Трезвый романтизм / "Коварство и любовь" (МДТ)

Выпуск № 5-155 / 2013, Премьеры Санкт-Петербурга

Трезвый романтизм / "Коварство и любовь" (МДТ)

Три «Коварства и любви» в городе (за короткий промежуток времени драму поставили «Приют комедианта», «Пушкинская школа» и теперь МДТ)! С чего вдруг? А есть еще «Дон Карлос» и «Мария Стюарт» в БДТ. Пришло время Шиллера? Не думаю. Волнует тема власти и частного человека? А когда она не волновала. Много пьес на эту тему написано. Скажем, «Дело» А.В.Сухово-Кобылина. Но Шиллер более театрален. Интрига более броская. Все же Шиллера нужно здорово пообтесать, чтобы прозвучал без нестерпимых для нашего уха пафоса, мелодраматизма. Молодцы, вроде Василия Бархатова (в «Приюте комедианта»), делают это лихо: переносят действие в звукозаписывающую фирму, банк. Додин не костюмер. Сокращая «Коварство» почти вдвое, тем не менее, понимает: не в джинсах и коротких юбках дело. Пускай ходят в длинных. И фраки с бабочкой лучше свитеров (хотя и старинных камзолов тоже нет).

Лет 20 назад трудно было представить: Додин ставит Шиллера. А теперь в МДТ идут Мюссе и Шиллер. Глядишь, на премьеру по Гюго позовут. Изменился ли Додин? Да, изменился. Человек ведь. Но при этом не стал романтиком в старошиллеровском духе. Он романтик в ином смысле. Вопреки новомодным взглядам на победу нравственного индифферентизма, знает, что такое хорошо и что такое плохо. Это вовсе не означает, будто режиссер выводит на сцену ангелов и демонов. Додин - трезвый романтик.

Художник Александр Боровский обозначил главный принцип постановки «Коварства»: «...простой и лаконичной должна быть форма пересказа этой пьесы господина Шиллера». В чем-то Боровский все-таки продолжает стилистику «Братьев и сестер». Три перекрещенных доски («Пути и перепутья») и обозначение двери для выхода в вечность и выхода из вечности. За ними чернота. Из черноты появляется белая фигуры Луизы (Лизы Боярской). Она идет к рампе, потом пытается вернуться, но возврата уже нет. Драма начала свое неумолимое движение. Луиза в белом не символ чистоты, невинности, скорее, чистый лист, на нем почти не успели ничего написать. Рядом с ней снуют безмолвные лакеи истории, тоже в белом. Принесут стульчик, подставят под попочку; принесут дубовый стол, чтобы Фердинанду (Даниле Козловскому) было удобно с разбегу въехать на животе в губы возлюбленной.

Поцелуй длится долго, слишком долго для ангелов. Шиллеровские влюбленные бестелесны - додинские еще как телесны. Когда леди Мильфорд (Ксения Раппопорт), мобилизовав свой опыт великосветской куртизанки, принимается ласкать и целовать нашего Ромео, он быстро сдается и с увлечением падает на предлагаемое тело красавицы. Ему уже неудобно: извините, увлекся мещаночкой. Фердинанд бы не прочь жениться на леди, но, к сожалению, опрометчиво данные обязательства мешают. Когда позже Фердинанд, вспоминая упоительные поцелуи Мильфорд, рассказывает Луизе, какие пережил «страшные мгновения», зал хохочет над его лицемерием. Даже наблюдатель Президент восклицает: «О Господи!». Переменчивые обстоятельства во всех случаях управляют поступками, эмоциями жизнерадостного и обаятельного молодого человека. У Михаила Морозова (из спектакля Темура Чхеидзе) Фердинанда подводила отвлеченность принципов. Реальную Луизу он в упор не видел. Фердинанд Козловского сам не знает, куда его понесет в следующую минуту. Чуть ли не Хлестаков.

