Новая жизнь старых истин. Актерские заметки о псковских спектаклях Дмитрия Васильева

Выпуск №4 - 114/2008, Проблема

Новая жизнь старых истин. Актерские заметки о псковских спектаклях Дмитрия Васильева

К нам едет режиссер

Есть в жизни каждого театра события не публичные, внутреннего, так сказать, значения, которые если и отразятся на конечном результате, то не сразу, не вдруг, не скоро. Премьера — да, она всем видна, тем более, если речь идет о совсем небольшом, хоть и областном, городе, и театр в нем единственный. Тут — все на виду у публики и прессы, которые, в конце концов, и определят, быть ли новому спектаклю рядовым малозаметным кирпичиком, либо суждено ему стать архитектурным украшением в постройке истории местного театра. Другое дело — появление новых актерских имен. Тут у братьев-актеров всегда интерес внутренний и особый. На что претендует новоявленный коллега? Какой краской станет в более-менее сложившейся актерской палитре, какую сыграет тему? Соответствовать уровню, требованиям, надеждам — сможет ли? Кого, наконец, и в чем потеснит? На многое ответит первая роль новичка. Кто-то — что греха таить — облегченно вздохнет: мол, ничего особенного и можно не волноваться. Кто-то обретет друга или недруга, кто-то союзника в поисках, а кто уже устал, и вовсе останется безразличен.

Совсем иного рода чаяния и надежды — новый режиссер. Право, чем-то напоминают они сиротскую детдомовскую тоску-мечту, что вот де приедет добрый дядя и не просто угостит конфеткой, а назовется папой и возьмет в вожделенный дом. И заурчит тогда актер, как булгаковский Шарик: «Вот свезло, так свезло...» Для актера встреча с режиссером — всегда в какой-то степени встреча с судьбой. Факт есть факт: у актера, тем более в провинции, выбора практически нет, тут как карта ляжет или кого Бог пошлет. Жизнь на подарки скупа, и право сказать своему режиссеру: «Мы с тобой одной крови», — остается редкой привилегией везения.

Академический театр драмы им. А.С. Пушкина в Пскове обделенным режиссурой считать грешно. Есть свои сложившиеся традиции, довольно высокая профессиональная планка, ниже которой работать неприлично, есть свои лидеры. И все же период, который переживает театр сейчас, лучшим не назовешь. Отсутствие в течение двух сезонов главного режиссера — не повод для радости. А невнимание к театру региональной власти делает Псков все менее привлекательным в развивающемся театральном пространстве России. Тут и плачевное состояние исторического здания Народного дома им. А.С.Пушкина, столетие которого два года назад отметил театр, и предельно низкие зарплаты, и проблемы с жильем, решение которых могло бы привлечь в город хорошо обученных выпускников театральных школ. Результат — труппа стареет, растут ограничения в выборе репертуара — не только материальные, но и творческие: ставим то, что пока еще можем. Последний сезон отметился печальным рекордом: не считая новогодней сказки, всего три премьеры. И приезды на постановку московского режиссера Дмитрия Васильева стали в некотором роде спасением.

Впервые  Д. Васильев приехал в Псков в 2001-м. Работа над «Трудными родителями» Ж. Кокто запомнилась коллегам как профессионально напряженная и захватывающая, сопровождавшаяся на редкость приятным, интеллигентным человеческим общением. Я в том спектакле не участвовал, но имя режиссера запомнил. И когда стало известно, что он едет ставить «Не все коту масленица» А. Н. Островского, сразу перечел пьесу и с сожалением убедился, что и эта постановка обойдется без меня. Но внимание уже было повышенным: по возможности присутствовал на репетициях, расспрашивал товарищей о подробностях и мелочах. Спектакль удался. Есть у нас в театре традиция, которая, может быть, кому-то не по душе, но, на мой взгляд, нужна и значима: каждый год перед открытием сезона в рамках работы Актерской секции СТД мы проводим тайное рейтинговое голосование по спектаклям прошедшего сезона, результаты которого не всегда совпадают с оценкой официальной. «Не все коту масленица» был признан актерами лучшим спектаклем сезона 2006/07 года.

