Томск. Любить, чтобы искупить?

Выпуск №8-148/2012, В России

Томск. Любить, чтобы искупить?

В ТЮЗе сыграли премьеру - «Наказание».

Малая сцена оказалась совсем не мала для режиссерского высказывания по поводу романа Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание». Александр Загораев сумел так поставить философскую прозу, что, оставив за скобками преступление и укрупнив линию наказания, дал простор тем самым «проклятым» вопросам, которые задал писатель.

Собственно, из-за них Федора Михайловича считают гением, а вовсе не из-за умения строить почти детективные сюжеты. Он, как никто другой, смог выразить мятущуюся русскую душу, спустился в «подполье» человеческой души и показал путь наверх. Один из вопросов, которые мучают героя Достоевского, хорошо знают даже те, кто не читал роман: тварь я дрожащая иль право имею? Хотя представить, что кто-то в зале может быть не знаком с первоисточником, трудно. Даже молодые люди, на 90 процентов заполнившие зал в день предпремьерного показа, знают и сюжет, и вопрос, и даже то, к чему привели попытки решить его в пользу «право имею». Прошло сто лет, и он снова на повестке дня.

Проклятый вопрос, как ржавый гвоздь, вбит в голову Раскольникова. Зритель встречается с героем уже после свершения преступления. Застает его в горячечном бреду. Грубо сколоченная деревянная кровать явно не по росту Раскольникову (Антон Черных). В ней можно спать только скрючившись. Голые доски напоминают нары. Это - прокрустово ложе идеи. «Мелочи, мелочи главное. Вот эти-то мелочи губят всегда и всё», - твердит Раскольников. Но губят не мелочи, а та самая идея «право имею». Смерть одного ничтожного человека в обмен на свободу и счастье многих других - вот что прельстило бывшего студента-юриста и заставило взяться за топор.

Преступление воплотилось в визуальный образ - деревянную чурку с топором. Эта чурка, залитая краской (намеренно не красной), стоит в углу в течение всего спектакля. И напоминает не только об убиенной старухе-процентщице (и не столько о ней), сколько о соблазне решить одним ударом дилемму, вернее, разрубить одним махом гордиев узел проблем. Да, «право имею» - это смущение ума, высокомерие ума, страсть ума, гордость ума. Неслучайно именно со словами «воля и разум» Раскольников - Антон Черных обрушивает топор. Лихорадочный озноб, заставлявший до этого Раскольникова сбивчиво произносить речи, срываясь на крик или в нервный смех, именно в это мгновение прекращается. Движения точны и тверды. Но спустя еще одно мгновение решительность сменяется ужасом, который искажает лицо актера. Антон Черных играет на грани нервного срыва. Градус напряжения в этой сцене достигает такой отметки, что кажется - еще немного, и уже не Раскольников, но актер окажется на грани помешательства.

Акт возмездия, свидетелем которого становится публика, всего лишь воспоминание. И все, что зрители видели раньше и увидят позже, - свершается в мозгу героя. Режиссер будто вытащил на свет его страхи, сомнения, мучения, любови и привязанности. Вот почему число персонажей в спектакле сокращено до пяти: сестра Дуня - Мария Суворова, Сонечка Мармеладова - Ольга Райх, Свидригайлов - Александр Виниченко, Порфирий Петрович - Всеволод Трунов и сам Раскольников. Вот почему все, кроме самого Родиона Романовича, выходят из стен каморки. Они - духи, привидения. Сценография Леонида Пантина - холстина, натянутая полукругом, с нарисованными на ней скошенным потолком и такими же скошенными окнами-щелями - визуально уменьшает и без того малое пространство сцены. Поэтому выходящие из стены призраки людей оказываются в непосредственной близости к герою, как будто нависают над Раскольниковым. Режиссерский ход с привидениями - замечательный, опирающийся на текст. Недаром Свидригайлов спрашивает Раскольникова, являются ли ему привидения, самые обычные привидения?

Но почему именно они? И сестра, и Соня, и следователь, и Свидригайлов - все они смущают ум и душу Раскольникова. Перед Дунечкой он чувствует свою вину и невозможность помочь ей, когда она ровным голосом рассказывает о домогательствах Свидригайлова. Свое намерение убить процентщицу, как будто паука раздавить, Родион оправдывает для себя именно желанием помочь сестре и матери.

