину «Едоки картофеля» Ван-Гога. Не поверите, но приходилось объяснять актерам простейшие и понятные для нас, советских, вещи. Например, что долго голодающие люди подставляют ладонь под падающие крошки.

В сценографии я затеял такую штуку: здоровенные железные щиты, которые, когда их сдвигаешь, образуют глухую стену. На ней проявляется рисунок Невского проспекта, и когда сверху, как слезы, начинает течь вода, она должна смыть этот абрис. Я нашел специальную краску, которая видна только при особом освещении. Когда течет вода, освещение постепенно убирается, и рисунок как бы смывается, тает. Сложно было сделать так, чтобы вода текла плавно и медленно, как на сильно запотевшем стекле. Вот тут я помучился с кранами, шлангами и прочей гидротехникой, но в итоге добился эффекта. А в финале, когда уже расстрелянные герои пели «Страна моя, Москва моя...», с обратной стороны стена подсвечивалась контровым красным светом, и создавалось ощущение остывшей и трескающейся корки лавы с проступающими огненными трещинами...

Так что, можно сказать, мне повезло.

- Режиссеры терпят ваше вмешательство в процесс постановки?

- Кто как. Можно не вмешиваться в процесс постановки напрямую, но добиться общего мышления с режиссером. Такое, к примеру, случалось у нас с Игорем Черкашиным при постановке спектаклей «Принцесса Турандот» и «Скупой» в Русском драматическом театре Стерлитамака. Может быть, он, увидев мою стилистику и согласившись с ней, вписал в нее свои представления. Это взаимообразное и очень плодотворное влияние. Надо сказать, что это здорово, когда режиссер открыт к сотворчеству.

- А что это за стилистика?

- Нужно рассказать о моем представлении творчества в театре, и тогда станет понятно, как ее назвать. Без сомнения, в ней есть элементы постмодернизма, особенно в плане впитывания мирового опыта.

Что касается моего отношения к театру, то для кого-то он - храм Мельпомены, для кого-то пещеры, точнее катакомбы, где можно укрыться от «мира» и творить. «Люди театра», при всех его недостатках, несут в себе, если хотите, культурный код. Ты понимаешь, что, говоря с «людьми театра», будешь понят. И это может быть не актер, художник или режиссер, а обладающий большим художественным вкусом столяр или шляпница. А если человек «вне театра», пусть он большой театральный чиновник, найти с ним общий язык почти невозможно.

Мне кажется, что зритель идет в театр, как в место, исключающее повседневность. Погружение в эту, иную реальность может и должно стать праздником, даже если играется самый тяжелый спектакль.

И еще! Это должно быть КРАСИВО! В каком-то серьезном, не опошленном и затертом нынче значении этого слова. Ведь что-то должно быть, что удерживает тебя на плаву - и в реальной жизни, и как человека. Все по Федору Михайловичу. К тому же я учился у удивительного художника украинского модерна Виктора Ивановича Зарецкого, от которого много узнал о ценности формы.

- Учеба в Киевской академии искусств сильно повлияла на вас как художника?

- Вообще оттуда пришло все. Мне просто посчастливилось, я попал в Академию в начале перестройки, когда, что называется, рвануло. Это потом мы ударились о рынок, как физиономией о пень. Кто-то уехал за границу и понял, что там не особо нужен.

Но этот период был крайне интересным, потому что все стало открытым и казалось... да много чего тогда казалось...

А с какими людьми меня свела судьба!

Диплом, очень специфичный - по «Доктору Фаустусу» Томаса Манна, - я делал под руководством великого театрального художника Даниила Данииловича Лидера. Рецензент диплома, Вадим Михайлович Клеваев, был лучшим лектором и знатоком средневекового искусства, прекрасным поэтом, оказавшим большое влияние на многих и многих интеллектуалов Киева. Учеба в студии у уже упомянутого Виктора Ивановича Зарецкого - прекрасного художника, учителя, человека. И друзья - студенты! Среда, напитанная, как губка, творчеством. Сама атмосфера перестроечная. И... наивные ожидания, надежды... Теперь все это история, очень красивая, но история.

- Вы окончили Академию и сразу стали работать как театральный художник?

- Хуже, меня пригласили на постановку со 2-го курса. Эдуард Маркович Митницкий, руководитель Киевского театра драмы и комедии «На Левом берегу Днепра», устроил соревнование между двумя студентами, и случайно победил я. Первым моим спектаклем была «Скамейка» Александра Гельмана. Постановка шла в театре почти пятнадцать лет. Сделал я три спектакля, и хоть и получил предложение в перспективе стать главным художником, не воспользовался им. Мне, наивному студенту, атмосфера театра показалась тогда слишком сгущенной. Я ушел из театра и стал заниматься живописью. Шесть лет жил в деревне, писал картины. Помимо обычных коллективных выставок - республиканских и т.д., мне с другом посчастливилось выставиться в Русском музее Киева. Каждому предоставили по отдельному залу, и фактически это была персональная выставка. Да еще на таких стенах!!! Особой гордостью, а главное, поводом для иронии было то, что моя работа висела на гвоздике, где до этого находился «Портрет инфанты Маргариты» Веласкеса.

