Его величество Холстомер / Евгений Лебедев (Санкт-Петербург)

Выпуск № 6-146/2012, Вспоминая

Давным-давно, еще в семидесятые годы прошлого века, автор этих строк, будучи провинциальным, не вполне отесанным в театральном смысле пареньком, с боем достал билетик на галерку Театра им. Моссовета. Здесь гастролировал самый знаменитый советский театр - Ленинградский БДТ, в то время еще носивший имя Максима Горького. Давали толстовскую «Историю лошади» с Евгением Лебедевым в главной роли. Тогда великому артисту было только шестьдесят. В этом году исполнилось бы девяносто пять.

Хотите верьте, хотите нет, но до сих пор при воспоминаниях о том дне подкатывает к горлу ком и скупая мужская слеза так и норовит выкатиться из уже изрядно потрепанных дальнозоркостью глаз. Пальцы уже готовы отстучать по «клаве» затасканные словечки, типа «потрясающе, великолепно, гениально». Но сдерживаю себя, потому что все они в данном случае не отразили бы и сотой доли чувств, обрушившихся на юное, еще не окрепшее в театральных «боях» сердце. По степени эмоционального воздействия это было похоже на снежную лавину, срывающуюся с вершины. Или на громадную океанскую волну, захлестывающую тебя со всеми твоими потрохами. И, конечно, главным виновником этого чуда был Евгений Алексеевич Лебедев - один из величайших артистов легендарной товстоноговской команды БДТ времен 70-х и 80-х годов.

Слава Богу, что мы родились в век телевидения, которое смогло зафиксировать для потомков театральные шедевры. Но опытный театрал, наверное, согласится, что (цитирую Петра Фоменко) театр по ТВ - это все равно, что поцелуй через стекло. Поэтому главная память, конечно же, - та, что осталась в сердце. А в нем - «вулканический» Бессеменов из горьковских «Мещан», страшный, отвратительный и, тем не менее, притягательный брехтовский Артуро Уи, язвительный профессор Серебряков, уморительно смешной гротескный алкоголик-спекулянт из шукшинских «Энергичных людей». (Сцена опохмелки с помощью полотенца в его исполнении стала классикой.) Но главное, конечно, это Холстомер: сначала еле стоящий на ногах жеребенок, наивно и с надеждой взирающий на мир и окружающих его «двуногих божьих созданий», а потом - несчастный старый мерин с остановившимся взором... Ну разве можно забыть ту удаль молодецкую и разудалую песню, под которую Холстомер вез своего любимого князя к даме сердца! Или первое любовное свидание юного резвого скакуна с кобылицей Вязопурихой! Или страшный миг оскопления красавца-жеребца! Пишущий эти строки сидел на галерке и боялся вздохнуть, чтобы не разрыдаться перед своей дамой и всем честным театральным людом. Но этот люд, думаю, не обратил бы на меня никакого внимания, потому что сам рыдал в три ручья. А после спектакля без преувеличения минут двадцать отбивал ладони, аплодируя великим артистам. Потом за тридцать лет театральных университетов, пожалуй, было еще три-четыре таких вечера. Может быть, это и называется счастьем...

Евгений Лебедев - один из тех «везунчиков», которых Судьба лишила права выбора: актерство, лицедейство, наверное, было написано ему на роду. Но этот «актер Божьей милостью» шел своей стезей, продираясь порой через, казалось бы, непроходимые чащи. Достаточно сказать, что был он сыном священника, к тому же - репрессированного. Когда двадцатилетний паренек пришел с маленькой сестрой в Наркомпрос (по нынешнему - Министерство образования), их выгнали, назвав врагами. А в женотделе обозвали «поповскими выродками, поездившими на шее рабочего класса». Но отец перед арестом, чувствуя, что они больше не увидятся, наказал ему сохранять веру. И сын свято чтил этот завет. И работал, работал, работал. Писал в своих воспоминаниях: «Я с двенадцати лет работал и как будто ни в чем не отличался от своих товарищей, которым не нужно было при живых родителях говорить о них, что они давным-давно умерли».

Был комсомольцем, активистом. Потом в его жизни появился ТРАМ - Театр рабочей молодежи, куда он пришел из ФЗУ. Там, вроде, все были равны, боролись с неграмотностью, несли «искусство революции в массы». Все равны? Как бы не так! Узнали, что Женька Лебедев - поповский сын. Что творилось! Орали: таким не место не то что в театре, но и в обществе. Что таких надо к позорному столбу! Ему было шестнадцать, он плакал. Что при этом чувствовал: унижение, боль, недоумение? Сейчас на этот вопрос уже не ответит никто. Вспомнился, наверное, этот ТРАМ, когда репетировал Холстомера. (Такая уж странная эта природа актерская: все для сцены, все в копилку - и радость, и горе.)

«Выродку - поповскому сыну» все же удалось окончить Московское городское театральное училище. Но в столицах остаться не получилось, уехал в Тбилиси, где «протрубил» почти десять лет. Маялся: все там было неродное. Стремился в Россию. Не отпускали. Тогда попросил привезти хоть горсточку русской земли. Привезли. Хранил ее в спичечной коробке в гримерке... Но нет худа без добра: в Тбилиси произошла, как сейчас принято говорить, «судьбоносная» встреча. В том же Тбилисском детском театре работал Георгий Александрович Товстоногов. Отца у него тоже репрессировали. Лебедеву театр снял комнату у Товстоноговых. С «великим Гогой» подружились, как оказалось, на всю жизнь. Пришла любовь, хотя сестра Товстоногова - Нателла - была на десять лет младше. Потом, когда Георгий Александрович получил в Ленинграде Театр им. Ленинского комсомола, Лебедев стал работать там. А в 1956-м перешел в БДТ. В Питере семьи жили одним домом: две квартиры были рядом, прорубили стенку - образовалась одна.

Жалею тех, кто не видел Лебедева в театре. Но, слава Богу, его заметили киношники. Больших ролей не предлагали, но и маленькие запоминались надолго. Вспомнить хотя бы подлеца Ромашку из «Двух капитанов» или Агафона Дубцова в «Поднятой целине», полковника («В огне брода нет») или Супругова в «Поезде милосердия». Удалось встретиться в кино и с Василием Макаровичем Шукшиным: сыграл Броньку Пупкова в «Странных людях». Да мало ли еще фильмов - штук сорок за всю биографию...

Из воспоминаний Нателлы Александровны узнал, что ее муж всю жизнь мечтал сыграть короля Лира. Не получилось, хотя работал над ролью так, как будто готовился к премьере. И никогда не намекнул об этой мечте шурину...

В своих записках Евгений Алексеевич сетовал, что от артиста остаются только фотографии.

«Да память тех, кто видел тебя и запомнил». Запомнили миллионы. Это, наверное, и называется бессмертием.