"Про это", или В садах постмодернизма / "Чайка" (театр Сатирикон)

Выпуск № 2-142/2011, Реплика

В прошлом номере «СБ, 10» - № 1-141 - мы опубликовали два мнения о спектакле Юрия Бутусова «Чайка» в театре «Сатирикон». Мы не меняли авторских названий - в обоих использовалось одно и то же слово, но по-разному окрашенное. Первая рецензия, посвященная еще и «Чайке» Театра-студии п/р О.Табакова, называлась «В отсутствии любви и смерти», вторая - «В направлении любви...». Названия говорят сами за себя: В.Пешкова и М.Копылова, читая текст спектакля схоже, восприняли его по-разному, сделали противоположные выводы. Первому автору «Чайка» Бутусова представилась лишенной живого чувства, эмоционально холодной, второму - прежде всего спектаклем-состоянием, мощно воздействующим на эмоциональную сферу зрителя. Мне же чрезвычайно важным показалось поговорить в связи с этим спектаклем и такими реакциями на него о постмодернизме. По мнению В.Пешковой, «постмодернизм - гимн расчеловечиванию человека как можно быстрее и эффективнее». Многие критики сегодня используют слово «постмодернизм» как ругательство, не слишком хорошо зная, что же это за направление в искусстве. Поэтому я и обратилась за комментарием к Галине Коваленко, театральному критику, кандидату искусствоведения, доценту СПбГАТИ, предметом изучения которой являются зарубежный театр и зарубежная литература, подарившая миру великий и ужасный постмодернизм.

Александра Лаврова

 

Чеховская «Чайка» Юрия Бутусова в «Сатириконе», поставленная в эстетике постмодернизма без малейшей примеси соцарта, не может не вызывать споров. Она представляет многоуровневую метафору, над разгадкой которой приходится поломать голову.

Один из теоретиков постмодернизма Ролан Барт в известной статье «Удовольствие от текста» называет читателя антигероем, получающим или не получающим удовольствие от текста. В первом случае «древний библейский миф вновь возвращается к нам: отныне смешение языков уже не является наказанием, субъект обретает возможность наслаждаться самим фактом сосуществования различных языков, работающих бок о бок: текст-удовольствие - это счастливый Вавилон». Зритель (по терминологии Барта антигерой), к категории которого относится критик, имеет дело со сценическим текстом, прочтение которого принимается или не принимается. Это зависит от того, насколько удается разгадать коды, в том числе и культурные, заложенные режиссером в сценический текст, и насколько, по мнению зрителя/ критика, коды и их интерпретация совпадают с прочтением тех, кто смотрит спектакль. Бутусов заложил в спектакль огромное количество кодов, зашифрованных самым изощренным способом. Некоторые из них не поддаются расшифровке. Сначала многое кажется произвольным и надуманным. В спектакле четыре Треплевых, три Нины Заречных, две Аркадиных. Загадочно и почти постоянное пребывание режиссера на сцене. Весь четырехчасовой спектакль мысль пребывает в действии, но эмоции рождаются не сразу. Примерно к середине действия приходит осознание, что это в высшей степени эмоциональный спектакль, более того, несмотря на множество персонажей, включая танцующую девушку (Марина Дровосекова), это монодрама художника. Рискнем предположить, что это монодрама самого создателя спектакля, ипостаси духовной и творческой жизни которого, с удачами и неудачами, в разные моменты выражают Треплев, Тригорин и Нина. Нина (Агриппина Стеклова) чрезвычайно гротескна, ее можно принять за какого-нибудь персонажа Феллини. В спектакле она главный партнер Бутусова, его оппонент, его единомышленник и даже его двойник. Эта Нина очень разная, глупенькая и вдумчивая, талантливая и бездарная, метафорически выражающая сомнения, безверие в свое призвание и талант. Одна из ключевых сцен спектакля - сцена перед самоубийством Треплева, в лихорадочном мозгу которого появляются три Нины: клоунесса-убийца с ружьем, Нина-истеричка и Нина, какой якобы ей положено быть в пьесе Чехова. Но дело не в Нине, даже не в безответной любви, а в творчестве, которым постоянно неудовлетворен художник.

«Чайка» - пьеса о театре и людях театра. Бутусов не первый, кто прибегнул к откровенной театрализации, но у него театрализация не ради самой театрализации. Она необходима для воплощения главной мысли, которую художники воплощали в картинах и скульптурах, поэты - в стихах, композиторы - в музыке. Это удалось лаконично выразить Блоку: «Искусство - ноша на плечах». Чтобы выразить эту мысль, в распоряжении Бутусова была эстетика, создаваемая веками и переосмысленная ХХ и ХХI веком. Уже упомянут Феллини, чьи визуальные и невизуальные образы сознательно или подсознательно отразились в спектакле. Имея дело с новаторской, но ставшей уже классической «Чайкой», Бутусов использует весь спектр театра абсурда. Так постоянно актерствующий Шамраев (Антон Кузнецов) напоминает бродяг Беккета из «В ожидании Годо», некогда блистательно поставленного Бутусовым. Один из самых впечатляющих моментов спектакля - монолог Треплева (Тимофей Трибунцев), во время которого Бутусов, позиционирующий себя в этой сцене как Треплев, издает мучительно-болезненные звуки нерожденного слова, выражающего муки творчества приемом дадаистов и Маяковского периода «Облака в штанах»: «Пока выкипячивают, рифмами пиликая,// из любовей и соловьев какое-то варево,// улица корчится безъязыкая -// ей нечем кричать и разговаривать».

Эти культурные коды - вавилонское смешение языков - и расшифровка хотя бы части их доставляют удовольствие от сценического текста, иногда поддающегося прочтению, а иногда и нет.

Прогулки по садам постмодернизма интересны только в одном случае - режиссеру должно быть, что поведать не только из собственного опыта, но и из переплавленного в его сознании культурного наследия, ставшего частью его собственной, неповторимой эстетики.

Американский теоретик постмодернизма И.Хасан в известном труде «Расчленение Орфея. Вперед к постмодернизму» приводит легенду об Орфее, растерзанном менадами. Его голова плыла и продолжала петь. Постмодернистский спектакль является таковым, если «поет».

Нельзя пройти мимо предуведомления Бутусова, помещенного в программке, о том, что спектакль посвящен актрисе Валентине Караваевой, Машеньке из одноименного фильма Ю.Райзмана. После трагической аварии она оказалась в забвении и нищете. До последнего часа перед любительской камерой она играла Нину Заречную. К этой скупой информации Бутусов добавил: «Театр калечит души, но он больше жизни и любви». Это уже исповедь. Постмодернистский спектакль Бутусова «поет», это исповедь зрелого художника, бесстрашно и доверчиво поведавшего о себе и своем творчестве.

Фото Михаила Гутермана