Саратов. Холодные игры

Выпуск № 8-158 / 2013, В России

Тридцать три года назад Марк Захаров потрясал Москву спектаклем «Жестокие игры» по неожиданной пьесе интеллигентного, мягкого, даже сентиментального Алексея Арбузова. С неумением и болью рассказывал драматург о жесткости и непримиримости «поколения next». За 23 года в Ленкоме было сыграно 717 спектаклей. Тревожила умы и прежняя постановка арбузовской пьесы на сцене Саратовского драматического театра. От «Жестоких игр» образца 2012 года, поставленных у нас русским итальянцем Евгением Марчелли (худрук Ярославского театра драмы им. Ф. Волкова), мы тоже вправе были ждать провокативности и накала страстей. Но прошли времена застоя с его рефлексирующими молодыми людьми - если понимать под этим «всякое перенесение переживания с внешнего мира на самого себя». Мир стал равнодушнее и холоднее к себе и другим.

- Если раньше эта пьеса Арбузова считалась иллюстрацией безответственности и нежелания контролировать свои поступки, то сегодня - это простая человеческая история, - настаивал режиссер на пресс-конференции, как бы предваряя наше недоумение. И еще сказал, что сам стал спокойнее, полюбил неагрессивные темы.

Неля в версии Марчелли и начинающей актрисы Софьи Симаковой мало похожа на нервных, мятущихся героинь прошлых «Жестоких игр». Еще меньше напоминает она прекрасных, загадочных арбузовских женщин с их пленительной женственностью. Коротко стриженая, с узкими, чуть раскосыми, неласковыми глазами, тайком потягивающая из маленькой фляжки. Пацанка, готовая на все, чтоб зацепиться, удержаться в столице.

- Я у Иветки все по дому делала - и в магазин, и чай готовила, и убиралась... стирала даже! - перечисляет набор услуг Нелька, не забыв приподнять платье и показать стройную фигурку. Вдруг хозяину «хаты» и эта ее услуга понадобится?

Хозяину - нет, но привыкший к женскому вниманию красавчик Никита удаляется с пришелицей в другую комнату. Неля явно на него глаз положила, и потому нелепо выглядят все разговоры о том, что Никита якобы «воспользовался ее положением». Конечно, девушка настрадалась от родительского деспотизма, захотелось свободы. Но кого в пьесе это не коснулось? Не оттого ли школьные друзья, так мало имеющие общего (неуспешный в учебе «пофигист» Кай - Александр Фильянов, увлеченный самодеятельностью «пролетарий» Терентий - Григорий Алексеев, спортсмен-отличник Никита - Максим Локтионов), заключили между собой «тройственный союз»? Не обоюдной защиты. Скорей, как пакт о невторжении на личную территорию.

Их диалоги кратки и шероховаты - меньше всего значения они придают словам, давно не веря в их искренность. Любое душевное движение вызывает у них насмешку.

- Я, пожалуй, не приду больше. Никогда! - Девушка, похожая на ангела, уходит и возвращается снова с тайной надеждой.

- Не приходи! - отвечает ей Кай. И всем весело.

«Люди плачут от обид, //А я смеюсь смело. //Это мой щит и мои стрелы. //А я смеюсь смело», - писал Гильен. Верно, о таких каях, с острым кусочком льда, застрявшим в мягкой ткани их сердца. Герои здесь лелеют свой душевный инфантилизм, холят и множат обиды.

Открытая сцена, преобладающий черный фон, множество софитов сверху, хирургически обнажающих каждый шаг героев, широкая кровать Кая, которая напоминает стол в операционной. Стандартная металлическая мебель, привычный набор на кухне - плита, электрочайник, холодильник, умывальник. Все кипит, бурлит, льется, но теплее и уютнее от этого никому не становится (художник-постановщик Юрий Наместников). «Холодно, холодно, холодно, пусто, пусто, пусто, страшно, страшно, страшно» детям, не успевшим вырасти и в спешке позабытым.

Как броней, защищена насмешками и нелепая девушка Неля. «А вот представляю, как уеду и адресок тебе не дам. А ты меня всюду искать начнешь... В адресный стол отправишься, руки в отчаянии ломать станешь. Так ведь, мальчик бедненький?» - дразнит она Никиту.

Не греет «мальчика» ее любовь. Хоть и просит Неля своего спортсмена-отличника остаться еще на одну ночку, закармливает его любимым пористым шоколадом с колен, приручая словно домашнего зверька. Не греет любовь, видно, и саму Лену-Нелю, если бежит от нее к геологу Мишке, угадав ранним женским чутьем душу теплую и сердце верное. Только любит говорливо-певучий Мишка не ее, юную, заботливую, преданную ему и крохотной дочке, а ненадежно-неспокойную Машку.