Луиза не так эротически и нравственно податлива, как ее суженый, но и Вурм не так соблазнителен. Впрочем, она тоже изменяет Фердинанду... со здравомыслием и с родителями. Родители-то поважнее будут, чем призрачный возлюбленный. И этот «боярский» басок... Нет, не годится молодежь на роли Ромео и Джульетты. Хотя Шекспир, покряхтывая, постоянно подпирает Шиллера на улице Рубинштейна. Не зря режиссер в программке и спектакле акцентирует внимание зрителя на идеалах, привезенных Фердинандом из университета (вот вам и Гамлет). И у самого Шиллера интрига с подложным письмом так напоминает интригу с платком Дездемоны. А разве не свойствен большинству героев спектакля протеизм (смотри Протея из «Двух веронцев»)?

Однако Додин лишил обоих отцов лировского прозрения перед финалом. Мятежный вроде бы Миллер (Владимир Завьялов), увидев перед собой изрядную пачку купюр, сатанеет и чуть ли не превращается в Скупого рыцаря. А Президент Вальтер и вовсе не появится в финале, чтобы раскаяться и принять последний вздох сына. Идеи справедливого возмездия Додин не приемлет. Шиллер еще мог обольщаться, а наш современник знает: праведников и злодеев история смешивает в одну кучу и время от времени меняет оценки на противоположные. Фердинанд у Додина не заколет Вурма в порыве мести. Покойник лишь осядет у стула (не то поминального, не то свадебного). Опять же, как в «Гамлете»: «От поминок холодное пошло на брачный стол». Имеется в виду свадьба Герцога. Правда, неизвестно, заметил ли кто-нибудь поминки.

Если молодые влюбленные и «благородный отец» Миллер лишены абсолютной положительности, то уж «демоны», тем более, избавлены от лучших человеческих эмоций. М.Е.Салтыков-Щедрин писал об утрате чувства стыда как о тягчайшем бедствии своего времени. С тех пор прошло много десятилетий. Мы гордимся тем, что живем в XXI веке. Какой уж тут стыд! Шиллеровская леди Мильфорд, выслушав рассказ Камердинера об отправке на военную бойню молодых парней (чтобы она получила очередные драгоценности), пристыженная, уезжала от Герцога начинать новую жизнь. Леди XXI подобное и в голову не придет. Она - женщина разумная. Монолог о загубленной невинной молодости, предназначенный для уламывания Фердинанда, сочиняется на ходу. Мильфорд-Раппопорт втягивает щеки, чтобы не расхохотаться над собственным мелодраматичным враньем. Конечно, салонная королева не прочь поразвлечься с молодым красавцем, но жертвовать для него ничем не намерена. Если уж продолжать шекспировско-гамлетовские аналогии, то она ассоциируется с Офелией-Анастасией Вертинской из фильма Григория Козинцева. И та, и другая женщина постоянно репетируют па механического танца. Только Офелия - кукла безобидная, а леди Мильфорд - «обидная». Фигуры танца дама разучивает на столах. Она постоянно чувствует себя на узеньком подиуме. Опасно! Чуть не туда ногу поставишь, и свалился в никуда. А надо порхать и делать изящно ручкой. Леди даже организует (при поддержке лакеев) «полет Тальони», но чуть не падает.

Разумеется, общий кукловод - президент Вальтер. Во время сцены с Фердинандом кудрявая фаворитка оглядывается на Президента, ища у него, режиссера, поддержку. С первого поцелуя Луизы и сына, он вместе с Вурмом наблюдает за происходящим. Все видит, убеждается в своей правоте и готовится к прыжку. Вальтер-Игорь Иванов - грозный лев, который даже не дает себе труда быть приятным, благообразным. За кулисами, на государственных банкетах он, наверно, улыбается, но с куклами (а мы видим только их), скорее, скалится. А чаще всего угрюм, брезглив и саркастичен. Его приход к Миллерам поставлен как перекрестный допрос преступников в участке. Иванов играет мощно, крупно и, как ни парадоксально, привлекает больше других масштабом зла.

