Такие разные вечера / VIII Театральный фестиваль им. А.Володина "Пять вечеров"

Выпуск № 7-147/2012, Фестивали

С 6 по 11 февраля в Петербурге прошел VIII театральный фестиваль им. Александра Володина «Пять вечеров».

Есть фестивали, неотделимые от места их проведения. Их невозможно представить в ином пространстве: они связаны с его историей, дышат его атмосферой. Среди таких - фестиваль «Пять вечеров», традиционно проходящий в Петербурге в феврале: в этом месяце, как известно, драматург родился. Когда вновь и вновь слышишь со сцены: «Восстания, двадцать два, квартира два» (называет свой адрес Тамара), или что гастроном Зои - на углу Литейного и Пестеля, близость сюжета еще ощутимей. В этом городе живут люди, дружившие с Володиным, с которых он писал своих персонажей и которых, к слову, можно увидеть на фестивале. Этот форум остается местом встречи людей разных поколений: тех, кто застал Володина, и тех, для кого он - уже классик. При этом кажется, что володинская атмосфера все больше истончается, уловить ее в жизни и в театре все труднее.

Дистанцию между нами и ушедшей эпохой подчеркивал традиционный для этого фестиваля антураж. Фойе Театра на Литейном (в этом театре проходила основная часть программы) украсили знаками советского времени: картонные, в человеческий рост, фигуры обывателей, остроумные вывески, буфет с копеечными ценами и колоритной буфетчицей. Эти отсылки к прошлому ироничны, но не лишены ностальгической ноты.

Нынешняя программа не отличалась плотностью. Два названия питерскому зрителю знакомы: это «Портрет с дождем» Льва Додина (МДТ) и «Стыдно быть несчастливым» по мотивам володинских дневников в постановке Семена Серзина (играют актеры «Этюд-театра» и театра «Мастерская»). Плюс три версии «Пяти вечеров»: спектакли Александра Кладько (Русский театр Эстонии), Ольги Харитоновой (Саратовский театр драмы им. И.А.Слонова) и директора фестиваля Виктора Рыжакова (театр «Мастерская П.Н.Фоменко», Москва). Еще - вологодский «Старший сын» Бориса Гранатова, ведь собственно Володиным фестиваль не ограничивается. Разумеется, его основатели критик Марина Дмитревская и режиссер В.Рыжаков изначально понимали, какое это роскошество: взять наследие Володина за основу ежегодного форума. В этом же году проблема отбора, кажется, встала особенно остро. Как будто между театрами, претендующими на участие, не было никакой конкуренции. Спектакли настолько разнородны и случайны по отношению друг к другу, что попытка взглянуть на них как на целое, собрать в сюжет кажется иллюзорной.

Компенсировать это должна была «неспектакльная» часть, давшая фестивалю динамику и объем. Вместе с читками пьес и ежевечерней газетой студентов-театроведов «Проба пера» дополнительную часть составили театроведческая конференция «Современная пьеса с человеческим лицом. От Володина в двухтысячные» и режиссерская лаборатория «Молодые ставят Володина».

В представлении участников конференции, молодых театроведов из Литвы, Москвы и Петербурга, Володин оказался фигурой не столько исторической, сколько современной, не просто допускающей параллели с нынешним искусством, но и обогащающей его. В этом смысле показательным был доклад «"Новая драма" Александра Володина. Взгляд из двухтысячных». Володинскую драматургию часто называют «человечной», и не случайно отдельную линию прочертили доклады, где была попытка создать портрет Человека: «Человек в драматургии Ивана Вырыпаева», «Женщина в литовской драматургии. Сегодня и вчера», «Женщина в пьесах А.М.Володина и в пьесе А.Яблонской "Где-то и около"».

Пропустить через себя володинские сюжеты была возможность у молодежи в рамках режиссерской лаборатории. Четырем начинающим режиссерам из Центра им. В.Мейерхольда предложено было, выбрав любой текст из наследия драматурга, в короткий срок поставить 20-минутный эскиз вместе с питерскими ребятами - выпускниками В.Фильштинского и Г.Козлова. Как заметила критик Н.Шалимова, эта лаборатория получилась скорее актерской, нежели режиссерской. Зрители увидели серьезные заявки на удачные роли, а вот в плане режиссуры вышло скромно. Хотя, по слову кураторов проекта В.Рыжакова и Д.Егорова, условия эскиза должны были раскрепостить режиссеров, дать свободу, азарт - и направить на поиск своего ключа к Володину.

