Рисунок цыганских судеб/ К 80-летию театра "Ромэн"

Выпуск № 4-144/2011, Вспоминая

И моя мама, Ольга Николаевна и моя тетя Александра Николаевна КОНОНОВЫ, актрисы театра «Ромэн», хотя и меняли фамилии в замужестве (про маму, конечно, знаю точно - по мужу она Старостина, а про тетку не уверена), но и на сцене, и для меня они были сестры Кононовы. Объединил их так знаменитый в свое время шуточный танцевальный дуэт «Шутишь - любишь», где как-то лукаво они по очереди выкликали эти слова (муж утверждает, что это был фирменный сольный номер Ольги Николаевны, по крайней мере, видел он его в ее только исполнении в 1967 году в Зеленом театре ЦПКиО). Они тогда уже совсем не были молоды, конец 1960-х, но это только добавляло очарования представлению. А вообще-то, они совершенно разные - и в сценическом, и в жизненном амплуа. Шура (я в детстве всегда называла ее только так, без «тети», в более поздние годы - Шурик) в театре прозывалась исключительно «Шуломас» - не очень почтительное цыганское слово, намекающее на ее толщину. Но это в среднем возрасте - в молодости и в пожилые годы она была очень худощава. Мой отец не видел ее 12 лет - время его лагеря и ссылки - и был потрясен, услышав от меня о Шуриной полноте. Так вот, Шура была драматическая актриса, с когда-то романтическими ролями - Рада в «Макаре Чудре», а потом, еще в сравнительной молодости, комедийными - Гожо в «Четырех женихах», позже - со множеством сыгранных ею комических старух.

Мама же была исключительно «плясунья». И она не столько танцевала, сколько плясала с некоторым скачком (но здесь я по абсолютному невежеству не судья вовсе).

Она всегда повторяла и с некоторым упорством: «Я в массе», и как-то очень этим дорожила. Так же и в жизни: Шуре свойственна некоторая классичность и в облике - гладкая черная голова с пробором посередине, никакой седины, никакой краски и в старости, абсолютная упорядоченность в костюме и жизненном распорядке, устройстве личного пространства, например, всегда закрытые форточки. На свадьбе ее дочери Ирины мы все умолили, упросили ее хоть чуть-чуть станцевать - она прошлась, действительно, чуть-чуть - и показала настоящую классическую выходку.

У мамы во всем некоторая эксцентрика - и в манере одеваться - до глубокой старости брюки и спортивная куртка, излишнюю упорядоченность она ругала «мещанством», на гастроли ездила с крохотной сумочкой, купалась в ледяной воде и в доме морозила нас настежь открытыми окнами. Уже ближе к концу ее жизни мы насильно заклеивали ей окна на зиму.

Рисунок судеб, начавшийся одинаково - из дома рано в хоры (это то, как они сами нам говорили - никаких подробностей более), потом - в организованный только что театр, - сложился разно: у мамы лагерный срок - долгий у мужа, известного спортсмена и одного из основателей и игроков команды «Спартак» А.П.Старостина, у Шуры в это время счастливое замужество - вторым браком она выходит замуж за тогдашнего завлита «Ромэна», потом драматурга И.В.Штока, написавшего для театра инсценировку лесковского «Очарованного странника» под названием «Грушенька».

Обе сестры были крайне сдержанны с нами в раскрывании той части жизни, которая происходила не у нас на глазах. Про жизнь в лагере мама рассказывала только то, как возила воду на быках и спасалась от цинги морковкой - разгружая, вытирала о телогрейку (помню характерный жест) и съедала. Да и детские их годы в тумане, хотя сама отлично помню цыганского деда (мать их умерла рано) со смоляными кудрями и бородой, в сапогах, ко мне несказанно доброго. Он навещал меня у няни Ульяши, с которой я росла до шестилетнего возраста, пока не вернулась мама.

