«Забытые следы чьей-то глубины...»

Выпуск №4 - 114/2008, Лица

Одна из прелестей нашей невеселой и достаточно прозаичной профессии — возможность увлечься. Театром, спектаклем, артистом, каким-то даже эпизодом в спектакле, какой-то отдельно взятой ролью... На самом деле, это — большое счастье, потому что вот такое увлечение, влюбленность и оправдывают, в конечном счете, поездки во все концы бескрайней России на фестивали или на премьеры, почти ежевечерние походы в театр у себя дома, в Москве. И у каждого из нас неизбежно найдется свой «заветный список» имен тех, кто сумел вызвать эту высокую и чистую влюбленность.

Порой она толкает на неожиданные поступки. Например, на вечер у голубого экрана, хотя уже давно не можешь выносить ни этот голубоватый отсвет, ни то, что на его фоне происходит. Видишь в лениво просматриваемой программе любимую фамилию и — все, пропал вечер!.. Вот так я увидела фильм «Травести» — в общем-то, довольно банальную мелодраму, никакого особенного интереса не представляющую, но... в роли озлобленного, обиженного на весь свет, жесткого и в чем-то жестокого провинциального театрального главного режиссера был Сергей БАРКОВСКИЙ, и именно его присутствие на экране придало ленте и неожиданный объем, и какую-то особенную, протяжно-тоскливую ноту, какие бывают обычно только в обыденной нашей реальности.

Когда-то этот режиссер, пользующийся репутацией новатора и сокрушителя основ, вместе с группой молодых артистов уехал из Ленинграда в захолустье, чтобы открыть там театр и нести зрителям свет нового, подлинного искусства. Все они были тогда молодыми, горячими, настроенными энтузиастически, уверенными, что перевернут мир искусства.

Конечно же, этого так и не произошло. Кто-то уехал, кто-то спился, кто-то остался служить в театре, но уже без прежней горячности, а он, человек умный, протрезвевший, не раз и не два столкнувшийся с действительностью, давно понял, что так и прозябать им всем здесь до скончания века, ничего не изменяя в своем маленьком городе, а уж тем более — в стране...

Желчный, истеричный, затянутый в черный костюм, взглядывающий на всех исподлобья недобрыми глазами — таким предстал Сергей Барковский в фильме. Но и в моменты его срывов, крика в глазах плескалась такая неподдельная боль, что хотелось вопреки всему жалеть этого человека. И когда в финале он смотрел в окно и почти без интонаций говорил о том, что и сам уехал бы отсюда, но — некуда, в облике его проступало нечто от Мармеладова из «Преступления и наказания» с его хрестоматийным: «Некуда человеку идти!..». Может быть, сегодня, на заре ХХI века, еще более «некуда», чем в веке позапрошлом...

Сергей Барковский — артист поистине безграничного диапазона. Он может представать перед нами «маленьким человеком», а может — истинным героем; ему подвластны образы мыслителей и недалеких уютных обывателей; он умеет быть смешным и страшным, жалким и величественным. Для того чтобы написать обо всех ролях Сергея Барковского, потребовался бы, наверное, солидный том — невероятно востребованный, он очень много снимается в кино и на телевидении, играет в нескольких петербургских театрах, но мне особенно дороги его роли, сыгранные на сцене Молодежного театра на Фонтанке, где артист служит вот уже полтора десятилетия.

Хотя, много слышав о его моноспектаклях, сделанных в Пушкинском театральном центре, я наконец-то увидела один из них — «Историю села Горюхина» А. С. Пушкина (режиссер Андрей Андреев) и была покорена не только органичностью Барковского, но и — в который раз! — его уникальным мастерством, его умением безраздельно владеть зрительным залом и глубиной проникновения в пушкинский замысел.

Произведение, в сущности, совершенно несценичное, «История села Горюхина» прочитана режиссером и артистом как рассказ о «маленьком человеке», Иване Петровиче Белкине, страстно мечтающем стать литератором и начавшем свое поприще с осмысления истории родного села, где прошла значительная часть его жизни. И именно в процессе этого осмысления Иван Петрович Белкин вырастает буквально на наших глазах в писателя, умеющего соотнести маленькое Горюхино с большой Россией, а значит — и создать «Повести Белкина». Разумеется, ни у кого из нас не возникает сомнений в том, кто является истинным автором этого шедевра русской литературы, но такова уж власть подмостков над нами, что в какой-то момент начинаешь «путать»: Пушкин словно сливается с Белкиным, Белкин как будто чем-то начинает напоминать Пушкина... Магия театра — иначе не скажешь!..

