В года разлук, в года смятений... / Об одной забытой роли. Анатолий Папанов в спектакле "У времени в плену"

Выпуск №9-149/2012, Театральная шкатулка

В года разлук, в года смятений,

когда свинцовые дожди
лупили так по нашим спинам,

что снисхождения не жди,
и командиры все охрипли...

Тогда командовал людьми
надежды маленький оркестрик

под управлением любви.

Булат Окуджава

Студентка Ярославского театрального института Марина Вязигина, находясь на практике в журнале «Страстной бульвар, 10», получила задание написать очерк (на материале роли) в раздел «Театральная шкатулка» - о всенародно любимом Анатолии Дмитриевиче Папанове в связи с предстоящим 90-летием актера.

Марина пришла в Музей Театра Сатиры, познакомилась с его заведующей Мариной Александровной Калининой. И выбрала спектакль, выбрала роль, о которой многие, даже знавшие Папанова, давно забыли. Спектакль назывался «У времени в плену» (постановка Валентина Плучека по пьесе Александра Штейна, 1970).

Маргарита Ваняшова, профессор, руководитель практики. Честно говоря, я порадовалась, что студентка, родившаяся в начале 1990-х, перевернувших социалистический строй, испытывает притяжение к событиям пьесы Александра Штейна (в которой, в свою очередь, воскрешаются страницы судьбы и творчества Всеволода Вишневского). В программах театральных вузов ни Вишневскому (за исключением «Оптимистической трагедии»), ни Штейну внимания не уделено. Задача у Марины оказалась сложная - представить Папанова в спектакле через срезы Времени 10-х, 20-х, 30-х, 40-х гг. ХХ века. Сопоставить мифологизированные судьбы героев спектакля и судьбы реальные, как они сложились в истории.

Все оказалось совсем не просто. Герой проходит сквозь пять, а то и шесть войн. «Война маньчжурская, германская, гражданская, испанская, финляндская, Отечественная, - на одно поколение, не много ли?»

Для студентки - все войны одинаковые. Что нужно солдату на войне?

- Беззаветная храбрость и героизм. Вера, мужество, стойкость. Он - пример мужественности, бесстрашия...

- Марина, но ведь это - готовые, шаблонные формулы.

- Он стоит в серой шинели, шапке и с автоматом за плечами...

- Это все какое-то усредненное. И шинели разные, шинель солдата Первой мировой и красного командира гражданской, и автоматы ППШ приняли на вооружение у нас в 1940-м... Но это все частности, существенные, но частности. Куда значительнее другое.

Нынешнее молодое поколение не знакомо с особенностями времени - не только с его подробностями, частностями быта, но, главным образом, с бытийными категориями. Как жили? Во имя чего боролись? Что отстаивали и защищали? Какими были Всеволод Вишневский, Лариса Рейснер, чем явились для своего времени герои Анатолия Папанова?

- Знаете, - вдруг неожиданно говорит Марина, испытав некое озарение, - в спектакле он - предписанный свыше герой. - Егор Сысоев, которого Папанов играет.

- Как вы сказали? Предписанный свыше? Кем предписанный? Господом Богом?

- Может быть, и Господом Богом. Герой Папанова часто к Богу обращается. Вечный герой.

Марина права. Вечный, да. Как понять смысл названия спектакля, в котором играл Анатолий Дмитриевич Папанов?

Наш диалог, надо признаться, длился не одну неделю и не один месяц. Марина охотно включилась в работу. Она по-своему понимала реалии времени, искренне отзывалась на него, пыталась понять его контуры, для нее во многом смутные, размытые, неясные. Ей надо было освоить несколько временных пластов - Время Революции, гражданской, Великой Отечественной войн. Время Всеволода Вишневского, биографию и пьесы которого Штейн положил в основу пьесы. Время 70-80-х, в котором играл актер Анатолий Папанов. И ставил Плучек. И писал Штейн. И - наше нынешнее время, когда многое звучит иначе, нежели прежде.

Но и спектакль, и в особенности игра Анатолия Папанова, несут ценности, которые никакому пересмотру и переоценке не подлежат. Постепенно в нашем общении раскрывались разные уровни пьесы и смыслы спектакля. И вот - с согласия редакции - мы с Мариной придумали написать этот материал, который вырос из нашего диалога преподавателя и студентки.

- Почему вы выбрали этот спектакль?

