Театру Чехова нет конца / Фестиваль "Мелиховская весна"

Выпуск №1-161/2013, Фестивали

В подмосковной усадьбе «Мелихово» состоялся очередной фестиваль чеховских постановок «Мелиховская весна». Как всегда, он проходил при большом стечении зрителей, не только собиравшихся из окрестных городков и сел, но и приезжавших из Москвы, чтобы увидеть лучшие премьеры сезона.

Хозяева фестиваля - Мелиховский театр «Чеховская студия» - традиционно выступили со сценической версией чеховской прозы. Ранний рассказ «Барыня» в режиссуре Владимира Байчера приобрел декадентский оттенок «сексизма». История о том, как ошалевшая от вседозволенности барынька развратила молодого деревенского парнишку, в исполнении студийцев превратилась в стриндберговский экзерсис на тему разгулявшейся чувственности. Ключевая сцена, захватывающая своей энергией, - ночная скачка двух любовников на телеге. Стрельчиха (Марина Суворова) предстает одержимой желанием ведьмой с распущенными черными космами, перед которой не может устоять ладный парубок Семен (Владимир Курочкин). Та же тяжелая чувственность - во взглядах, бросаемых на Стрельчиху ее управляющим Ржавецким (Сергей Кирюшкин). И все было бы хорошо, если бы не утрата специфичной «русскости» и очевидная искусственность «поселян».

«Чайка» Театрального центра «Амфитрион» предстала «декадентской пьесой сочинения Константина Треплева». Основой артхаусной сценической композиции Александра Власова стало черно-белое решение пространства (декорация В. Морозова, костюмы В. Сорокиной и О. Сикорской). В начале спектакля Костя (его играет сам режиссер) появляется, весь в белом, и раздает остальным персонажам, одетым в черное, листки с текстом, как бы предлагая всем вспомнить, как это так вышло, что он застрелился. А в финале, уже после рокового выстрела, он раздает тем же траурным персонажам черные листки. С его подачи артисты разыгрывают «сюжет для небольшого романа», а лучше сказать, романчика в брюсовском духе. В нем много искусственного, вычурного, надуманного. Чего же и ждать от «декадентского бреда», рожденного неудачником, который «даже жалкого водевиля написать не в состоянии» и может лишь биться в припадке при воспоминании о Нине. Сочувствия спектакль не предполагает и не вызывает - людей в нем нет, есть какие-то андроиды. Впору уподобиться Аркадиной и спросить: «Это так нужно?» Режиссер убежденно отвечает: да. Убежденности пока больше, чем убедительности, но пресной постановку во всяком случае не назовешь.

На другом полюсе фестивальной программы - чеховские водевили. Артисты из Тольятти интерпретировали «Медведя» и «Предложение» как «музыкальные шутки» и незатейливо объединили под общим названием «Любовь, любовь, любовь...» Режиссером восстановленной версии спектакля Глеба Дроздова выступила Наталья Дроздова. Она сохранила и грубовато-напористую энергетику действия, и нарочитую примитивность музыкальных шуток, сочетающих интонацию жгучего танго с жестоким романсом. Артисты демонстрировали вполне ремесленную выучку, а зрители развлекались, словно оказались на представлении пошловатого курортного варьете, в котором помещик Смирнов (А. Амшинский) распевал куплеты: «А нынче платежи...» Ему в такт хлопали и почти подпевали.

Если тольяттинцы до предела упростили водевильные сценические задания, то Анджей Бубень, поставивший «Водевили» в петербургском Театре на Васильевском, усложнил их, как мог. Получилась своего рода культурологическая версия знакомых текстов. «Медведь» разыгран тонко и умно - в чеховском времени, стиле и стилистике. Истинно столичный класс игры отличает и эффектную Елену Мартыненко в роли самовлюбленной вдовушки, и замечательно органичного Дмитрия Воробьева в роли Смирнова, столь неуверенного в себе, что ему все подряд отказывают в уплате долга. Хороши и Артем Цыпин (Лука) с Натальей Корольской (дочка Луки), задорно изобразившие парочку уморительных слуг. Время действия «Предложения» перенесено в эпоху пырьевского кинематографа (своего рода «старые песни о главном», когда в петлицу фрака всунута обыкновенная желтая сурепка). Иногда рискованно до дерзости, но сочно, уверенно и с хорошим актерским куражом разыграли историю деревенского сватовства Михаил Долгинин, Наталья Лыжина и Михаил Коновалов. Монолог «О вреде табака» показался лишним и унылым - действие «провисало» и усилия Артема Цыпина дело не спасали. (Впрочем, моя более продвинутая коллега пояснила, что это - про брежневский «застой».) А «Юбилей» отражает наши дни (стиль винтаж и разухабистое реалити-шоу), но не слишком убедительно, поскольку игра артистов печально напоминает телевизионную самодеятельность. Стилизации не получилось. Общий сюжет - деградация нашей культурной среды обитания - конечно, «считывался» опытным театралом, но, как говорится, самостоятельной художественной ценности не представлял, несмотря на ряд отличных актерских работ.

