Казнить нельзя помиловать / "Медея" (Театр им. Евг. Вахтангова)

Выпуск № 6-146/2012, Премьеры Москвы

Казнить нельзя помиловать / "Медея" (Театр им. Евг. Вахтангова)

За два года на московских подмостках появились четыре Медеи. В ТЮЗе у Камы Гинкаса, смешавшего Ануя, Сенеку и Бродского, ее играет Екатерина Карпушина. В «Школе драматического искусства» Владимир Берзин поставил пьесу Клима «Театр Медеи» для Оксаны Мысиной. Кочует, не имея собственного пристанища, постановка Шамиля Дыйканбаева со Степанидой Борисовой. И вот на малую сцену Вахтанговского театра режиссер Михаил Цитриняк вывел свою Медею - Юлию Рутберг. Женщина, вокруг которой рушится мир, - образ абсолютно рутберговской энергетики. Театр нынче подлинную трагедию не жалует, и можно лишь сожалеть, что актрисе не часто выпадает роль адекватного масштаба: в свое время сыгранная ею фрекен Жюли стала для зрителя настоящим потрясением. И вот новая встреча с сильным, не укладывающимся в привычные рамки характером.

Когда стало ясно, что актриса является защитником, адвокатом своей героини, пришло понимание и того, что обычная рецензия мало что прояснит в этом спектакле. Чтобы принять брошенный тебе вызов, необходимо было услышать саму актрису. Естественный выход - взять интервью. Но и Юлии Ильиничне хотелось узнать, был ли этот вызов услышан. И разговор наш поначалу пошел так, что мы практически поменялись ролями, отвечать на вопросы пришлось мне. А в итоге получился диалог двух женщин (традиционное противостояние актриса-критик отошло на второй план) о третьей, судьба которой стала квинтэссенцией сотен тысяч других, реальных женских судеб.

- Каждая актриса играет свою Медею. Кто-то играет волшебницу, чары которой утратили свою силу...

- Кто?

- Так, мне кажется, играет Мысина: актриса всегда немного волшебница, если заставляет зрителя верить в подлинность придуманных кем-то страстей. У Екатерины Карпушиной Медея прежде всего царица, борющаяся за власть над Язоном, а значит и над миром, который для нее воплощен в нем одном. А ваша Медея увиделась мне солдатом маленькой армии, лишившейся генерала. В юной царевне, жившей в благополучном мире, как мне кажется, подспудно таилась жажда мятежа. Иначе она не откликнулась бы на призыв Язона и предоставила бы этого авантюриста его собственной судьбе. Он пробудил в ней жажду ничем и никем не ограниченной свободы, потому она и пошла за ним, спалив за собою все мосты.

- А во имя чего она все это делает, с вашей точки зрения?

- Я не нашла однозначного ответа на этот вопрос. Сказать, что ради любви, было бы слишком просто. Когда человека воспитывают в жестких ограничениях (как ни свободна царевна, есть поступки, кои ей совершать не по чину), натура слабая смиряется, сильная начинает протестовать. Может, Язон и вызвал в ней такую страсть потому, что выламывался из привычной картины окружающего мира. Вторая версия лежит глубже: Медея хотела сравняться с Язоном в праве жить так, как она считает нужным. Мужчинам испокон веку это разрешено, женщине даже в наши довольно свободные времена - нет.

- А как же тогда финал? Для чего Язону и Медее нужна эта последняя встреча?

- Совместить два сценария у Медеи не получилось. Все жертвы, которые она принесла ради него, - напрасны. Медея спохватилась, но поздно: ей хочется быть не соратником Язона, а маленькой и слабой женщиной, укрывающейся за мужем, как за каменной стеной. Но Язон исчерпал свой запас прочности, и человеческой, и мужской. Свой потолок он выбрал и уходит туда, где может почивать на лаврах, которые он себе уже стяжал, где его считают своим и где его будут любить до гробовой доски. А Медею нигде своей не считают. Ей негде искать мира и покоя, ей придется сражаться до конца своих дней. Армия еще боеспособна, а генералу уже ничего не надо.

- А почему она решает уйти в небытие, причем совершенно осознанно? Хотя, как вы говорите, она еще может сражаться.

- Медее не для кого сражаться. Ради Язона она готова преодолеть все на свете. С его уходом она теряет смысл собственного существования. И детей она убивает потому, что она не в состоянии передать им энергию жизни на пределе, поскольку энергия иссякла в ней, а жить в полнакала она не умеет и не хочет.

- А был момент, когда у вас навернулись слезы?

- И не один. Но больнее всего, конечно, было «присутствовать» при последнем объяснении Медеи и Язона: ощущение было такое, что и тебя саму сейчас погребет под обломками разрушенного ими мира. Эта пьеса и манит, и пугает одновременно: слишком многое накладывается на собственные переживания, но ведь ради этого люди и ходят в театр.