«Происшествие, которого никто не заметил» Лоретты Васьковой напоминало экзамен по мастерству: с речевыми и пластическими упражнениями, мячиками и прыжками. Иной игровой подход предложил Савва Чеботарь: «Записки нетрезвого человека» читала девушка, выделенная лучом света в черном пространстве. Режиссер, выбрав ориентиром «Июль» с Агуреевой, акцентировал внимание на отношении актрисы со словом. Читая остраненно, она при этом словно искала способы войти с текстом в резонанс. Два других режиссера не стремились поиграть с формой, но у них в большей степени сложился контакт со зрителем. Артемий Николаев в своем добродушно-ироническом «Назначении» проявил чуткость к актерам, выразительно подчеркнул их пластические данные. Эскиз «С любимыми не расставайтесь», который представил Никита Ракк, привлек современной интонацией: освобожденные от советского «налета», персонажи оказались сегодняшними, узнаваемыми. Очевидно, что молодым артистам комфортнее в лирических моментах, когда они говорят от себя, исходя из своего жизненного опыта, а не лепят далекие от нас характеры.

Программа «Первая читка» (название предполагает, что пьеса впервые представлена на суд зрителей), которая поддерживает молодых драматургов, ставит режиссеров и актеров в иные условия: показать себя в современном материале, иногда спорном в художественном отношении, требующем дальнейшей работы. Здесь порой просто необходима смелость по отношению к автору. У жанра «режиссированной читки» странная специфика. С одной стороны, нужно презентовать текст, не перегрузив его сценическими приемами, избежав навязывания своего отношения, но ведь как только за текст берется театр, чистота восприятия исключена. Встают задачи явно режиссерские: выбор исполнителей, принцип расположения их в пространстве, способ чтения и так далее. Режиссуры без авторского взгляда не бывает, но сам формат читки порой затрудняет его воплощение. О тексте, если не прочесть его заранее, зритель все-таки судит по некоему гибриду пьесы и театра. Честно сказать, представленные пьесы не захотелось рекомендовать в какой-нибудь театр. Это опусы начинающих авторов - за исключением Ярославы Пулинович, и часто было видно неумение выстроить действие, передать через него смысл. Были пьесы театроведов, они отличались необычной стилистикой, сложными цитатами и аллюзиями, но показались скорее пьесами для чтения.

К разным текстам режиссеры подошли по-разному. У кого-то основными были интонационные приемы, когда актеры читали, просто сидя на стульях, кто-то, напротив, обратился к разным компонентам театра, придумав мизансцены, костюмы, музыкальное решение. На примере Андрея Корионова, взявшего пьесу Татьяны Голюновой «Не про нас», стало видно, что для читки музыка - грубое средство воздействия, им легче всего оживить зал и наметить жанр. Совсем по-иному, не так прямолинейно, «слышалась» пьеса Евгения Бабушкина «Л.» в исполнении режиссера Александра Савчука и артистов его замечательного театра «Lusores». Этот авангардный театр сосредоточился на звучании авангардного же текста о Троцком, выстраивая сложную ритмическую структуру. И через холодное, жестко звучащее слово ребятам удалось донести лирическое начало.

При столь разных подходах стало ясно, что текст, даже при его несовершенствах, кажется обаятельным, когда режиссер не закрепляет своих оценок, оставляет простор для зрительской фантазии. Оптимальным показался вариант Полины Неведомской, взявшей пьесу Я.Пулинович «Завтра будет новый день», вещь многословную и, кажется, не столь интересную, как другие работы этого драматурга. Но за главную героиню - Жанну - читала актриса Александринского театра Светлана Смирнова, и эскиз стал одной из неожиданностей фестиваля. Жанна, бизнес-вумен в возрасте, узнав, что ее молодой любовник изменяет ей и даже готовится стать отцом, начинает мстить. Не лишенный банальности сюжет, тем не менее, позволил актрисе приблизиться к своей теме: часто образ Смирновой - это маленькая хрупкая женщина, в которой просыпается комическая инфернальность, желание утвердить себя в непонятном мире, покорить его. Актриса и здесь прорывалась через бытовой пласт. Когда Жанна вспоминала, как пошла в бизнес, начав с развозки макарон, как ей всегда приходилось вести схватку с жизнью, - в этом была и ироническая «вертикаль», дерзновение маленького человека задать вопросы судьбе. Важно и то, что артисты, читавшие по распечатке, обыгрывали свое недавнее знакомство с текстом, после некоторых реплик обращались в зал, словно удивляясь тому, что секунду назад произнесли. Это придало эскизу легкое дыхание.