Он видит насквозь окружающих, в том числе, и своего подручного Вурма. Вурм - не трагическая фигура, измученная муками совести, каким изобразил в свое время Секретаря Андрей Толубеев (БДТ). Додин не дает Вурму шанса на раскаяние. Игорь Черневич какой-то весь помятый, потаенный. Только в один момент он прокололся: обнаружил смесь гордости с испугом (ох, какие там внутри бродят комплексы от Достоевского!). Внешне, это тихий гаденыш, не слишком злой и как бы отстраненный от своих интриг. Сцену с письмом Черневич проводит интимно, ласково. Заканчивая диктовать роковое письмо, Вурм-Черневич мило улыбается. Да и Луиза с ним на ты. Как ни странно, преступление сближает жертву и преступника. У Додина интрига вдвойне завязана на Вурме. Нет в спектакле никакого фата гофмаршала фон Кальба. Вурм диктует подложное любовное письмо самому себе и получает от этого извращенное удовлетворение. Униженность ему привычна, но скрывает внутреннее сопротивление. Тонкая психологическая актерская работа!

Раздача «ложек» исполнителям - занятие сомнительное. Особенно в этом спектакле. Может быть, ни в какой другой додинской постановке целое так не превалирует над частным. Фигуры «шахматной доски» почти уравнены. Расстановка их по краям сцены очевидна. В мизансценах проглядывает леденящая геометричность. В «Стульях» Эжена Ионеско, сцену постепенно загромождают прибывающие стулья - в «Коварстве и любви» дубовые столы вносят и вносят, сужая жизненное пространство. Эффектный декор с неправдоподобно большим количеством канделябров, кувшинов с кровавым напитком заслоняет первоначальный аскетизм сцены.

Можно ли сказать, что последняя додинская премьера - политическое высказывание? Наверно, нет. Понятно, сближение отдаленных времен лежит на поверхности. Речь Президента на торжественной свадьбе Герцога (передаваемая по трансляции и заимствованная у канцлера Отто фон Бисмарка), с непременным употреблением слов «национальный», «нравственный долг», нам очень напоминает современные газетные передовицы. Но речь идет не о бросающихся в глаза совпадениях лозунгов. Они во все времена примерно одинаковы. О свободе и несвободе в философском смысле. Свобода исчезает, вроде, сама по себе. И президент Вальтер так же несвободен, как заштатный музыкант Миллер. Не думаю, чтобы Додин в этом спектакле был озабочен проблемой молодежи, как показалось некоторым рецензентам. Так ли уж молода душой Луиза? Когда две звезды (Боярская и Раппопорт), пленяя зрителей прелестными ямочками, встречаются в сцене леди и Луизы, нет ощущения резкого контраста. Луиза у Боярской - девица жесткая. В отличие от пьесы, пикировка соперниц заканчивается вничью. Фердинанд наивнее других, но в конечном итоге, его действия (отравление девушки) не менее, если не более жестоки, чем действия Президента. Молодой майор не предполагает свободы другого, связанного с ним существа. Фердинанд имеет право на убийство (если такое право может быть) даже меньше, чем Отелло.

Повторяю, Додин - трезвый романтик. Не дает нам в финале ни чувства удовлетворения, ни чувства сопереживания трагическому конфликту. Ничто не разрешилось со смертью двух влюбленных. Мрачный маховик жизни продолжает свое вращение, зато блеск канделябров становится все ярче. Наигрываемая ксилофоном назойливая мелодийка из музыки к «Афинским развалинам» Л.Бетховена превращается в торжественную увертюру, исполненную симфоническим оркестром. Кто тут встал на дороге? Поберегись! «Развалины» очень опасны.


Фото Виктора Васильева

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.