Сразу — о тандеме режиссера с художником. Все спектакли в нашем театре поставлены Д. Васильевым в соавторстве с заслуженным художником России Валерием Мелещенковым. Актер всегда судит по себе, в первую очередь, — о партнере. Главный художник театра В. Мелещенков на протяжении всего репетиционного процесса — партнер великолепный. Его оформление всегда умное, эффектно-выразительное, всегда динамично функциональное, ставит актера в условия сопричастности серьезному творчеству и делает возможным осуществление самого, может быть, главного актерского хотения — осмысленного существования на сцене. Причем Мелещенков «не бросает» актера до самой премьеры, проходя и преодолевая вместе с ним все «мелкие» неудобства мизансцен, костюма, игрового реквизита и проч.

В спектакле «Не все коту масленица» режиссер совместно с художником противопоставил два мира — богатого купца Ахова и дом Кругловой, добропорядочно вдовствующей Дарьи Федосеевны и дочери ее Агнии. Собственно, все по Островскому, с полным, вызывающим уважение почтением к автору. С одной стороны — каменные стены, отягченные непробиваемым плюшем, с другой — ситцевая простота с воздушными занавесками и цветочными горшками на подоконнике. Власть денег и то, что называют простым человеческим чувством. При этом оформление — уличные вывески, детали быта, мебель, выдержанный стиль костюмов — как бы продолжая собой такую узнаваемую и, благодаря Островскому, родную замоскворецкую русскую речь, создает особый флер, атмосферу, а та уже сама диктует способ сценического существования. И вот тут вступает в действие режиссура.

Д. Васильев — из тех, скажем так, нечастых режиссеров, что ищут пути воплощения замысла через актера. Вроде бы — старая, школьная истина — «режиссер должен умереть в актере», и никто ее не отменял. Но что-то мало охотников на подобную «смерть». Видно, нужна какая-то особая творческая отвага, чтобы передать судьбу своего выношенного, взращенного умом и сердцем детища в другие руки. Это отвага зерна, падшего в землю, которое, по евангельскому слову, если умрет, то принесет много плода, а не умрет — останется одно. Так, может, цепочка «смертей» — художника в режиссере, режиссера в актере, актера в зрителе — и делает плодоносным цветущий сад по имени театр?

Не все коту, иногда и актеру

«Не все коту масленица» в изложении Васильева — череда прекрасных актерских работ. Казалось бы, Ахов Ермил Зотыч: играй колоритного богача-самодура, и зритель твой. Режиссер избирает другой путь. В исполнении Юрия Новохижина Ахов, не ведая греха, искренне, «от всего сердца» не понимает, почему его не хотят считать благодетелем, отказываются видеть в богатстве высшую добродетель и не желают кланяться. Возникает некий захватывающий парадокс глупости, вызывающий то смех, то сочувствие, но именно глупости вкупе с моральной недалекостью, чтобы не сказать уродством. Вот вам и современная тема: неадекватная самооценка, которая сплошь и рядом, и постановка себя в красный угол, во главу всего и вся. В финале Ахов Новохижина уже не требует, даже не просит, а жалко клянчит: «Поклонись ты, нищий, хоть за деньги!» И — «Как жить? Как жить? Родства народ не уважает, богатству грубить смеет!» И смех, и слезы.

А как достоверна и узнаваема юная Агния, остро, хитро и с юмором сыгранная Ольгой Журавлевой, все берущая в свои невинные цепкие ручки, дабы не упустить судьбу. Надежда Чепайкина ведет свою Дарью Федосеевну от интереса к интересу: поначалу она строгая мать дочери-невесты, а вот всем женским существом отзывается на лучик надежды, пробившийся сквозь скрытую вдовью тоску, и на свое счастье. А вот она между благополучием, что сулит брак Агнии со старым богатым купцом, и тем самым простым человеческим счастьем, которого желает дочери. И чем увлеченнее актриса во всех интересах, тем весомее последний и главный выбор: «Да осыпь ты меня золотом с ног до головы, а я дочь свою на позорище не отдам».

Проигрышных ролей в спектакле нет, у каждого из актеров свой, общий с персонажем интерес, каждый по-своему приметен: и Феона Галины Шукшановой, и Маланья Валентины Банаковой. А Юрий Новохижин в роли Ахова и Роман Сердюков в Ипполите стали лауреатами конкурса «Лучшая роль сезона».

Впору спросить: а где же режиссер? При чем тут он, если актеры все делают сами? Когда режиссера в актере не видно, одно из двух: либо его не было и нет, либо он хорошо спрятался. В том и суть режиссуры Васильева, что он, не боясь остаться невидимкой, все отдает актеру, т.е., следуя старой истине, не боится в актере «умереть». Результат — живое дыхание здесь и сейчас рожденного театра. С первой же сцены спектакль словно берет зрителя под руку и, задушевно беседуя, а то и дружески хохоча, идет вместе с ним к финалу, чтобы под занавес вместе вздохнуть: «Да-а, не все коту масленица...»