Но, в первую очередь, магия личности артиста, потому что Сергей Барковский играет нервно, темпераментно, очень живо. Один на один со зрителем, он воспроизводит целую историю жизни своего персонажа так, что ни на миг не становится скучно или неинтересно: мы с напряжением следим за развитием сюжета (которого, в сущности, нет) и испытываем острую боль в момент, когда из-за шкафа, призванного в этом спектакле стать целым миром, поднимается густая струя дыма, словно прошлое сгорело на наших глазах — прошлое Ивана Петровича Белкина, прошлое России, наше собственное прошлое...

Спектакль имеет подзаголовок: «Презентация рукописи Ивана Петровича Белкина» — и с тонкой иронией и глубоким человеческим волнением Сергей Барковский обыгрывает этот своеобразный жанр, созидая целый мир в буквальном смысле слова из ничего — из шкафа достаются куклы, вот и готов мир Горюхина как дома, семьи, страны, космоса, если хотите.

Для того чтобы это произошло, надо обладать совершенно особым магнетизмом — зрительный зал, наполненный народом, в буквальном смысле слова перестает дышать ближе к концу спектакля: Сергей Барковский очень точно углубляет драматические интонации, «нанизывая» свой сюжет на то человеческое, воспоминательное, что неизбежно должно проснуться в нас, проникнувшихся этой грустной незавершенной историей...

Пронзительные голубые глаза артиста живут какой-то совершенно особой жизнью: в них, словно в книге, читаешь мысли и чувства не только персонажа, но и самого Сергея Барковского, что особенно ценно — ведь наиболее захватывает та роль, через которую ты словно бы начинаешь ощущать личность творца. Личность Сергея Барковского, кажущаяся крупной, значительной и очень интересной, просвечивает буквально через каждую его роль, и это очень важно.

Обычно интервьюеры не только из Санкт-Петербурга, но и из многих других городов начинают свою беседу с Сергеем Барковским с того, что он — обладатель трех красных дипломов. Оно, конечно, хорошо, но вряд ли артист видел своей целью собрать своеобразную коллекцию: по первому образованию он философ, по двум другим — режиссер и актер. Как это сочетается в нем? Как-то удивительно органично. Кажется, владение логикой (одной из основ философии) помогает Барковскому глубоко ощущать самые разные характеры своих персонажей, создавая целую галерею таких разных, ни в чем не похожих друг на друга людей. Кроме того, в одном из интервью он выразился по этому поводу достаточно определенно. Отвечая на вопрос, зачем он поступил на философский факультет Ленинградского университета, Барковский сказал: «Тогда я думал, что там смогу найти ответы на вечные вопросы. Но это оказалось не так просто... Решил искать, но уже не в чужих мыслях и не в опыте других людей, а в себе».

Это очень важное признание, оценить которое в полной мере возможно, наверное, только тогда, когда перебираешь в памяти сыгранные Сергеем Барковским роли. И для этого вовсе не обязательно припомнить все-все-все, тем паче, что это — практически невозможно. Барковский играет так много, что трудно найти счастливцев, видевших этого артиста во всех его работах.

К сожалению, многого и мне не довелось видеть, а просто перечислять, что сыграно им — не имеет смысла. Мне интереснее и важнее рассказать о тех ролях, которые сыграны на сцене Молодежного театра на Фонтанке, где Сергей Барковский служит, не меняя его ни на какой другой. И это несмотря на то, что критики порой с некоторой долей ехидства подмечают: вряд ли есть в Санкт-Петербурге театр, в который не ступала бы нога Барковского...

Здесь, на Фонтанке, в крепком, замечательном содружестве с Семеном Спиваком, родились такие образы, как Абрам Желтухин в «Касатке» А. Н. Толстого, инфант Карл в «Жаворонке» Ануя, Алексей Турбин в булгаковских «Днях Турбинных», доктор Иван Романович Чебутыкин в «Трех сестрах» А. П. Чехова. Здесь же у других режиссеров Сергей Барковский сыграл герцога Болингброка в «Стакане воды», мольеровского Тартюфа, поставил детскую сказку «Волшебный полет над Багдадом».