- Мне давно нравится творчество Анатолия Дмитриевича Папанова. Захотелось увидеть его в спектакле, который я не видела и ничего о нем не знаю. Многим зрителям и до сей поры кажется, что талант актера самой природой, казалось бы, был предназначен для мира сатиры и юмора. Папанов известен массовому зрителю (по фильмам «Берегись автомобиля», «Бриллиантовая рука», неповторим его Киса Воробьянинов в «Двенадцати стульях», озвученный актером Волк в мультсериале «Ну, погоди!»), словом, в моем сознании Папанов существовал именно как комедийный актер.

Мне же захотелось узнать и рассказать о нем, как об актере драматическом и трагедийном. Но был ли в пору Папанова такой спектакль в репертуаре Театра Сатиры? В музее я увидела афиши спектакля «У времени в плену». Когда я посмотрела телеверсию этого спектакля (какое счастье, что он был тогда, в 1970-м, записан!), я удивилась, почему эта пьеса была принята к постановке Плучеком и полноправно вошла в репертуар. Ведь ничего сатирического ни в пьесе, ни в спектакле абсолютно не было. Я прочла монографию Нины Велеховой о Валентине Плучеке, возглавлявшем театр долгие годы, но объяснения этому не нашла.

Маргарита Ванюшова. Но и талантливый автор монографии о Плучеке далеко не все могла сказать. Как ни странно, но современной монографии о творчестве Папанова - театрального актера и киноактера - нет. Последняя искусствоведческая книжечка об актере вышла в 1972 году. Есть сборники мемуарного характера, воспоминания о нем, собрание его интервью, высказываний. Во всей этой истории с названием (не со спектаклем) «У времени в плену» много легендарного. У обоих - и у Плучека, и у Штейна - были непростые отношения с временем. Их сблизила и сдружила война. Северный флот, в театре которого служил Плучек. Трагедия социализма просматривалась в спектаклях В.Плучека уже в пору его работы в Театре Сатиры - «Теркин на том свете», «Клоп» и «Баня» Маяковского, «Самоубийца» Н.Эрдмана, спектакль мгновенно снятый с репертуара после премьеры... И пьесы Штейна не были ура-патриотическими и с трудом пробивали дорогу на сцену. «Персональное дело», «Гостиница "Астория"», запрещенная пьеса о Ленине «Между ливнями», «Океан». В «Океане» герою, молодому честному лейтенанту, предлагали вступить в партию. А он отвечал: «А я осмотрюсь...» И сколько хлопот было с этой репликой в ГлавПУРе!

Как вы понимаете название «У времени в плену»?

Марина Вязигина. Время сыграло великую роль в жизни Анатолия Папанова. С юности - и на протяжении многих лет - оно держало Папанова у себя в плену. Этот незримый «плен» помогал актеру в работе. В том числе и над «боевой» ролью Сысоева в спектакле. Следы этого плена остались в серьезном, твердом, грустном взгляде актера. В 41-м году Папанов прошел тяжелые бои, будучи почти подростком, был тяжело ранен. Поступил в ГИТИС, проявил великое мужество, победив последствия ранения.

Маргарита Ваняшова. А есть ли другие смыслы у этого афоризма? Помните замечательные строчки из стихотворения Бориса Пастернака «Ночь»? Там «над спящим миром летчик уходит в облака». На самом деле, летчик - это художник. Он видит Вселенную, открывшуюся только ему... Настоящему художнику при всем земном притяжении нужны космические высоты, нужен Бог.

Он смотрит на планету, 
Как будто небосвод 
Относится к предмету 
Его ночных забот...

Не спи, не спи, художник, не предавайся сну.

Ты вечности заложник - у времени в плену.

Пастернак видел и ощущал себя в плену времени.

Ощущали ли себя пленниками времени Вишневский, Штейн, Плучек?

И каким был Папанов в этом спектакле - в отношении к Времени?

Фигура Вишневского сложна и противоречива. Пулеметчик Первой Конной, чекист, «флибустьер» от литературы, участник погромных истребительных дискуссий в 20-е годы, противник Булгакова. В 30-е - защитник Пастернака от нападок смертоносной критики. Поддерживает деньгами Осипа Мандельштама, находящегося в ссылке. В годы Великой Отечественной войны - пламенный оратор и защитник блокадного Ленинграда. Как редактор журнала «Знамя» печатает стихи Ахматовой, прозу Казакевича и Пановой, открывает Виктора Некрасова. А в 1949-м - ярый борец с «космополитами». Пишет пьесу о Сталине - «Незабываемый, 1919».