«Иль это только снится мне...»

Следующим спектаклем Дмитрия Васильева стал «Дядюшкин сон» Ф. М. Достоевского (инсценировка режиссера). Тут уж и я отхватил роль, и не какую-нибудь, а Павла Александровича Мозглякова, одного из главных участников скандала, разыгравшегося в приснопамятном в русской литературе городе Мордасове. Первую (так уж случилось) премьеру сезона 2007/08 выпустили в рекордно короткие сроки: от начала репетиций 15 февраля до первого спектакля 14 марта прошло меньше месяца. Разумеется, это стало возможным только при стопроцентной готовности режиссера, художника, да и театра, который показал, что способен к мобилизации ресурсов. Репетиции шли предельно насыщенно, с максимальным использованием отпущенного времени, и все же находились минуты и для неформального общения, и для интервью «Псковской Ленте новостей», на которой уже второй год живет моя рубрика «Актерский дневник».

Так я узнал, что Д. Васильев обучался режиссуре в Москве и Лондоне у педагогов Ю. Н. Мальковского, И. Л. Райхельгауза, Джулии Кей Джонс. Начал работать режиссером-постановщиком в 1989 году в Творческих мастерских СТД в Театре Русской драмы в Москве. Ставил спектакли в драматических театрах Ставрополя, Нижнего Новгорода, Орла, Ульяновска, других городов; вел семинары и мастер-классы в Англии, Ирландии, Голландии, лауреат театральных фестивалей, и прочая, и прочая... Помимо режиссерской работы, переводит пьесы современных английских и американских драматургов. Меня, понятно, интересовало мнение режиссера о Псковском театре:

— Самое главное, что греет сердце, — здесь есть возможность сотворчества. Есть некий уровень, который актеры не позволили в себе опустить. Это и называется русской актерской школой, когда актер, что называется, «нутром» цепляет зал. Здесь, в отличие от многих других театров, эта свеча еще горит...

Хочется думать, что свеча горела от первой репетиции до последней. А я, помимо работы профессиональной, приглядывался к режиссеру, к его методам, манере общения, способам ведения актера по роли и — вместе с ним — вхождения в роль. Среди прочего — к реакции на непредвиденные ситуации, без которых не обходится ни один выпуск спектакля, будь то технические сложности или вынужденная замена исполнителей. Режиссура, в известном смысле, как дипломатия — искусство возможного, и Васильев показал, что владеет им вполне. Неожиданности, от которых другой не раз спикировал бы в истерику, он принимает со смирением (от слова «мир», читай — душевное равновесие), как данность, как новую тактическую вводную, которую, оказывается, можно обратить на пользу. Совсем как в восточной мудрости: каждый камень, брошенный в башню вашу, увеличивает башню вашу.

Задача из главных — заинтересовать провинциальной скандальной историей полуторавековой давности сегодняшний зрительный зал. Путь один — заинтересовать себя. Об этом первый режиссерский монолог:

— Предлагаю заняться поиском не характеров, а типов, и искать мотивации, свойственные человеку во все времена, — тягу к склоке, сплетне, наговору и, в конечном итоге, стоянию за свой интерес, невзирая на интересы других. Все это есть и сегодня в тех, кто нас окружает и ходит по одной с нами улице, и кого мы, как правило, осуждаем, но главное — в нас самих. Ведь будь мы в таких же обстоятельствах — как знать, поступили бы так же или еще хуже.

— А жанр?

— Разговоры о жанре давайте оставим критикам, а мы будем договариваться о способе существования... И еще: прошу говорить, когда вам будет тяжело или неорганично, в этом случае мы на неправильном пути и будем исправлять. Режиссер-сотоварищ, режиссер-союзник, на которого можно положиться в любой тупиковой ситуации — а без них нет и творчества, — такое не часто встретишь. Репетировалось легко. Да иначе и быть не могло — атмосфера режиссерской доброжелательности делала свое дело. Путь от себя, своих жизненных наблюдений и опыта, обозначенный режиссерской установкой и удержанный в репетициях, превращал персонажей в живых, узнаваемых и сегодняшних...