Для меня, как я уже говорила, особенно дороги роли Сергея Барковского в спектаклях Семена Спивака — каждую из них я видела по несколько раз и могу свидетельствовать: в них актер раскрывается наиболее полно и интересно, в них ощутима прочная связь Актера и Режиссера, нашедших друг друга, что, как все мы знаем, совсем не так просто.

Абрам Желтухин. Маленький человек, приживал — не приживал, а так, прибившийся к князю Анатолию и Касатке и от всей души полюбивший их, таких неприкаянных, таких неустроенных в жизни. Он ложится к ним в постель, и они, укрывшись одним одеялом, грезят о каком-то счастливом будущем, а он, кажется, мечтает лишь об одном — об уюте, о доме, в котором ему будет наконец-то хорошо и спокойно. Пусть хотя бы на время, не навсегда, но как было бы славно передохнуть от жизненных бурь и неурядиц среди родных людей, к которым прилепился душой. Мягкая улыбка, добрый свет глаз, чуть воркующие интонации — Абрам всех готов примирить и успокоить, такова уж его природа. Казалось бы, ничего особенного Сергей Барковский здесь не играет, но давайте всмотримся внимательнее, и невольно в памяти вспыхнет строка о том, что «человечество живо одною круговою порукой добра». Абрам Желтухин — персонаж отнюдь не проходной, без него, без его доброты и терпимости было бы совсем трудно героям в общем-то незамысловатой истории, сочиненной А. Н. Толстым за год до того, как грянула Великая Октябрьская революция. Сегодня (а спектакль идет уже десять лет) в «Касатке» особенно отчетливо звучат именно эти ноты приближающегося катаклизма, который ничтоже сумняшеся сметет этих людей с привычных, уютно обжитых мест и унесет куда-то далеко, скорее всего, за пределы России. И, скорее всего, именно туда и отправятся Абрам Желтухин и Варвара (Татьяна Григорьева), нашедшие друг в друге успокоение от бурь житейских. В финальном прощании Желтухина с Варварой — долгом, повторяющемся, когда совсем не хочется прощаться, — слышатся такие волнующие, такие человеческие нотки невозможности расставания, что комок застревает в горле. Нет, он не играет в любовь, этот маленький человек, он жаждет найти пристанище — вот и все...

Алексей Турбин. Увидев впервые Сергея Барковского в этой роли, я навсегда уверовала, что именно таким и был этот булгаковский герой: сдержанным, интеллигентным, бесконечно любящим свою семью и свой дом с кремовыми шторами и уютным абажуром, бесконечно преданный идее служения своей родине, России. Честный, прямой, страдающий от цепи предательств и оскорблений российскому трону, видящий ценность жизни в верном служении.

Он мало говорит, больше сидит с книгой, но вдруг взглянет на Елену (Екатерина Унтилова), на Николку (Владимир Маслаков) исподлобья, и во взгляде его прочитаются отчетливо все те мысли и чувства, которыми обуреваем Алексей Васильевич Турбин — старший брат, опора и поддержка семьи, дома Турбиных. А какой неприкрытой ненавистью вспыхнет его взор в момент прощания с Тальбергом (Петр Журавлев): «Жену не огорчать!..»

В премьерных спектаклях Сергей Барковский играл именно Тальберга. Мне, к сожалению, не довелось видеть его в этой роли, но, полагаю, актер нашел для нее интересные, нешаблонные краски. Особенно, вероятно, в том финале, который придуман Семеном Спиваком, как нередко у него это бывает, «поверх текста».

Изгнанный из дома, понявший, что здесь он никому не нужен, Тальберг не уходит в снежную ночь, а присаживается на ступеньки где-то сбоку. Он сидит здесь неприкаянный, человек, которому просто некуда пойти, а в это время в комнате пьют шампанское и размышляют о той новой жизни, которая уже на пороге. Наверное, невероятно любопытно было наблюдать за Сергеем Барковским в этот момент!..

Но теперь, когда он играет Алексея Турбина, Сергей Барковский становится подлинным центром спектакля — к нему словно стягиваются невидимые нити, он становится центром не только дома, но и своего круга — не случайно и Студзинский (Роман Нечаев), и Мышлаевский (Валерий Кухарешин) не просто уважают, но бесконечно любят его, стремятся всегда и во всем быть рядом с Турбиным.