«Ровесник века и сын его, - объяснял Штейн эти метания, - со всеми присущими веку свойствами, разочарованиями, увлечениями, преувеличениями, оценками, недооценками и переоценками, взлетами, падениями...» Объяснение слишком общее, но больше, острее в 70-м Штейн сказать не мог. В пьесе «У времени в плену» есть контексты Ахматовой, Блока, Ходасевича, как будто невозможные по тем временам, но это приоритет высокой культуры. И есть пространство недоговоренностей.

Самое удивительное - в спектакле о революции поражает отсутствие идеологической, коммунистической доминанты. Даже знаменитый афоризм Вишневского: «Помни, что и смерть бывает партийной работой», - в пьесе и в спектакле лирико-иронически снижен и дан как некое сновидение, фантазия о том, как двоим любящим достойно встретить на войне смерть - только слившись телами... «Можно? - спрашивает он. - Можно, - отвечает она. Так было в первоначальном варианте «Оптимистической», без всякой партийной работы, на одре смерти (как в известном фильме).

Что же оставил Штейн из своей романтически-легендарной истории?

«Могло ли тогда Ларисе Рейснер прийти в голову, что этот коренастенький, курносенький, с узкими щелочками глаз, простенький морячок, перепоясанный пулеметными лентами, был сыном петербургского дворянина и петербургской дворянки, что дед его владел имением на Полтавщине, мать знала в совершенстве несколько иностранных языков?.. Могло ли тогда Всеволоду Вишневскому прийти в голову, что «баба-комиссар», поцеловавшая его в лоб, была дочерью петербургского профессора, поэтессой, печатавшей свои стихи, эссе, очерки еще в дореволюционных журналах...» - так писал автор пьесы Александр Штейн о Вишневском и Ларисе Рейснер.

Для 1970 года и Театра Сатиры это был странный спектакль. Не «датская» пьеса, а размышления о художнике, который остро чувствует «плен времени» - осознание трагедии революции и невозможность сказать об этом в полный голос.

Спектакль начинался с песни Булата Окуджавы, и это было смелым ходом. «В года разлук, в года смятений....» В сборнике стихов Окуджавы смятения быстро заменили на шаблонные сражения. Получилось стерто - «в года сражений...» Внутренним смятениям по отношению к революции в пространстве советского времени места не полагалось. Плучек оставил именно смятения. Режиссер и драматург пытались сказать о сильнейших смятениях и смутах художника, который оказывался в плену времени.

В «Оптимистической» жестокость и беспощадность революции явлена в репликах Командира корабля о судьбе его семьи, которую «большевики расстреляли с милой небрежностью», в эпизоде смерти старухи, которую за невинную ошибку выбросили за борт в открытое море. В сцене расстрела русских офицеров, которые возвращались из плена после Первой мировой. Всех пустили в расход, не задумываясь. И все эти размышления вошли в спектакль «У времени в плену».

Всеволод (Вишневский) в спектакле - фигура, от многих противоречий освобожденная и уж явно мифологизированная. В спектакле роль Всеволода исполнял Андрей Миронов. Однако его Всеволод не был плакатно-революционен. Смятенный, вопрошающий, мучительно думающий о правде и трагедии революции. Герой, вопреки узаконенной идеологии, дерзко и полемически спрашивающий у зрительного зала: «Или у гармонических людей социализма трагедии нет?»

Слово Егора Сысоева - Папанова, обращенное в зрительный зал, сердечное, удивительное слово старшего товарища. Он говорит за живых и мертвых... И зрительный зал узнает. Узнает глаза генерала Серпилина из фильма Столпера «Живые и мертвые», из первого фильма по трилогии Симонова, вышедшего на наши экраны как раз в 1967-м, за три года до премьеры «У времени в плену». Серпилин был совершенно новым героем в советском кинематографе, в фильмах о Великой Отечественной войне. Были новы не только его биография и его судьба, но его склонность к размышлениям и сомнениям, их выражение, истоки его патриотизма... Нова и актерская интерпретация этого образа, значительность которого раскрывалась глубоко изнутри, интеллектуально, насыщенно, мягко. За плечами Папанова был собственный опыт войны, и был опыт генерала Серпилина.

Папанов ценил роль Сысоева в спектакле «У времени в плену» не менее, чем роль генерала Серпилина в фильме «Живые и мертвые». Это была роль Ведущего. Папанов выступал от имени Хора героев - павших и живых, сомневающихся, спорящих, думающих, мыслящих. В рамках привычного, как будто бы вполне традиционного для тех лет историко-революционного спектакля ведущей оказывалась даже не роль Всеволода (Андрей Миронов), а именно Папанова - Сысоева.

