Самый русский ирландец

Выпуск №5-115/2009, Гости Москвы

Самый русский ирландец О Мартине Макдонахе, пьесы которого прокатились по русским сценам, очень много говорят и пишут. В том числе «СБ, 10» рецензировал не один спектакль, поставленный по его пьесам. Сегодня мы предоставляем слово двум молодым авторам, рассуждающим о недавних гастролях в Москве Пермского театра «У Моста»: Анна Банасюкевич не так давно дебютировала в нашем журнале и стала его постоянным автором. Глеб Лавров, представивший скорее эссе, чем статью, публикуется впервые.

В октябре на сцене Центра им. Вс.Мейерхольда прошли гастроли Пермского театра «У моста» (художественный руководитель – Сергей Федотов), первооткрывателя Макдонаха в России. Спектакли этого театра по пьесам Макдонаха участвовали во многих фестивалях, но возможность увидеть ирландскую трилогию целиком столичный зритель получил впервые: в три вечера в ЦИМе сыграли «Красавицу из Линэна», «Череп из Коннемары» и «Сиротливый Запад». Последний, кстати, был номинирован на «Золотую Маску» в 2008 году как лучший спектакль малой формы.

Интерес российского театра к драматургии Макдонаха, в принципе, не вызывает удивления. Ужас бытия, скрытый в мелочах и привычках повседневности, роднит Макдонаха с Чеховым. С тонким сарказмом и цепкой наблюдательностью Макдонах вскрывает «вывихнутость» современного мира и современного человека, деградацию вековых ценностей и традиций европейского христианского сознания, обнажая пугающую абсурдность в том, что по привычке считается логичным и справедливым. К тому же драматургия Макдонаха очень театральна: он умеет рассказать историю, его герои красочны и убедительны, а язык меток и емок. Трезвый анализ современного общества без унылого морализаторства и устаревшей назидательности делает пьесы Макдонаха востребованными современным театром.

Когда зажигается свет на сцене, зритель вздрагивает от эффекта узнавания: обшарпанная раковина, облупившийся посудный шкаф, тумбочка, обклеенная вырезками из журналов, старый телевизор, накрытый вязаной салфеткой, круглый обеденный стол и допотопное радио на шкафу. Типичная «совковая» кухня – большинство зрителей прекрасно помнит эту обстановку. От спектакля к спектаклю декорации хоть и меняются, но убогость и теснота остаются неизменными, все герои трех историй – соседи и современники. Быт здесь немаловажен, и хоть марксизм сейчас не в моде, но признать приходится – быт на сознание все-таки влияет. Впрочем, верно и обратное.

В «Красавице из Линэна» старая Мэг Фолан, покачивающаяся в кресле у кухонного стола, сама кажется частью обстановки: выцветший красный халат, седые плохо убранные волосы, бесформенное тело, растекшееся по креслу. Она как будто вросла в этот дом, в этот быт, и ее великовозрастная дочь Морин, хоть и предпринимает попытку вырваться отсюда, обречена стать неотъемлемой частью этого засасывающего мира. Торопливо, не взглянув на мать, она вбегает в дом и привычными движениями начинает стряпать еду. Кажется, это повторяется изо дня в день, веками: та же каша, те же бессмысленные разговоры, те же песни по радио и австралийские сериалы по ТВ.

Семья, традиционно считающаяся ячейкой, первоосновой общества и целью каждого человека, в мире Макдонаха абсолютно дискредитирована. Из отношений матери и дочери изгнаны все чувства любви и почтения, остались лишь безразличие, раздражение и бесконечная усталость друг от друга. Старая Фолан в исполнении Ивана Маленьких – настоящее чудовище. В ней не осталось ничего женского – это можно было бы извинить старостью, но и человеческого в ней тоже нет. В дряхлом, почти мертвом теле упрямо теплится жизнь. Это настойчивое желание жить вопреки всему здесь кажется противоестественным и отталкивающим. Этот инстинкт жизни делает ее, на вид беспомощную, хитрой и подлой. Кряхтя и жалуясь, она колючими глазами пристально следит за Морин (Марина Шилова), ловит каждую ее интонацию и любыми средствами – будь то вранье, шантаж или истерика – пресекает малейшую опасность для себя. Морин не может уйти, Мэг не может остаться одна – кто-то должен кормить ее, ухаживать за ней, продлевать ее жизнь. Страх одиночества, как его играет И.Маленьких, здесь не вызывает симпатии, дочь для старухи всего лишь сиделка.