Основная часть фестиваля, как было сказано, в единый сюжет не собирается. Но если выбирать ракурс, в котором можно посмотреть на спектакли, то проблема пространства и времени кажется содержательной, хотя, конечно, не новой. Для володинской драматургии эти категории принципиальные, «болевые». Недаром сегодня продолжаются споры, насколько Володин принадлежит своему времени, насколько его можно вынуть из контекста эпохи.

Саратовские «Пять вечеров», простодушный опус завлита театра О.Харитоновой, - наиболее уязвимый спектакль программы. Режиссерская идея сводится к «открытию», что володинская история принадлежит не только своему времени. В течение спектакля режиссер меняет стилистику, «условия игры». Сначала знаки эпохи навязчивы и обильны. За короткое время успевают прозвучать «Мишка, мишка...», песня про ленинградцев и другие шлягеры; на сцене всегда стоит афишная тумба с названиями кинохитов 50-х (художник Ольга Герр). Но эти лежащие на поверхности приметы не дают ощущения времени. Зато интересно обозначено место действия: на ниспадающей с колосников ткани - будто тушью нарисованы силуэты Ленинграда.

Во втором действии О.Харитонова, смешав времена, попыталась приблизить спектакль к современности: через иной музыкальный ряд, явно более поздний, чем конец 50-х (в песнях - бардовский оттенок, специальная небрежность), а также через темпоритм, костюмы, свет. На смену ретро пришли иные, как бы современные ритмы. Но этот ход, не подготовленный действием, к нашим дням зрителей вряд ли приблизил, оказался формальным, как и «историзм» первых сцен.

Кажется, что Алиса Зыкина - Тамара обыгрывает свое некоторое внешнее сходство с Гурченко в этой роли. Она все время остается персонажем «в себе», возможно, внешне интересным, но чья душевная жизнь не проявлена. Ильин Юрия Кудинова получился плосковатым: за его неотесанностью нет второго плана, как будто социальная простота героя понята буквально: да, простой шофер, крутит баранку где-то на Севере.

Питерцы возлагали надежды на А.Кладько и замечательных эстонских актеров, но эти «Пять вечеров» удивили прямолинейными и не новыми приемами. Это, скажем, фальшивые, «бутафорские» голоса из радио, которыми говорится о достижениях страны Советов; это финальное кружение героев под падающий снег; это моменты лирических признаний, когда герои сидят, замерев, а звучат их записанные на пленку голоса.

Спектакль играется на сцене. Зрители сидят, разделенные на два сектора игровой площадкой. Она, в свою очередь, тоже разделяется - с помощью мизансцен, - образуя два полюса. Допустим, на одном полюсе обитает Зоя, на другом - Тамара. Это расположение артистов (как и зрителей) друг против друга таит смысл противоборства. Этот смысл проговаривают и мизансцены. В пустом, разреженном пространстве друг против друга стоят Мужчина и Женщина - испытывая один другого, изучая. Это вечное противостояние мужчины и женщины. Время течет томно, словно предлагая нам всмотреться в душевные движения. Не столь важно, кто эти мужчина и женщина, ведь одни и те же мизансцены повторяют Ильин и Зоя, потом Ильин и Тамара, потом Слава и Катя. Их диалоги могли бы стать словесным поединком (кажется, к этому все ведет), что осталось больше на уровне замысла.

Внешним ироническим сходством объединены Зоя (Елена Тарасенко) и Тамара (Лариса Саванкова), упитанные блондинки, правда, Зоя шаржированная, пошловатая. Они - как две стороны одной женской сущности, женской природы, и это выражено буквально. После свидания с соперницей Тамара возвращается на свою половину сцены. Далее - зеркальная мизансцена: Тамара, что-то делающая по дому, словно отражается в Зое, они подходят друг к другу все ближе, пока, наконец, под рыдающие звуки «Миленький ты мой» Зоя жалостливо не обнимет соперницу.

В этом спектакле по актерской игре на первый план вышли мужчины: интеллигентный, душевно изящный Ильин - Александр Ивашкевич и неожиданный Слава - Дмитрий Кордас: пухлый и немного несуразный, он не боялся показаться смешным, что добавило образу трогательности.

Если в этих двух спектаклях былая эпоха ощущалась, пусть не всегда отчетливо, то В.Рыжаков и Л.Додин вообще игнорировали конкретику времени-места. Рыжаков - радикально и демонстративно, Додин - мягче, осторожнее. Конечно, это слишком разные театральные миры, но все-таки их хочется сопоставить.