Сысоев выходит из своего окопа, землянки, блиндажа, он все время находится на сцене как Ведущий, как Старший, а Всеволод - его Ведомый, так это и было задумано режиссером. Совсем не в укор Андрею Миронову. Всеволод учился у Егора Сысоева, актер Миронов учился у Анатолия Папанова. В этом спектакле они - Отец и Сын. Плоть от плоти, кровь от крови. Единая и нераздельная. Между ними - ни зазора, ни трещинки. Отец всегда приходит на помощь сыну. Всегда спасает его из самых невероятных ситуаций. И здесь не было состязания сторон. И Егору Сысоеву доверены самые сокровенные раздумья из дневников Вишневского. И он являет авторский голос. И все-таки есть в этой роли некий секрет, некое таинство. Папанов выше авторского голоса Штейна или Вишневского. Без его, папановского личностного масштаба, без грандиозного, как это сегодня ощутимо, общечеловеческого, гуманистического звучания - вне всяких идеологических догматов! - ни роль, ни спектакль не состоялись бы.

Штейн и Плучек объединяли времена, в одной картине представали герои гражданской, писатель-комиссар Лариса (Рейснер), поэт Ольга (Берггольц), жена Соня (Софья Вишневецкая, жена Всеволода) ленинградцы, герои осады, Эрнест Хеминугэй, Михаил Кольцов в Испании 30-х. Бойцы Великой Отечественной. Матросы-балтийцы из фильма «Мы из Кронштадта». Постмодернистское соединение всего и вся вошло в привычку только в конце 80-х - в 90-е. Для 1970 года многое было внове...

Спектакль начинает лейб-драгун Егор Сысоев, по его признанию, «в полной парадной выправке». Перед Первой мировой. А потом письмо Сысоева Всеволоду с фронта. С нами Бог, любезный друг Воля. Лишь я один остался в живых, убитым - вечная память, а так все хорошо! Нам весело служить, и в скором времени победим непременно. Всего у нас вдоволь, и кони сыты, и пушки в теле. Но коней у нас не осталось, пушки тащим на себе. Дома тоже все ладно. Посетил нас страшный неурожай, малые дети кушают лебеду, но и это неплохо, остается Божье благословение. Желают ли воевать солдатики? Конечно, желают, только пока не за что...

Сысоев балагурит, скоморошит, сыплет нелепицами, сталкивая противоположные смыслы. И наигрывает на балалайке... Его трагифарсовое балагурство таит в себе такую глубокую народную русскую кручинушку, что высекают слезы из любой самой зачерствелой души.

Герой Папанова мгновенно переходит из одного времени в другое. С фронтов Первой мировой на гражданскую. Из гражданской - в Отечественную. И наоборот. Эти временные переброски очень современны, это приемы монтажного сцепления времен - почти сегодняшнего внесения кинематографа в театральное пространство. Достаточно надеть шинель с «разговорами», запахнуть ее потеснее, как его окружают матросы в бушлатах и бескозырках, красноармейцы 20-х. Начиная со второго акта Сысоев-Папанов меняется. Теперь тональность его героя - не трагическое балагурство под балалайку, но горькое чувство безвозвратных утрат.

Теперь он - военачальник советского времени, известный полководец с боевым опытом. И снова в монологах Сысоева Штейн подчеркивает доминирующее человеческое начало, а не идеологическое, нет слов о роли партии, о государстве. Это просветленные минуты углубленных раздумий о смысле явлений жизни, о тайне революционного переустройства мира, это своеобразная форма философствования, в которой каждое слово и мнение становятся живыми. Именно поэтому герой Папанова и сам художник поднимаются над «пленом времени», ему даже не надо вырываться из него, воевать с ложными посылами. Все ложное побеждает его человечная простота.

Фашисты оскорбительно близко от Ленинграда. Командиры и политработники упражняются в стрельбе из пистолета на случай уличных боев в Ленинграде... Уличных боев - на Литейном, на Мойке, на Невском проспекте...

За камерностью интонаций - огромная страсть, сила, убежденность артиста.

Портрет Гитлера над Публичной библиотекой, на углу Невского и Садовой? - Нет, не было и не будет! Что дало силы пережить? Что пережили, спрашиваю вас, ленинградские воины и вдовы ленинградские?.. 17-летние юнги, дравшиеся с фашистами на Неве? Живых спрашиваю и погибших, ошибавшихся и побеждавших, тонувших трижды и трижды выплывавших. Всех спрашиваю, кому на роду было написано - жить, верить, действовать, как жило, верило и действовало наше поколение. Ведь побеждает тот, кто верит...