- А у вас только на нашем спектакле было ощущение, что это накладывается на ваши жизненные обстоятельства?

- Сопереживать героине Мысиной не получилось: слишком явственной была выстроенность, сконструированность, пусть и виртуозная, театральной игры. А героиня Карпушиной вызывала внутренний протест, сила которого просто глушила человеческое сочувствие. Все имеющиеся на сегодняшний день спектакли разные, каждый ставил и играл про то, что ему ближе, отсюда и избирательность зрительских реакций. Но скажите, вам не страшно было приниматься за постановку при таком количестве «соперников»?

- Мы не знали, какие мы по счету, знали только о спектакле «Медея» Камы Мироновича, которого мы очень любим и надеемся, что он придет к нам на спектакль. Ануй, как мне кажется, оказал огромную услугу театру и XX, и XXI века, переведя котурную древнегреческую трагедию в трагедию, которую можно рассказать человеческим языком. Нам очень хотелось, чтобы Медея и Язон были абсолютно сегодняшними людьми, чтобы зрители, приходящие на спектакль, не только с точки зрения сюжета чувствовали, что и в их жизни происходит нечто похожее, пусть и с меньшим градусом, но и эмоционально сопереживали происходящему.

- Без сопереживания нет театра, но сегодня играть трагедию чрезвычайно сложно: жизнь делает человека все более толстокожим.

- А актеру, играющему трагедию, нужно не просто уметь существовать на сцене как стайер, а не как спринтер, но и брать на себя весьма тяжелый эмоциональный груз. Так что трагедия в театре не уходящая, а ушедшая натура. Но нам очень хотелось сделать спектакль о любви, которая превыше жизни. Когда в лесу Язон взял Медею на руки, произошло «короткое замыкание», возникла огромная любовь, изначально несущая в себе задатки трагедии. Я не думаю, что Медею не устраивала ее жизнь во дворце. Но случился амок, и ради человека, потребовавшего золотое руно, она бросила все, предав отца и убив родного брата. Это мог сделать только человек в экстатическом состоянии. Весь мир для нее воплотился в Язоне, а это уже трагедия, потому что все прочее перестало существовать. Она захотела быть равной любимому мужчине и до такой степени заигралась в эмансипацию, что забыла, что она - женщина. И проспала свое счастье. Для Язона ведь тоже было время, когда весь мир воплощался в Медее. Даже удивительно, что в суровом воине проснулась такая нежность.

- У него все было для счастья - любимая женщина, любимые дети.

- Любимые, но - походные. Вся их жизнь - бесконечный поход. И он устал. Абсолютно мужская позиция - ему захотелось простого человеческого счастья. Медея говорит: ты стал обычным человеком.

- Но это не единственная причина крушения их мира. Возможно ли в принципе обычное счастье, если накал отношений с самого начала слишком высок?

- Человек не может постоянно жить под напряжением 2500 вольт, но если снизить его до обычных 220, этого будет мало. Потому в их любви изначально и крылась трагедия: дальше некуда развивать отношения. Медея начинает предчувствовать, что Язон может изменить ей, а для нее измена недопустима и она опережает его, изменив первая, не позволив себя унизить. Ради Язона она перестала быть собой, все бросила на алтарь его жизни. Смерть - единственный путь снова стать Медеей, единственный способ, который могла принять восточная женщина царских кровей. Искупление всего содеянного ею - смерть. Она Язона оставила без выбора. С таким отцом она детей оставить не может - это ее кровь, и все, что принадлежит ей, Медея забирает с собой. Ничего не оставляя Язону. Мы восемь раз переделывали финал, оборвав пьесу раньше, чем автор: на людей сегодня намек действует сильнее, чем лобовая атака. Из единого мира Медеи и Язона возникают два: мир подвига, преданности, романтики, чести, достоинства и мир толерантности, компромисса, благоразумной добропорядочности, в котором нет места ни подвигу, ни романтике. Но в этой истории нет ни правых, ни виноватых. Есть столкновение антимиров. Я такой же абсолютный адвокат Медеи, как Гриша Антипенко адвокат Язона. Этот спектакль - наше послание миру, в котором мы живем. Миша Цитриняк назвал его реквиемом личности.

- Личность... Человек, способный на поступок. Такие всегда были редкостью, а сегодня совершать поступки, похоже, и вовсе считается дурным тоном. Нас так рьяно призывают строить удобный, благополучный, комфортный мир. Но где есть поступок, там комфорт и благополучие разлезаются по швам. И вдруг приходят люди и говорят тебе, уютно устроившемуся в кресле: если ты проживешь в благополучии всю свою жизнь, ты ничего не узнаешь ни о жизни, ни о самом себе.

Фото Михаила Гутермана

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.