"Мы даже не простились с тобой, радость моя вечная!../"Живаго (доктор)" памяти Валерия Золотухина

Выпуск №9-159/2013, Взгляд

Театр на Таганке пристрастен к двойным финалам. В середине 1980-х отъезд Ю.Любимова, назначение на пост худрука А.Эфроса и его скоропостижная смерть, казалось, «похоронили» театр. Но как говорил Кузькин - В.Золотухин, «жизнь мне ставит точку, а я ей - запятую, запятую!..» В наши дни разыгрывается второй финал таганской судьбы. Летом 2011г. Ю. Любимов распрощался со своим детищем. Последующие два сезона под руководством В. Золотухина стали эпилогом к почти полувековой жизни театра и завершились смертью актера, игравшего здесь полярные роли - от оборванца-водоноса Ванга до русского интеллигента Юрия Живаго. Спектакль «Живаго (доктор)», открывший новую страницу истории Таганки, прозвучал сегодня за упокой В. Золотухина, совершив цикл времен.

В 1964 году Театр на Таганке начался с «Доброго человека из Сезуана». Спектакль стал не просто первой премьерой театра, но его манифестом и молитвой. В самом названии содержится ключевое этическое понятие, и знаменитые строки до сих пор звучат заклинанием:

«Плохой конец заранее отброшен!

Он должен,

должен,

должен быть хорошим!»

В «Добром...» сформулированы основные эстетические принципы театра: притчевое повествование, остранение, пластическая выразительность, острота личного высказывания, аскетизм и условность сценографии. Эти «азы» со временем будут развиваться и в поэтических представлениях, и в работе над прозой. Сам «Добрый...» уже был поэтическим спектаклем, а Таганка, повсеместно именуемая политическим театром, являлась, по сути, театром поэтическим - не по тяге к рифмованным текстам, а по образу мышления.

Настал год 1993-й. Перефразировав слова Г. Гейне о том, что если мир расколется надвое, трещина пройдет по сердцу поэта, можно сказать, что когда раскололся Советский Союз, трещина прошла по Театру на Таганке. Но, видимо, мощным было заклинание «Доброго...»! Через 30 лет после появления на свет (еще в стенах училища) «Доброго человека из Сезуана» родился «Живаго (доктор)», положив начало новому поколению таганских спектаклей. Все повторялось и преломлялось. «Живаго» был густонаселен студентами-щукинцами второго любимовского курса, прочтение материала поражало остротой и экспериментаторством. Как и в «Добром...», в подзаголовке нового спектакля фигурировало слово «притча», но с уточнением - музыкальная. И самое главное: название спектакля упрямо программировало театр на жизнь! Возвращаясь из - казалось бы - небытия, театр с удвоенной художественной силой возносил молитву о жизни!

Что унаследовал «Живаго» от «Доброго...»? В первую очередь, образ мышления - фантастический реализм. В мире сценической притчи на равных существовали «подонки квартала» и боги, ищущие доброго человека; революционеры и фабриканты с демоническими чертами и сказочный кузнец, «выковавший себе неразрушимые внутренности».

Перешел по наследству и аскетизм внешнего оформления - в обоих случаях практически пустая сцена. Элементы сценографии, появляющиеся по ходу спектаклей, лаконично обозначали место действия. И если в «Добром...» «обозначение» было азбучно декларативным (художник Б.Бланк) - табачную лавку или цирюльню изображали примитивные «двери-вывески», стол и пара табуреток, то в «Живаго» этот прием был доведен до многоуровневой метафоры (художник А.фон Шлиппе). Предметы теряли утилитарное назначение, до бесконечности множа образность. Лопаты (один из зловещих символов спектакля) «перевоплощались» в оружие, костыли, ходовую часть паровоза; из них складывали «окно», ими рыли могилу. Пирамида из лопат «играла» елку на рождественском празднике в гостиной. Формой напоминающая ель, эта отталкивающая конструкция не сулила счастья.

«Добрый...» передал «Живаго» и прием исповедальных «апартов». Лирико-философские высказывания герои обращают в зал, когда действие «не читки требует с актера...», когда актер, сбросив маску, выходит один на один со зрителем. «Спасенья маленькая лодка тотчас идет на дно! Ведь слишком много тонущих схватилось жадно за борта!» - сколько личной боли вкладывала в эти слова Шен Те-З.Славина, через зал обращаясь к небесам! «Если только можно, Авва Отче, чашу эту мимо пронеси!» - в реплике Живаго-В.Золотухина слышатся те же надрывные звенящие интонации.

Участник обоих таганских шедевров, Золотухин невольно зарифмовал пластику своих ролей. Прижавшийся к заднику водонос «распинал» себя в приступе отчаяния и стыда за всех сезуанцев. В той же позе распятого, лежа на приподнятом планшете сцены, метался в тифозном бреду Живаго, изможденный восхождением на Голгофу Революции.