В семье сестры не единственные дети, был старший брат Михаил, живший потом в своем доме в Салтыковке, с печкой, вполне оседлым, но цыганским бытом - мы с Шурой, двоюродной сестрой Ириной, Исидором и моим отцом ездили к ним (они с женой Нюшей были бездетны) на Пасху - какую-то могучую по обилию яств и патриархальности; помню всегдашнюю дядину приговорку: «Вот, привел Господь дожить до праздничка». Мама никогда с нами не ездила, у нее с Михаилом были какие-то нелады, а «из приличия», «по правилам» она не делала ничего - и мы с мужем называли ее «раба свободы». Еще у них был обожаемый младший брат Александр, кротчайший и добрейший, все (и я всю его недолгую жизнь) звали его «Шара», он умер, не дожив до 35 лет, потеряв на войне глаз, заполучив туберкулез и став инвалидом.

Мы, впрочем, знали, что Шура ездила к маме в лагерь на товарных поездах, а Исидор Владимирович Шток отдавал маме львиную долю своих весьма небольших средств. При том, что мой отец был и оставался в дружеских отношениях с предыдущим мужем Шуры - Платоном Владимировичем Лесли, мхатовским режиссером, потом, много позже, деканом актерского факультета ГИТИСа. После возвращения в 1954 году в Москву отец с Исидором стали уже ближайшими друзьями, и жизнь обоих семейств в 1970-е протекала, в сущности, совместно.

Обе сестры очень погружены в семейную жизнь, особенно Шура. Театр - не просто отдушина и долг - это святое. Мне самой говорил М.М.Яншин, вспоминая свое руководство в «Ромэне» через много лет, про маму: «Ни одного опоздания на репетицию, никаких отговорок, всегда первая на гастроли», - и тут размягченная улыбка, так что здесь никаких «свобод», а служение. Мама с благодарностью вспоминала «занятия у станка» - так они начинали в театре обучаться искусству танца. Она вообще любила «высокость» в искусстве - почитала МХАТ (любовно называла его «Художественный»), а в последние годы не пропускала ни одного балета по ТВ, правда, иногда вздыхала: «Все-таки я люблю характерных балерин». Что-то «характерное» углядывала в Плисецкой и предпочитала ее Улановой. У нее было чувство иерархии, и она очень уважительно относилась ко всем своим худрукам - и к П.С.Саратовскому (называла его «Барорай» - «Большой барин»), и к С.А.Баркану - и они платили маме сердечной симпатией. Н.А.Сличенко она просто обожала, его фотография висит у нее на главном месте рядом с потрясающим ее собственным портретом, который написала лагерная художница.

И мама, и Шура всю жизнь продружили с Лялей Черной, были в самых простых и тесных отношениях, но мама ценила в ней ту лесковскую «красу, природы совершенство».

Она очень любила, хранила в памяти старый театр - с М.В.Скворцовой, Суровцевым, Н.Красавиной, выделяла с восторгом Марину Черкасову, Сергея Шишкова, всю жизнь продружила с Любой Васильковой, Хрусталевыми и только-только ушедшей на пенсию - дай Бог ей долгих дней - Т.Ф.Денисовой, зав. осветительным цехом. Но очень дружила и с молодежью, интересовалась ими, вообще с удовольствием была бы и с нынешней молодежью. В ней, действительно, оставалась какая-то неистребимость молодости - когда уже стали невозможны поездки и даже длинные пешие прогулки, она выходила на балкон и наслаждалась грозой или каким-нибудь снежным бураном.

Сестры как прожили всю жизнь вместе - даже географически - почти напротив, по разным сторонам Ленинградского проспекта, так и ушли друг за другом. Ольга - на 11-й день после того, как скончалась Александра. Царство Небесное им обеим.

...В телесериале «Цыганки», где с видоизменениями и по-сериальному изображены судьбы сестер Кононовых, при всех допущениях сохранены не только их имена, но схвачено, действительно, некоторое сходство не черт лиц, но образов.

Фотогалерея