И глухой паромщик на другом берегу / "Пробка" ("АпАРТе")

Выпуск №8-148/2012, Премьеры Москвы

И глухой паромщик на другом берегу / "Пробка" ("АпАРТе")

На столичной сцене впервые поставлена нашумевшая «Пробка» Ксении Драгунской, за которую автор в свое время получила престижную литературную премию имени Ильи Кормильцева в номинации «Драматургия» с формулировкой «За социальное высказывание». Спектакль с одноименным названием в Московском драматическом театре «АпАРТе» - режиссерский дебют ведущего актера театра Ивана Косичкина.

Ксению Драгунскую, сценариста, детского писателя, искусствоведа, автора трех десятков пьес, представленных в театрах России и зарубежья, однажды назвали «наиболее рыжим сочинителем из последнего (по хронологии и ощущению) поколения отечественных сказочников». Рыжий - это значит особенный, абсолютно искренний и свободный. В одном из своих интервью она говорит, что стала писателем от одиночества и не относит себя ни к какому движению - потому что любые такие образования загоняют в рамки и задают ненужные критерии. Свое поколение называет поколением «последних комсомольцев», пишет о нем роман и с удовольствием вспоминает: «Мы постоянно куда-то шли. Я помню, как однажды мы сидели на заседании комитета комсомола во ВГИКе, кто-то принес «траву», мы покурили и пошли на демонстрацию. Мы шли, шли, шли, наступил конец восьмидесятых, и мы разошлись на все четыре стороны: в алкоголизм, в эмиграцию, в бизнес, а кто-то остался рассказывать про остальных трех, писать книжки, ставить спектакли, снимать кино».

Прочитав книгу воспоминаний об отце, который учился на актера, потом работал в Театре транспорта (сейчас это Театр им. Н.В.Гоголя), потом организовал свой маленький театр литературных и театральных пародий «Синяя птичка», - поняла, что выполняет какое-то поручение от папы, главной страстью и любовью которого был театр.

Не прочь поработать «над черной кровавой комедией». Считает, что в «новой драме», которая позиционирует себя как нечто новое, слишком много слов и драматургам нужно искать какие-то новые способы выражения, способы рассказать. Потому что «замена слова «КПСС» словом из трех букв не может быть чем-то новым». Не откликается на всякие сериальные предложения, потому что «если бы сосиски могли разговаривать, они бы говорили, как персонажи наших женских сериалов. Такие все розовенькие, натянутые, целлулоидные»... Называет себя обладателем гормонального оптимизма и верит, что «силы, которые вызвали наше появление на свет, дали возможность что-то сочинять, не оставят нас и помогут реализовать самые невероятные проекты». Надо лишь оставаться самим собой - и обязательно победишь.

Социальная антиутопия «Пробка», самая обсуждаемая пьеса Драгунской, вызвала острейшую реакцию, вплоть до обвинения в фашизме. Однако, по мнению самого драматурга, «Пробка» - патриотичнейшая вещь, а театр - трибуна, с которой можно говорить о проблемах общества и быть услышанным.

Когда-то в «АпАРТе» с постоянным аншлагом шел спектакль «Все мальчишки - дураки» - сказочная история о добром царе, залихватски-веселая, усыпанная жизнерадостными афоризмами. Ныне история у корифея подростковой драматургии вышла совсем иная. Болезненно острая тема расслоения российского общества, достигшего, как кажется, точки невозврата - из разряда «не могу молчать», предельно жесткий текст, мрачный юмор, суровые афоризмы: «Какая, в сущности, жалкая слабость - жить. Когда жить незачем, да и невозможно»; «Собаки видят все черно-белым. Смотрят, смотрят, смотрят черно-белое кино про людей. Людям надо бы жить так, чтобы собакам не было скучно и стыдно смотреть это кино».

В спектакле пять персонажей. Мама Лиза (Юлия Голубева), застрявшая, как бабочка в янтаре, в Серебряном веке с его «сиреневыми трупиками» девушек Вертинского, «распятых кокаином», - надломленная, странная, безвольная. Бабушка Лина Петровна (великолепная работа Елены Старостиной), отчаянно марширующая в дебрях окаменевшей идеологии, скандируя Маяковского: «Вперед, отряды сжатые, по ленинской тропе! У нас один вожатый - товарищ ВКП». Внук Филипп (Дмитрий Ефремов), когда-то мечтавший исследовать океаны и покорять вершины и тоже застрявший - в тоскливом ничегонеделании... Его, возможно, антипод - адвокат Максим, желающий сделать все и даже больше. И весьма оригинальным способом - путем насильственной стерилизации недостойных членов общества. Режиссер спектакля изображает его поклонником японской культурной традиции, что весьма ярко и по сути уместно контрастирует с вязкой обыденностью окружающей жизни и оттеняет философскую составляющую нетривиальных воззрений героя: Александр Орловский в роли Максима в самом деле кажется шагнувшим с другого берега или, если угодно, с другой стороны экрана. И, наконец, Романенко (Полина Кондратьева)- типичный продукт дешевых телешоу и сезонных распродаж, дрессированная, как называет ее автор, «чистоплотная макака, которая утром побрызгалась дезодорантом из рекламы и пошла, куда надо, которая ест то, что модно, смотрит то, что модно»... старший менеджер, кому, по замыслу автора, прямая дорога стать менеджером Верховным. То есть руководить обществом, продавшим душу за «металл»-автомобиль, обществом, как сейчас принято говорить, «циников и жестянщиков», в котором акты агрессии и насилия - повседневная правоприменительная практика.