Морин – старая дева лет сорока, в телогрейке, какой-то невнятной юбке, с вечно забранными в хвост рыжими волосами. Жизнь совсем задавила и измотала ее – вечно усталая, раздраженная, да и то скорее по привычке. Индифферентно и монотонно говорит она матери, как была бы счастлива, если бы какой-нибудь парень убил ее, как радовалась бы на похоронах и как любила бы этого парня. А сама при этом привычными жестами вытирает старухе рот, перепачканный в каше. Впрочем, и мать не очень-то реагирует на шокирующие откровения, ее гораздо больше волнует, чтоб в каше не было комков.

Спектакли «У моста» и пьесы Макдонаха – не о плохих людях. Просто в их жизни – тотальный бесперспективняк. Старая Фолан не выключает телевизор – ждет новостей. Но там сплошные сериалы. Братья Вален и Коулмен из «Сиротливого Запада» листают газету в поисках хоть чего-то любопытного. Жизнь в захолустном местечке не веселая. Те же люди, всегда скверная погода, бесконечный никчемный треп, худо-бедно заполняющий пустоту. Старая, надоевшая, никак не умирающая мать – символ несвободы Морин – никуда ей от нее не деться, никуда не деться из этого опостылевшего городка, никуда не деться из провинциальной серой Ирландии. Любовь к Пэйто – это не любовь как таковая, скорее попытка вырваться, яркая, единственная вспышка перед окончательным погружением во мрак. Финал предсказан всей логикой спектакля, логикой этой жизни: сумасшедшая Морин, убившая мать, обманувшаяся в надеждах, оставшаяся совсем одна, садится в опустевшее кресло-качалку. Свет гаснет, она вся скукоживается и из сорокалетней, уставшей, но еще сильной женщины, превращается в страшную, бесформенную старуху, копию своей матери. Апогеем абсурда звучит медоточивый голос радиоведущего, передающий запоздалое поздравление с юбилеем для Мэг от двух других ее дочерей.

Тема деградации семейных связей продолжена в финальной части трилогии – в «Сиротливом Западе». Взрослые, здоровые мужчины, братья Конноры (Сергей Детков и Владимир Ильин), ведут себя как злые дети. (Вообще, героям Макдонаха свойствен инфантилизм.) Они не думают о будущем, тупо плывут по течению, их разговоры о женщинах сводятся к уровню шкодничающих пубертатов, их мысли, слова и манеры скопированы с дурных сериалов и второсортного голливудского ширпотреба.