Как раз в это время началась волна выставок за границей. Чаще это напоминало аферы. Помню, в США с Украины вывезли 800 работ. У меня увезли с десяток работ, и спустя только несколько лет с огромным трудом я их вернул, и далеко не все. Но были и более цивилизованные выставки в Италии, Польше, Германии. Покупали картины какие-то иностранцы. Тогда только началась мода на современных постсоветских художников, и все происходило стремительно, но весьма диковато.

- Вы много работали как театральный художник в различных городах России. Что вы ставили в Москве?

- В конце 90-х в театре «Летучая мышь» Г.Гурвича спектакль «Шанс» по мотивам пьесы Джеймса Кирквуда «Chorusline». Режиссер и балетмейстер Олег Николаев. Актеры, занятые в этом музыкально-пластическом шоу, участвовали во всех знаменитых мюзиклах, от «Кошек» до печально известного «Норд-Оста». В финале «Шанса» у меня на сцене одновременно раскрывались девятнадцать огромных вееров, что вмиг преобразовывало пространство серого репетиционного класса в сцену дорогого шоу.

- С какого года вы живете в Уфе?

- С 2001-го. До этого пять лет служил главным художником в Орловском молодежном театре «Свободное пространство». Было все хорошо и успешно. Победы на фестивалях, значимые постановки, но потом я понял, что больше пяти лет с одним худруком сложно работать. У нас начались... разногласия. Я ушел. Первым в Уфе моим спектаклем стал «Тиль» в Национальном молодежном театре РБ в постановке Мусалима Кульбаева. А второй постановкой стала «Очень простая история» в ГАРДТ РБ с режиссером М.И.Рабиновичем, который и предложил перевестись в Русскую драму на должность главного художника. В Русском театре я прослужил пять лет и сделал что-то около десяти работ, из них крупные, помимо «Очень простой истории», - «Страсти по Утрате» Шекспира и «Дачники» М.Горького. Были неплохие спектакли на Камерной сцене - «Оглянись во гневе» с режиссером Таней Захаровой, «Squat, или Парижская «коммуна» с Игорем Черкашиным.

Кстати, в театрах Башкирии у меня более 30 постановок, не считая таких важных мероприятий, как 60-летие Дня Победы или 450-летие Добровольного вхождения Башкирии в состав России, где я выступал в роли главного художника. Помните «Поезд Победителей», Крепость на Монументе Дружбы, Медовую ярмарку. Но и тут, похоже, возможности исчерпаны, надо двигаться дальше.

- Ваши работы в Молодежном театре стали культурными событиями. Я впервые видела, как зал аплодирует при смене декораций...

- Да, это было на «Двенадцати месяцах», когда по сюжету зима сменялась весной. Еще в Молодежном были удачные по декорациям спектакли «Тиль», «Доходное место», «Робин Гуд», «Мамаша Кураж и ее дети», «Пять вечеров», «Двенадцатая ночь», «Фигаро», да и другие.

- С какого момента вы начали совмещать работу художника-постановщика и художника по костюмам?

- Это работа - часть моей профессии. Не самая простая. Первые спектакли я ставил полностью, потом встретил художника по костюмам Жанну Верижникову и вздохнул свободно. Я ей очень благодарен, потому что многому у нее научился. После ее отъезда сначала было трудно, а сейчас создание костюмов - это настоящий творческий драйв. К примеру, в Йошкар-Оле недавно режиссер Леонид Чигин поставил «Ромео и Джульетту», очень масштабный по местным меркам спектакль, и режиссер выбрал на роль Джульетты довольно крупную девочку, с таким подростковым шармом. Интересной задачей стало сделать из нее эстетскую героиню, не лишив индивидуальности. Примерки проходили раз двадцать, пока мы не добились желанного результата. А иногда хочется изящно «покуражиться» над фактурой актера, изменив ее полностью, но в пользу характера персонажа.

- Что для вас семья?

- Наверное, мои взгляды пойдут в разрез с общепринятыми представлениями. Для меня существование в театре, живопись, увы, непреодолимо важнее. Творчество для меня - это чудо открытий. Так уж устроен, что, как только нет возможности что-то делать, нет работы, я становлюсь сам себе не интересен. Видимо, я, выходец из очень простой, по сути, крестьянской семьи, каждый раз должен доказывать себе состоятельность как художника в широком смысле этого слова.

 

Фото предоставлены автором

Фотогалерея