Насилие порождает бессилие: у деспотичной женщины, привыкшей душить сопротивление в зародыше, выросла дочь, чье ощущение жизни полузадушено, но все-таки она страдает, а значит, живет. Ее же отпрыск, в свою очередь, уже и не страдает... и не живет. Словно превратился из бабочки в куколку, обратно, как в замечательной сказке той же Драгунской «Кот Барбосный». Утонченный интеллектуал Максим призывает насильственно прекратить воспроизводство маргиналов. А «чистоплотная макака» Романенко - не угрожает, она уже действует, ничтоже сумняшеся, как примат с дубиной. Каждый из героев существует в своей ипостаси несправедливости и отчаяния, каждый из них не слышит и не понимает другого, не совпадает, как не совпадают печальные изящнейшие хокку с адски-энергичными ритмами агитатора-горлана-главаря... Каждый - глухой паромщик из стихотворения Масаока Шики, глухой паромщик на другом берегу. И грядет катастрофа, война всех со всеми, всех неслышащих со всеми невидящими...

Между тем, спектакль Косичкина получился вовсе не мрачным. Это захватывающий, динамичный, насыщенный арт-хаус, напоминающий сводку с поля битвы, пересказанную волшебником, ироничным и загадочным. Талантливый актер, став в свое время самым молодым Ричардом Третьим в истории мирового театра и покорив московскую публику интеллигентным Гамлетом (спектакль «АпАРТе» в постановке Г.Стрелкова) и поэтичным Хлестаковым («Ревизор. 1835», поставленный А.Любимовым по первой редакции комедии), выстроил свой режиссерский дебют поистине филигранно. Он поразительно точен в организации сценического пространства, деталях, мизансценах, где жест, походка, поворот головы суть движения души и, как говорил Йос Стеллинг, идут прямо в сердце. Как водяные знаки, разобщенность и одиночество героев проступают сквозь чеканный шаг несгибаемой бабушки, ее командную осанку и зоркий взгляд, сквозь неровную, шаткую пластику Лизы, невнятно и постоянно напевающей, как мантру, трагическую «Кокаинетку», сквозь тигриную грацию новоявленного самурая Максима - вполне самоуверенную, но с едва уловимыми симптомами обреченности...

Тесное, впритык сосуществование на сцене гротескной полуразрушенной квартиры Лины Петровны, со стенами, оклеенными обрывками старых газет, с пустыми глазницами оконных проемов без окон, и изысканного адвокатского интерьера, составленного по правилам средневековой японской традиции Ваби, выражающей одновременно любовь к строгой красоте и категории одиночества и печали, - отчетливее любых слов говорит о том самом расслоении, скатывающемся в классовый конфликт. А череда бюстов прадедушки неблагополучного семейства, героя соцтруда и академика общественных наук, бюстов, вкладывающихся друг в друга как части сюрреалистической матрешки, наводит на мысль о невеселом, в сущности, процессе восхождения прадеда к вершинам карьеры, которой так гордится Лина Петровна: в самом деле, смена одной пустой головы на другую, большего размера, но тоже пустую, - что может быть безнадежнее?

Мир пожирает нас, говорит нам автор, пожирает независимо от того, живем ли мы под его диктовку или пытаемся изменить его к лучшему, теряя по дороге и правду, и смелость, и любовь, и веру. Не понимаем и проклинаем друг друга, когда не можем перетянуть на свою сторону. И все-таки, вопреки всему, похоронив и любовь, и веру, упрямо храним надежду. Великолепный монолог под занавес спектакля, произнесенный голосом маленькой девочки, уцелевшей после катастрофы вселенского масштаба, удивительным образом перекликается со стихотворением английского поэта и мистика XVIII века Уильяма Блейка: люди в заботах о собственном благополучии позабыли об участии и сострадании, и тогда «... ливень хлынул с неба/ На копны сжатого хлеба./ Пришла нищета в одночасье,/ С ней - Благость, Жалость, Согласье».

Суждено ли нам пройти и через это?

 

Фото предоставлены театром

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.