Иван Романович Чебутыкин. Стареющий доктор, который давно уже все забыл (излюбленный мотив А. П. Чехова!) не только в своей профессии, но и в культуре — ничего, кроме газет, не читает, ничем не интересуется, отделываясь одной фразочкой: «Не все ли равно!..» Единственное место, которым он дорожит — дом Прозоровых. И здесь дело не только в давней, молодой любви к их матери, но и нежность к трем сестрам: Ольге, Маше, Ирине. Ими он давно уже воспринимается как некая часть обстановки — комод или шкаф, на него привыкли не обращать внимания, а он любит, любит и хочет, чтобы про его любовь знали. Когда на именинах Ирины он вносит дымящийся самовар и говорит о том, что дороже этих трех девочек нет ничего в его жизни, никто не слушает Ивана Романовича, а от дыма, наполнившего гостиную, спешат убежать в верхние комнаты. Он произносит свой монолог, не видя, что остался один и никто не слышит его, а когда понимает это, бросается вверх по лестнице — нелепый, всклокоченный, никому не нужный, но остро, отчаянно любящий...

А в сцене пожара, когда Чебутыкин сорвался в запой так некстати, он не роняет часы, принадлежавшие той, которую он так любил когда-то, а нарочно бросает их об пол, словно внося свой вклад в распад дома, в распад жизни Прозоровых. Этот трезвый поступок пьяного человека Сергей Барковский играет изумительно!.. А в финале, когда он сидит на краю разобранного на три части виадука, свесив ноги и, как всегда уткнувшись в газету, при взгляде на него становится совершенно очевидно, что дуэль барона Тузенбаха (Александр Строев) с Соленым (Роман Нечаев) не прошла мимо его сознания. Нет больше в самой его фигуре ни покоя, ни равнодушия. Вряд ли сможет Иван Романович теперь произнести свое: «Одним бароном больше, одним бароном меньше... Не все ли равно...» И остается только его «Тара-ра-бумбия...» как знак разрушенного мира, рухнувшего дома.

Сергей Барковский играет доктора Чебутыкина так наполненно и остро, что моментами становится жутко. Глаз не оторвать от этого человека, чья жизнь, кажется, завершается на наших глазах.

Карл в «Жаворонке». Инфантильный, безвольный, любящий, как принято говорить, срывать цветы удовольствий, монарх, которого менее всего заботит состояние дел в его империи. Он постоянно играет — голубым огнем вспыхивают лукавые глаза, пластика становится почти балетной, кудрявый парик делает его похожим на избалованного, капризного ребенка, но вот приходит к нему Жанна (Регина Щукина), угадывает его среди столь же игривой свиты, и взгляд монарха становится беспокойным — не от того, что его «вычислили», а от того, что уже больше не получится играть, надо заставить свои тщательно убаюканные силу и волю проснуться. И тогда он предстает перед нами совсем другим человеком. И тогда сложная философская мысль Ануя получает объем и масштаб...

Когда я смотрю на Сергея Барковского, в памяти почему-то звучит строка А. Блока: «Мы — забытые следы чьей-то глубины...» Следы тех, кто жил и страдал до нас и, в конечном счете, ради нас. Как герои Чехова, Булгакова — обыкновенные люди, отличающиеся от сегодняшних лишь своей духовной глубиной и страстным желанием понять: ради чего, зачем дается человеку жизнь, такая короткая и такая бесценная?

Сергей Барковский, как представляется, постоянно ощущает себя этим продолжением и стремится пробудить в нас воспоминания о той, забытой глубине.

Трудно судить, в какой степени помогает здесь артисту его философское образование. Во всяком случае, сам актер убежден в том, о чем он говорил в одном из своих интервью: «Когда находишь отдушину, даешь надежду, помогаешь выйти из тупика, осторожно уводишь зрителя от пессимизма и депрессии, чего в жизни предостаточно, тогда... зрители подходят и благодарят: „После ваших спектаклей жить хочется!“ Значит, есть из-за чего... Рассудок помогает интуиции, воображению, эмоции... а концепции потом... нужно освободить себя, дать работать своей природе... Только тогда театр будет живым и осмысленным. Душа, как ни странно, часто оказывается умнее рассудка».

В словах Сергея Барковского — программа Молодежного театра на Фонтанке. Они удивительно срослись друг с другом, актер и его театр. Может быть, поэтому Сергей Барковский, невероятно жадный к работе, участвующий во многих театральных проектах, снимающийся в кино, на телевидении, не покидает стен родного театра, того, в котором он стал своеобразным знаком, символом?

Скорее всего, именно так и есть.

Фотогалерея