Дом мадам Москалевой, отстроенный на сцене Мелещенковым, вполне располагает: по-провинциальному просто, но с претензией на салон. Игрушечного вида арфа, портретик Наполеона... Центральный, с подиума, и нарочито театральный — выезд князя К. на троне-коляске и выход других особо претенциозных героев — Мозглякова в прологе, губернатора в финале. Сигнал, что с реальностью не все в порядке, — уже в первой сцене: Москалева, здороваясь с князем, трясет его руку, и она, рука... остается в ее руке. Но ничего: невозмутимый камердинер-абрек (придуманный режиссером), недовольно бормоча, прилаживает ее обратно, та шевелится — все «нормально», можно продолжать. У Москалевой зарождается план женить впадающего в слабоумие князя на дочери. И вот уже первые решительные шаги. На пути вырастает Мозгляков: «Дядюшка, а что если все это вы видели во сне?..» И — уже гипнотически: «Соннн!..» Сон проникает сквозь верхнее овальное окно явлением князя, о котором со вкусом сплетничает забежавшая на чаек Карпухина, потом является танцовщицами в балетных пачках в любострастных мечтаниях самого князя.

Сшибка амбиций, которые только со стороны могут показаться мелкими. Но внутри-то, внутри! И — пошло-поехало. Экспрессивные мизансцены, драматургически точная постановка массовых сцен и карусельная раскрутка главной из них — доходящей до драки сцены разоблачений. Сон и реальность проникают друг в друга и запутывают все окончательно. Вроде бы всех должна отрезвить смерть — сначала не выдержавшего потрясений князя, потом чахоточного Васи, тайного возлюбленного Зиночки. Но — а был ли князь? — гонка за фата-морганой продолжается.

И опять галерея замечательных актерских работ. Пожалуй, сложнее всех пришлось Валентине Банаковой: ее Москалева должна была стать главным источника энергии, своего рода генератором раскрученной до белого каления интриги. Роль давалась с трудом, иногда казалась не по силам, поговаривали даже, что, мол, недоглядел режиссер с назначением. Но истовая старательность, трудоспособность, а главное — огромное желание актрисы овладеть ролью оправдали надежды постановщика: щупленькая, стройненькая неукротимая Москалева крутила мордасовцами, как хотела, пока сама же не попала во все ею же расставленные капканы. Непросто было и Анне Дамбинимын, студентке выпускного курса Псковского колледжа искусств, в роли дочери, красавицы Зиночки: опыта на такую роль явно не хватало. С ней Васильев работал особенно кропотливо, не считаясь со временем. Результат не преминул сказаться: роль честной, искренней, порывистой, а где-то расчетливой и жесткой Зинаиды Афанасьевны вполне сложилась и от спектакля к спектаклю становилась живее. Вновь блеснул мастерством Юрий Новохижин. В роли князя К., этого получеловека-полупротеза, роли, актерски необыкновенно выигрышной, так и подмывает пуститься в сатиру и как следует обсмеять несуразно молодящегося, нарумяненного старца. Но ведь он фигура не только комическая, но и, в драматургическом раскладе, пассивная. Он — как разреженный центр вихревой воронки — ничего не решает, его используют, тянут на себя, как тот канат в не самом умном состязании. По сути, он — жертва и сторона пострадавшая. Актер возводит роль в трагедию беззащитности безвредного, в общем, человека. И когда Зина в порыве самоуничижения раскрывает перед ним всю подноготную разыгравшейся вокруг него возни и на коленях просит прощения, он вдруг становится пронзительно трогателен и человечен: «Дитя мое, вы — благородная девушка... Дитя мое...» Тем жестче, тем жесточе раскрывает себя высшее мордасовское общество.

Прекрасно удался Эдуарду Золотавину живущий в деревне супруг Марьи Александровны Москалевой Афанасий Матвеевич. Перед нами вдруг живой, теплый человек, с аппетитом вкушающий простые радости жизни — хорошую баньку, тишину и крепкий чай. Но, втащенный за шиворот гневной супругой в мордасовский «клубок друзей», в самое пекло интриги, превращается в растерянное, униженное, лишенное всякого достоинства существо: ни тебе шагу ступить, ни слова сказать. И только — нежный поцелуй с дочерью...

А как заразительно колоритна неопрятная сплетница Карпухина (Галина Шукшанова), со смаком оплевывающая всех и вся и гордо, под неизменные аплодисменты зала покидающая презренный дом Москалевой. Весьма приметны и другие мордасовские дамы, тоже жаждущие куска от пирога, — Настасья Петровна (Надежда Чепайкина), Наталья Дмитриевна (Нина Семенова).