Свидригайлов смущает Раскольникова тем, что все время напоминает ему: «Вы такой же, как я». И это напоминание злит Раскольникова до трясучки. Потому что виновник несчастий сестры даже не намекает, а говорит открытым текстом - ты тоже грешен. Причем Александр Винниченко наделяет своего персонажа обаятельной и в то же время глумливой улыбкой, вкрадчивыми движениями змея-искусителя (что подчеркивается тростью с ручкой в форме змеи). Он то кается и оправдывается, то обвиняет брата Дуни. Раскольников хочет ненавидеть этого господина в элегантном модном костюме цвета беж с бордовым кантом, но... не может. Ибо чувствует правду в словах Свидригайлова.

Порфирия Петровича Раскольников-Черных заметно боится. Но не потому, что тот следователь, а потому, что, в нем он видит... себя. В каком-то смысле Порфирий Петрович - альтер-эго Родиона Романовича. Он - зеркало, в котором автор теории об «обыкновенных» и «необыкновенных» людях видит отражение своих мыслей. Умышленно или по стечению случайностей, но внешне Порфирий Петрович в исполнении Всеволода Трунова напоминает Виссариона Белинского. Что-то в этом есть. Недаром именно статья Раскольникова вызывает такую дискуссию между ним и Порфирием Петровичем.

Сцена допроса - одна из лучших в спектакле. И оба актера в ней хороши. Герой Трунова радостно возбужден, в таком бодром состоянии он провоцирует собеседника на признание. По ходу допроса Порфирий дергает за ниточки, на которых держится абажур. Но на самом деле - это ниточки души Раскольникова. Неслучайно тот всякий раз вздрагивает, когда звучит музыка и нить начинает колебаться. Но и Антон Черных мгновенно преображается, как только его герой начинает говорить о главном. Куда-то исчезают озноб, лихорадочный бред. Раскольников мыслит ясно, говорит четко. Он контролирует свои действия и слова. И все-таки уверенность Порфирия Петровича и усмешка, которая не сходит с его лица, смущают Родиона Романовича.

Но человек больше идеи, больше умственной конструкции. Поэтому Раскольников так мучается. Антон Черных эти муки играет порой преувеличенно нервно. И хотя роль позволяет срываться в вопль отчаяния, все же в таком малом пространстве кричать можно и не так громко. Можно объяснить крик режиссерским замыслом, а не только волнением молодого артиста, для которого эта роль - первая по-настоящему большая и серьезная.

Гораздо сложнее сыграть любовь. И тут, надо признать, актер идет по поверхности роли. А режиссерская мысль (как, впрочем и мысль Достоевского) состоит в том, что Раскольников, даже ответив на проклятый вопрос действием, не избавляется от него. Муки совести - самое страшное наказание, от них и каторга не спасет. Избавить может только покаяние. Вот почему в руках главного героя оказывается Евангелие. Но в отличие от христианской заповеди: покайся - и будет тебе прощение, у Загораева другая мысль: покайся - и будет тебе любовь. Что, в принципе, не расходится с христианской трактовкой, но... Как же свежо прозвучала мысль, высказанная Раскольниковым в начале спектакля: «Действовать, жить и любить»! Вот она, жизненная установка, которая могла бы исключить преступление. И она рифмуется с вопросом-мольбой: «За что вы меня полюбили?» Этот вопрос герой обращает к Сонечке - Ольге Райх в финале спектакля.

Как мы помним, именно Сонечке признается Раскольников в преступлении. Ибо в ней, грешнице, видит чистоту и спасительную любовь. Появление героини Ольги Райх всегда действует на него успокаивающе. Ее глаза, полные печали, тихий покорный взгляд, робкие жесты - все, все в Ольге Райх соответствует нашим представлениям о Соне. Антон Черных в силу молодости играет первую и трогательную в своей наивности любовь-поклонение. Он завороженно слушает голос Сонечки, когда та читает Писание. Эпизод с чтением Евангелия - тоже один из лучших. По сути, это и есть объяснение в любви. Хореограф Эдуард Соболь так выстроил эту сцену, что признание происходит пластически, без слов, все доверено жестам, взглядам, мимике.

Любить, чтобы искупить. Вот путь наверх, из подполья, куда загнала Раскольникова «гордость ума». Но этот путь нелегок. У каждого свой крест - крест выстилается белыми лентами, выкинутыми из стен, эффект усиливается перекрестными лучами прожекторов. Наказание - покаяние - любовь. С этой триадой, только в другом порядке, томский зритель встречается и в другом спектакле Александра Загораева, который играется на подмостках Томской драмы - в «Старике». И то, что молодой режиссер предлагает молодому зрителю (он в зале превалирует) думать над взаимосвязью этих, казалось бы, трудно совместимых понятий уже благо.


Фото Сергея Захарова

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.