Один брат – широкоплечий, высокий парень лет тридцати, косноязычный и нескладный, мается бездельем, ворует у брата виски и придумывает ему назло небылицы о своих любовных похождениях. Другой явно пересмотрел телевизор – дерганая резкая пластика, вызывающе нахальная речь – косит под «крутого». Первый одержим неестественной для молодого парня, гипертрофированной привязанностью к принадлежащим ему вещам. Он тщательно запирает свой виски в шкафчик, придирчиво проверяя, не уменьшилось ли его количество; дрожащими от волнения руками гладит, будто женщину, свою новенькую плиту и готов пристрелить брата за расплавленные пластмассовые фигурки святых. Чувства и страсти в этом спектакле очень высокого градуса, только вот объекты их приложения странны и ничтожны. Самоубийство бывшего одноклассника – конечно, событие, но гораздо меньшего масштаба, чем сворованные чипсы. Взаимная ненависть братьев все возрастает, и даже попытки помириться оборачиваются новым витком застарелой вражды. Братья нарочито учтивы, трогательно угощают друг друга пирогами, подливают чай и искренне каются в былых грехах. Но взаимные признания быстро превращаются в азартную игру – кто кому больше напакостил. И вот уже один с упоением рассказывает, как толкнул под локоть подружку другого, так, что она ручкой небо себе пропорола, а тот торжествуюе приносит тщательно завернутые в пакет уши любимой собачки брата… Макдонах не рисует своих героев одной краской, в их душах теплятся любовь и желание верить, только выражать свои чувства они не умеют, а мир учит их быть другими. Безволие и цинизм как спасительная лазейка от разочарований жизни. Все, чему учили в школе и дома, оказалось лишь книжной премудростью. Герой Макдонаха морально дезориентирован и живет в мире, где старые ценности уже не работают, а новые неясны. Даже самый светлый персонаж в «Сиротливом Западе» священник Уолш-Уэлш (Иван Маленьких), учащий Богу и добру, сам сомневается в высшей справедливости. Его увещевания для прихожан значат не больше, чем фоновый треп по радио, они слушают мессы по старой привычке и снова пьют, дерутся и убивают. Неприкаянный, одинокий Уэлш снова уговаривает, снова упирается в собственное бессилие, потягивает виски и с сомнением посматривает в небо. Вера – еще одно базовое понятие, потерявшее на сегодняшний день свое универсальное значение. В квартире героев «Красавицы из Линэна» распятие висит рядом с постером Элвиса Престли. И когда Морин набожно смотрит на стену, непонятно, кому она молится. У братьев из «Сиротливого Запада» крест висит рядом с ружьем. Однако вера, как и семья, у Макдонаха не отменена. Сквозь современный цинизм она по-прежнему находит себе дорогу, и слабый чудаковатый Уэлш, над которым беспардонно подтрунивали местные жители, вдруг возвышается до уровня мученика, подобно Христу, обрекшему себя на муки ради спасения человеческих душ. Предсмертное письмо покончившего с собой священника, умоляющего враждующих братьев помириться и спасти тем самым его душу от адских мук, занимает свое место рядом с тяжелым распятием. И хоть братья после кратковременного примирения снова катаются по полу и размахивают ножом, клочок обгорелой бумаги все же дает надежду на иной финал.

Во второй части трилогии, в «Черепе из Коннемары», тема веры и неверия перенесена в плоскость еще более трагичную и зловещую. Полсцены занимает кладбище, сквозь синеватый туман проглядывают очертания надгробий и крестов. Старый Мик (Иван Маленьких), скрытый по пояс в разрытой могиле, молча орудует лопатой, а его юный напарник Мартин (Михаил Орлов), одуревший от скуки и лени, играет с голыми черепами. Отношение к смерти, к загробной жизни утратило свой сакральный характер, даже отойдя в мир иной, человек не обретает покоя. Умерший – всего лишь россыпь костей, никто и не вспоминает про бессмертную душу и подобные бесполезные понятия. Грань между натурализмом и абсурдом у Макдонаха едва заметна, таково же и стилевое решение спектакля. Кладбищенский сторож Мик, вынужденный подрабатывать эксгумацией трупов, кладет выкопанные черепа в большую ванну, и обалдевшие от ужаса и виски, они с Мартином крошат их огромными молотками. Клочья папье-маше летят в первые ряды. Но в этих ошметках, равно как и в меховых ушках несчастной собачки из «Сиротливого Запада», нет дешевого правдоподобия, это лишь страшноватый фарс. Тот случай, когда условность, игра с заданными правилами, производит впечатление более сильное, нежели любой ювелирный натурализм.

Не только семья и вера, но и любовь, и патриотизм подвергнуты здесь пересмотру. В исковерканном мире живут люди с исковерканными душами. Однако мир этот, как и души, не выхолощен и не пуст. И как бы ни были чудовищны истории Макдонаха, лейтмотивом в них звучат симпатия и внимание к человеку. Символично, что точкой всей трилогии в версии театра «У моста» становится озвученное письмо-завещание священника Уэлша, благословляющее и полное веры в способность человека к добру и свету.

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.