Герой размышляет, почему все столицы Европы пали перед Гитлером ниц - Париж, Вена, Варшава, Амстердам, Будапешт, Прага... А Ленинград не пал, а Москва выстояла.

...Годы блокады Ленинграда. На сцене рояль, музыка Шостаковича, Ольга (Берггольц) - и ее стихи. Комдив Сысоев - в кителе с ромбами, с двумя орденами Боевого Красного Знамени на груди. Как слушает он стихи Ольги Берггольц, как проживает каждое ее слово! Как благодарно припадает к ее руке, склоняя голову. Благодаря Ольгу за стихи, где она назвала время Отечественной войны счастливейшим. Она писала, что внуки будут завидовать счастью военных лет... Ибо это было время чистых чувств, не декларативного, а истинного патриотизма, необычайной близости людей друг к другу, небывалой помощи и отзывчивости.

О пафосе Папанова надо говорить особо, его надо исследовать. Все, вплоть до тончайших модуляций. Вслушиваться... Пафос Папанова - ничего общего не имеет с квази-пафосом, актер - вне громоподобных речей. Ложный пафос - всегда внешний, плакатный, крикливый, броский. Голос Папанова-Сысоева в первом акте был игровой, лукавый, трагически-горестный... Но затем, на протяжении спектакля, и голос, и облик героя Папанова меняются. Являются опыт, серьезность и мудрость войны.

Он выходит на авансцену и обращается к залу. В пафосе Папанова - теплота сердца. Он человечен, и, если хотите, это глубоко интимное чувство. Кажется, невозможно произнести перед огромным залом строчки из бессмертного пушкинского «Я Вас любил...» Но в устах Папанова и это возможно. И в эпизодах Великой Отечественной комдив Сысоев, выходя на авансцену, говорит о личной готовности к смерти. Очень просто произносит Сысоев речь перед боем за станцию Воскресенская, заканчивая не призывами к бойцам, не «Ура!» и не приказом. Совсем тихо, почти бытово произносит: «Такая у меня к вам просьба. Большая просьба».

«Думаете, генералы не плачут? Вкус Победы - солоновато-горький, как кровь, как слезы... Плохой я генерал - не люблю войны...»

«Неужели судьба моя - вечно война, вечно о войне, о крови, уничтожение живого, скрежет зубовный, пот, вонь, тоска, сила, слезы, смерть... Или 22 года военной службы, давление войн так безнадежно сильны в моей работе? Нет, главный мотив мой - не смерть, а жизнь, лето, труд, любовь... Я как-то оглянулся. А где же моя радость жизни? Мой отдых - короткие паузы. Эпоха войн и революций. А я ее солдат... Да и отдохнет ли человек вообще?..»

«Ошибаться могли, заблуждаться могли, находиться во власти тех или иных иллюзий и даже ошибочных концепций могли, но равнодушными, с небес взирающими на человека, на революцию, на историю, на литературу, - нет, не могли».

Вернется ли когда-нибудь «Оптимистическая трагедия» Вишневского на сцену?

Или останется только театральной вехой советского времени? Нынешнему поколению непонятен пафос. Он утрачен, исчез, как исчез истинный лиризм. Он вызывает иронию. Время у нас далеко не пафосное. Слово «патетическая» применимо разве лишь к сонате Бетховена и к симфонии Чайковского. Как говорит Комиссар Лариса у Штейна: «Есть ли сейчас такие порывы, такое самопожертвование?» И порывы бывают, и примеры есть. Мы это знаем. Конечно, есть выдающиеся подвижники нашей эпохи. Но прежде и порывы, и энтузиазм были явлением массовым, и у народа нашего была пассионарность - энергия и энтузиазм строить новое государство и защищать его. То, что явлено в спектакле «У времени в плену».

Он был поставлен в 1970 году, но в нем и сегодня современна и отчетлива гуманистическая мысль о человеке, глубина переживаний, интонационная подача фразы. Слово - завораживает, а папановское пробирает насквозь. Папанов - пережил на этой сцене свою войну, ту, настоящую, в которой он принимал личное участие, и его просьба почтить погибших минутой молчания в конце спектакля тоже личностная. В зале - тишина, а потом аплодисменты.

Марина Вязигина. Я вышла из театра. Меня облепили крупные хлопья снега, а я была самой счастливой, потому что произошло чудо, знакомство с великим актером Анатолием Дмитриевичем Папановым. Я сама попала в плен сложного времени, в плен уважения, любви и тоски по живым, искренним людям, которые стали вдруг для меня родными и близкими. И мне теперь будет все время их всех не хватать.

Фото предоставлены Музеем Театра Сатиры

Фотогалерея