Сложно представить себе таганского «Доброго...» без двух музыкантов. Студенты-второкурсники - А.Васильев и Б.Хмельницкий создали музыкальную среду Сезуана. Гитара и аккордеон сопровождали героев спектакля, радуясь и горюя вместе с ними. Музыкальная составляющая занимала важное место в таганской эстетике. Но только в «Живаго» написанная Альфредом Шнитке музыка впервые стала определяющей, обуславливая драматургию, повторы и рифмы образов, темпоритм и способ актерского бытия, диктуя пластический рисунок и даже распределение ролей!

Если в 60-80-х главным соавтором спектаклей Любимова являлся художник, то в 1990-2000-е приоритеты сместились в сторону композитора. Такой «перекос» будет особенно характерен для самых поздних постановок режиссера на сцене Таганки. Но в 1993 году родился спектакль необычайно гармоничный - он не разъят на привычные сценические составляющие. Здесь нет ни отдельно взятой сценографии или музыки, нет и актеров - самих по себе. Образность рождается только в равноправном взаимодействии всех элементов. Возникает особый удивительный мир, очищенный от шелухи быта и оттого предельно ясный, прозрачный, насыщенный жизненными токами. Здесь все - рифма!

Центральные фигуры спектакля: Лара и Юрий Живаго - А.Агапова и В.Золотухин - актеры уникальных голосовых данных! В противоположность им их близкие - жена Юрия Тоня (Л.Селютина) и отдавший себя «в руки сил мертвящих» муж Лары Павел Антипов-Стрельников (А.Трофимов) практически лишены постановщиками «певческих» партий. Отчужденные от своей «второй половины», Тоня и Паша «выброшены» и за борт вокальной выразительности. Особое место занимает зловещая личность Комаровского (Ф.Антипов). Низкая голосовая позиция актера в сочетании с вокальной буффонадой создают инфернальный образ предвестника разлук и смертей. Музыкальные фразы Ф.Антипов тянет так, как его Комаровский тянет жилы, изматывает душу, глумливо торжествуя над Ларой и Юрием.

Выпускник отделения музыкального театра, В.Золотухин через много лет после окончания ГИТИСа «попал» в «Живаго» в свой жанр, будто начиная новый виток судьбы. Его несыгранный Гамлет середины 70-х воплотился в Живаго - этом русском Гамлете ХХ века. И знаменитые пастернаковские строки зазвучали в его устах приветом тем давним временам и тому Гамлету - В.Высоцкому.

Музыкальную среду спектакля образуют хоры. Их жанровое разнообразие требует от актеров не просто слуха и вокального мастерства, но чувства стиля и эмоционального игрового наполнения нот. Здесь поют все - торжественные хоралы и лихие частушки, лирические романсы и народные причитания.

Что бежал заюшка по белу свету,

по белу свету, да по белу снегу.

Он бежал мимо рябины дерева.

Он бежал, косой, рябине плакался:

«Пожалей меня, рябинов куст!»

В сочетании с мятущимися женскими фигурками и всплесками рук эта запевка, сквозная в спектакле, звучит как безутешный плач по сгинувшим братьям, мужьям, сыновьям. Неизбывное горе облечено в строгую форму. «Тоне очень шел траур», - подмечает Юрий. Ах, как же идут актрисам серые платьица! Как и в случае со сценографией, когда пустое серое пространство заполняется разнородными элементами (старинным креслом, деревянным забором), так и в однообразную палитру костюмов изредка врывается многоцветие красок! Насыщен цветом тифозный сон Юрия - одна из самых завораживающих сцен спектакля. В ярких тонах решены и разгульные сцены из поэмы «Двенадцать».

Выпускали спектакль в Вене. В течение месяца у труппы не было ничего, кроме репетиций - ни домашних дел, ни привычных улиц - труднейшая пластическая и вокальная работа. Как обычно бывает, выручала актерская привычка остранить все жестким оголенным юмором. Умирая от усталости, дошутились до того, что «Доктор Живаго» превратился в «Доктора Мертваго»!

«Как славно жить на свете и любить жизнь», - размышляет герой В.Золотухина. Но «Живаго» - не витальный спектакль. «Живаго» - мучительная жажда жизни в сознании неизбежной гибели! «Плохой конец» не отброшен. Он лишь немного отсрочен. Когда по всем прогнозам на Земле ждали конца света, в первые дни не наступившего конца на Таганке играли «Живаго». И никто не знал, что «мы больше никогда, никогда не увидимся»... Как невозможным оказался «Гамлет» без В.Высоцкого, так и «Живаго» ушел вместе с Валерием Золотухиным.

Когда умирают кони - дышат,

Когда умирают травы - сохнут,

Когда умирают солнца - они гаснут,

Когда умирают люди - поют песни.

Когда умирают спектакли...

... Шли и шли, и пели «Вечную память»...

Фотогалерея