Горькая, всепрощающая любовь Земцова к жене и горькая, всепоглощающая любовь жены к геологии... Отменная пара «Мишечкин - Машечкин» в исполнении Виктора Мамонова и Татьяны Родионовой. Актер Мамонов и гитарист умелый, и песни хорошие пишет. Он единственный в этом спектакле отдается роли без вселенского холода, который сковал всех героев, а с истинной страстью. «О, моя Мальвина!О, моя Джульетта! О, моя...», - дурашливо меняет Мишка Земцов имена подруг.

Мне, как зрителю, вполне хватило этих песенных монологов в качестве эмоциональных акцентов. Режиссеру не хватает: он привлекает молодой народ в театр «живым» рок-звуком. Приглашены две известные саратовские группы, в первом действии - «Хайдеггержив», во втором - «Нанта». «Наш маленький мир не купишь на последние пятаки», - отбивает ритм ударник. Ребята стараются, песен очень много. Но если в антракте у них роль привлекающего центра, то в ходе действия, скорее, отвлекающего. Сдержанная, скупая игра актеров не нуждается в таком количестве «подпорок». Как говорит один из последних театральных могикан Петер Штайн, электрозвук разрушает пространство сцены. Здесь оно бережно создается на разных подиумах и усиливается лирическо-ироническим пением Мишки. В подзаголовке спектакля «рок-баллада» он отвечает за вторую его часть.

А рок-группы и на самом деле сильные. Уже потом, слушая аудиозапись, обнаружила в песне «Хайдеггержив» фразу, ключевую для арбузовского текста: «Мы будем удивлены, узнав,что здесь нас не ждут». А во время спектакля, видимо, за электрическими шумами, не расслышала. Все же в театре «в начале было Слово»...

В спектакле немало удач. Сцена прощания «Машки с Мишкой». Маша яростно собирает рюкзаки под победными взглядами болезного, внезапно ожившего к экспедиции Ловейко (с мягкой насмешкой подает его Александр Каспаров), вытряхивает все на пол, ожесточенно защелкивает молнии. Злится на себя, на Мишку, но в глазах слезы. И Ловейко уже не торжествует. Мастерски сыграны небольшие роли: отчима Кая, с сигареткой и несметными коробками барахла (Андрей Седов), мамы Нели, потерянной, с никому не нужными здесь яблоками (Алиса Зыкина), отца Терентия, робеющего и заискивающего перед всеми (Владимир Назаров). Эпизодические роли Девушки, похожей на ангела, и Девушки, совсем не похожей на ангела, постановщик между собой перемешал. Обе они красивые и несчастные в исполнении Натальи Кошелевой. Лишь сестра Никиты выглядит как-то расплывчато.

Пьеса заметно сокращена. О смерти мужа Маша узнает только в Москве, в пылу погони за мятежной Нелькой, укравшей ее маленькую дочку. В этом есть большая натяжка, как и в том, что мать с больным ребенком уходит в зимнюю непогоду. Не везде получается осовременить сюжет. Нет-нет, да и высунутся «длинные уши» брежневской эпохи - то советские денежные номиналы мелькнут, то уже позабытые имена, то ретромода проглянет лаковыми туфельками на платформе. По воле постановщика исчезнет новогодний финал, и вечный мальчик Кай, заледеневший без прежней, веселой мамы, так и не дождется нарядной елки со свечами. Не остановит он готовую сбежать Нельку - сам убежит от ее странных фантазий. Выскочит от нее на мороз и Терентий, помирившийся сгоряча с отцом. И совсем другими словами, не по Арбузову, обругает заигравшуюся девушку Нелю (с куклами, с детьми, с людьми!) потянувшийся было к ней Никита. Она останется совсем одна, неритмично кружась, больно дергая себя за волосы. «Виновата ли я, что мой голос дрожал, когда пела я песню ему? ...Виновата ли я?... Виноваты ль они?..»

На титуле черной театральной программки к спектаклю «Жестокие игры» у каждого персонажа - свой кубик, свой домик. Соприкасаются они только ребрами, и такое равновесие неустойчиво.

Семен Спивак, недавно тоже поставивший со своими студентами спектакль по «Жестоким играм», привел цитату из Георгия Товстоногова: «Когда начинаешь репетировать пьесу, думаешь, что она об одном, а уже на прогонах понимаешь, что она о другом». Так вышло и с пьесой Арбузова. Вроде, драматург говорит об одном, а режиссер Марчелли показывает совсем другое видение - «простое, человеческое». А каждый зритель увидел свое. Может, это и правильно.

Фото Алексея ЛЕОНТЬЕВА

Фотогалерея