На сцене МДТ художник Давид Боровский минимальными средствами обозначил фотостудию. В прологе спектакля «Портрет с дождем» герои поочередно замирают на фоне белого холста, словно позируют фотографу. Человек в пустом пространстве выглядит здесь неприкрыто и беззащитно. В московских «Пяти вечерах» декорация, которую передвигают по сцене исполнители, осваивается ими как актерский станок Мейерхольда (сценография В.Рыжакова): быт вырван, они так же неприкрыты в пустоте и должны завоевать внимание зала своей пластикой, жестами, мимикой.

Оба спектакля поставлены на актрис: додинский - на Татьяну Шестакову, рыжаковский - на Полину Агурееву. Их героини - смысловой остов спектаклей, остальные персонажи идут как дополнение. У Додина почти все «остальные» - яркие типажи, разные, но в то же время сливающиеся в пестрый фон. У Рыжакова - довольно безликие образы, не основанные на актерской индивидуальности: замени этого исполнителя другим, подобной психофизики, и вряд ли что-то потеряется. Клавдия, героиня Шестаковой, - женщина в возрасте, сохранившая душу детской. Тамара Агуреевой - почти дитя, инфантильное создание, которое порой скукоживается и дребезжит, как старушка. Клавдия почти весь спектакль сидит в центре сцены на стуле, что как будто рискованно: ведь и актриса играет одной краской, одной, не меняющейся, энергией. Тамара же - часть подвижного, вертящегося сценического мира, моторчик «биомеханической» конструкции. И эффект разный. Через статичный (обращенный к залу, а не к персонажам) рисунок роли Шестаковой к финалу удается собрать партнеров, протянув невидимые нити, согреть пространство душевным светом. А вот у Рыжакова этой единой энергетической связи актрисы с остальными не возникает (хотя форма спектакля очень собранная); Агуреева остается интересной как-то сама по себе. Но она одухотворяет сухой, логический рисунок спектакля.

После прекрасного приема рыжаковских «Пяти вечеров» поделюсь сомнениями. Спектакль при всей внешней динамике (ритм невероятно жесткий, время буквально подгоняется кем-то) кажется неизбывно статичным. «Условия игры», заданные вначале, ничуть не меняются к концу. Вот актеры стоят на голой игровой площадке, и обстановка рисуется мультяшной видеографикой: то радио, то дверь, то вешалка. Актерам дана резкая, трафаретная пластика, которая иногда иллюстрирует слово, иногда - пререкается с ним (Тамара говорит, что ей все равно, останется ли Ильин ночевать, а сама всей собой загораживает дверь). Артисты сами кажутся одномерными, плоскими, они на фоне декорации - словно в ячейке комикса. Принимают фиксированные гротескные позы. Хотелось сказать «плакатная стилистика», но для плаката недостает обобщающих движений. Скорее, это картинки-юморески. Вот и сменяет одна картинка другую. Определив эти самые «условия игры», далее Рыжаков пропускает всю пьесу через них. Странно, что, авторски организовав пространство-время, режиссер не проявил такой же смелости в отношении текста. И кажется, что текст тянет в одну сторону, а режиссура - в другую.

Конечно, отдельные эпизоды и реплики звучат неожиданно. Но суть движения не определена. Дальше утрированного юмора той или иной сцены мы не движемся. Игру, заданную вначале, можно принять, но ведь ждешь перелома: от чистого гаерства, эксцентрики - до лирической сути, пусть она и возникнет в такой гротескной форме. Ведь меняется оформление: за нарисованной дверью обнаруживается настоящая, нарисованный мир материализуется. Так и от актеров ожидаешь искры подлинности. Разумеется, лирическое ощущение зависит от восприятия каждого. Кто-то и относится к этой работе Рыжакова лирически. Лично мне показалось, что с водой выплеснут ребенок, что пьеса лишилась поэтической сути. А зачем тогда ставить? Остраненно посмотреть на советских людей, которые сегодня кажутся смешными марионетками? Спектакль сложно назвать человеческим высказыванием. Это скорее лабораторный опыт: показать, что Володин может быть поставлен и так. Наверное, может. Может и иначе. Почему еще не обратиться к языку театра кабуки или классицизма? А что, пять вечеров - «классические» пять актов, единство места и времени и прочая.

Вот такие противоречивые мысли вызвал нынешний Володинский фестиваль. Интересно, как будет организован он в дальнейшем. Возможно, в просторах страны найдутся спектакли, подходящие для петербургского форума не только тематически, но и по творческому уровню. И можно будет выбирать, выстраивая фестивальный сюжет. А возможно, будет разрастаться, дополняться новыми проектами «неспектакльная» часть. Поживем - увидим.

Фото предоставлены организаторами фестиваля

Фотогалерея