Отдельное слово об Авторе (Роман Сердюков). Его позиция, тон, мягкая ирония, снисходительно-трогательное отношение к персонажам и неспешная размеренность повествования — прежде всего, позиция автора спектакля, с неизменным пиететом относящегося к пра-автору, Федору Михайловичу, и его живому слову. Он, Автор, как бы раздумывает, размышляет вместе с нами, откуда же в этих милых людях (в нас) такое вдруг возбуждение инстинктов, что за бесы и за какие ниточки их (нас) дергают, и не стоит ли к ним (а не только к себе) быть... поснисходительнее, что ли.

Так чем же сердце успокоится? В эпилоге Мозгляков, шокированный вознесением бывшей невесты Зиночки в губернаторши, казалось бы, получает шанс задуматься: что же с нами происходит, где мы, настоящие, и ради чего в этой жизни? Но, как невозмутимо повествует Автор: «Павел Александрович задумался, потом замечтался, а потом и заснул себе преспокойно. Он проснулся уже на третьей станции, свежий и здоровый, совершенно с другими мыслями». И — снова в вальс, в бал, в круженье, то ли в явь, то ли в сон...

Да будет воля... чья?

Старые истины тем и сильны, что постоянно о себе напоминают. Утверждение Станиславского: «Люби искусство в себе, а не себя в искусстве», — настолько бесспорно, что никто до сих пор не возразил, да и возразить-то нечего. Всякое служение предполагает подчинение — делу, идее, некой руководствующей силе. В молитвенном «да будет воля Твоя» — служение Богу. В реальности, как правило, все наоборот: человек, сбросив икону, подставляет на ее место свое «я», истово ему кланяется и хочет, чтобы то же делали и другие — как можно больше, как можно чаще. Но жизнь показывает, что настоящий, а не сиюминутный успех приходит там, где человек, художник озабочен не тем, насколько он будет замечен и отмечен, а успехом дела, которым всецело занят. Понятия само-забвение, само-отверженность как раз и напоминают: люби дар, который в тебе, не почитай его своей заслугой, но считай себя призванным на служение. Думаю, здесь и кроется корневая особенность успеха спектаклей Д. Васильева в Пскове.

Из интервью перед премьерой «Дядюшкина сна»:

— Я, как режиссер, всегда предполагаю какой-то результат, всегда надеюсь и чего-то жду от актеров. Сегодня, когда рукой подать до премьеры, могу сказать: буквально все, без исключения, мои ожидания превзошли. Это настолько ценно — просто руками развести! Характеры, которые никогда не создаются извне, но всегда изнутри, — создались! Даже в массовых сценах, которые всегда опасны тем, что будет безликая толпа, а не сообщество индивидуальностей, у каждого своя линия.

— Да вы комплиментщик!

— Нет, говорю то, что есть. На сегодня творческий потенциал псковского театра очень высок. Творческий-то, может быть, и высок... На последнем, уже двухгодичной давности съезде СТД немало говорилось, что традиционный Театр-дом, как высокое достижение и ценность русской культуры, может прекратить существование из-за нежелания режиссеров брать на себя ответственность за театральный организм, что куда проще ездить на разовые постановки, нежели впрягаться в лямку главного режиссера. Но у всякого явления свои причины.

— И все-таки у каждого театра, как и у человека, есть свои главные проблемы, свои болевые точки. В чем, на ваш взгляд, главная болевая точка нашего театра?

— (Не сразу.) Отношение властей. Власть, предприниматели, не только в Пскове, в других местах тоже, случается, не понимают значение театра. Вот «охоту на слонов», спорт (есть города, где тратятся десятки миллионов на закупку игроков), организацию массовых зрелищ и гуляний понимают, а театра — нет. Не понимают, что каждый рубль, вложенный в театр, — самое надежное вложение в человека, и дает ни на что не похожую, а именно моральную отдачу. А между тем деньги, необходимые театру, — сущий мизер по сравнению с другими тратами.

— А вы представляете себя в роли не приезжего постановщика, а главного режиссера конкретного театра?

— Да, безусловно. Но сейчас мы рискуем пуститься в повторение темы «власть и театр», потому что если сказать художнику: «Твори!» и при этом не создать условий, он ничего не сможет сделать. Что ж, порадуемся остатку. Тому, что в море коммерческой целесообразности утонуло еще не все культурное пространство, и еще возвышаются и цветут обитаемые острова вроде спектаклей, поставленных Дмитрием Васильевым в Пскове.

Фото предоставлены театром

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.