Северный драматический театр им. М.А. Ульянова из городка Тары Омской области привез сценическую композицию, объединившую два чеховских рассказа («Кошмар» и «Враги») под общим названием «Кошмар». Каждое свое обращение к Чехову руководитель театра Константин Рехтин рассматривает как возможность высказаться о том, что ему представляется очень важным. На сей раз театр ведет разговор об эгоистическом непонимании людей, занятых собой и только собой. Персонажи четко разведены на тех, кто является подлинным тружеником-интеллигентом (доктор Кириллов - Василий Кулыгин и отец Яков - Роман Николаев), и тех, кто дармоедствует, упоенный собственным самодовольством (Абогин - Олег Шатов и Кунин - Михаил Синогин). Возможно не стоило делать противопоставление столь резким, но во всяком случае мировоззренческий посыл режиссера не оставляет возможности для неверного понимания замысла.

Сильно и остро драматично прозвучала «Палата № 6» у артистов Студии на Малой Бронной, недавних выпускников ГИТИСа. Полтора часа без антракта промчались на одном дыхании. Исполнение внутренне наполнено, глубоко осознанно и правдиво - ни одной готовой актерской интонации, ни одного не прожитого выброса темперамента. Браво артистам, демонстрирующим подлинно ансамблевую игру. Браво центрующим ансамбль Артемию Николаеву (Рагин), Дмитрию Сердюку (Громов) и Леониду Тележинскому (Моисейка). Браво и тем, кто сделал спектакль подлинно чеховского стиля и дыхания - Артемию Николаеву и Сергею Голомазову.

«Иванов» театра Ведогонь (режиссура Карена Нерсесяна, сценография Кирилла Данилова) не порадовал. Декорация из вьетнамской соломки и родимой дерюжки показались затеей советских интеллигентов, стремящихся сделать «стильной» свою убогую кухоньку. Тщательно выстроенный мизансценический, пластический, интонационный рисунок производил впечатление заученного, но по-настоящему не прожитого. Артисты играли на готовом актерском посыле, вне внутреннего личного наполнения роли. Создавалось впечатление, что в работе они шли не от «хорошо знакомой жизни», а от «хорошо знакомого театра». Что верно было угадано и показано - общая родовая нервность потомственных дворян, графа Шабельского (Петр Васильев) и его племянника Иванова (Павел Курочкин). С завзятым разночинцем, трудягой Львовым (Алексей Ермаков) им не найти общего языка никогда. Нечего и пытаться - эта дистанция непреодолима. Но и здесь не доставало внутреннего объема существования.

Эстонский «Дядя Ваня» (Theatrium из Таллинна) подкупил основательной и доскональной проработкой сценической среды, полной подробностей, свидетельствующих о хозяйственных занятиях и культурном обиходе хозяев усадьбы (сценография Владимира Аншона). Могло показаться, что режиссер Лембит Петерсон поставил вполне правильного, классически скучноватого Чехова, но в нем была своя прелесть, способная заинтересовать, особенно, если никуда не торопиться: то, как маленькая, тоненькая, почти бестелесная нянька Марина (Естер Паюсоо) привычно месит тесто для лапши. Брошенный исподлобья взгляд Сони (Елизабет Петерсон) на мачеху и ее посуровевшие глаза после разговора с нею. И то, как увлеченно излагает Серебряков (Александр Ээлма) свой план продажи имения, для наглядности красным карандашом вычерчивая проценты. Серебряковы здесь - сообщники по жизни, столичные штучки, они в заговоре против провинциалов. И то, как Астров (Андри Лууп) после их отъезда сливает в ведро все оставшиеся микстуры, оглядывает саквояж и обнаруживает, что пропал морфий. И то, как осторожна пластика дяди Вани (Хельвин Кальюла), старающегося занять как можно меньше пространства. Лучшая сцена - последний диалог Астрова и Войницкого: два двоечника, наказанные профессором неизвестно за что, потому что на самом деле они отличники, но их дарования некому оценить.

Липецкий «Дядя Ваня» - едва ли не лучший спектакль из увиденных на фестивале. Он поставлен Сергеем Бобровским без всякой «литературщины» и надоевшей «чеховщины». В нем не найдешь общих мест и не услышишь затверженных интонаций. Музыка вводится в ткань спектакля с тонкой деликатностью (музыкальное оформление Н. Пчелкина), корреспондируя с игрой артистов и входя в прочное стилевое и стилистическое единство со сценографией О. Столбинской. Это тот редкий случай, когда хрестоматийный текст звучал абсолютно свежо и непринужденно, а в экзистенции чеховских персонажей зрители узнавали реалии собственной внутренней жизни.

Радость узнавания живых подробностей живой жизни - такое нечасто встретишь в современном театре. Соня (А. Громоздина) незаметно кладет в карман голодному Астрову булочку - и как раз в тот момент, когда он приглашает Елену Андреевну к себе в имение. Бессонный Серебряков (М. Янко) тянет жилы из окружающих, питаясь чужими настроениями и заедая чужой век. Борясь с непрошенной «мерехлюндией», Астров (А. Литвинов) легко подбрасывает гирю вверх, а потом небрежно кидает ее в угол. Нянька Марина (Л. Коновалова) с Вафлей (Н. Чебыкин) собирают раскиданные книги и клочки бумаги, оставшиеся от «пьяной» воробьиной ночи, и ты убеждаешься в правоте Сони: действительно, все работники, все работают, каждый по мере сил старается быть полезным. Никому не нужная старуха маман (Е. Гаврилина) втирается между Астровым и Еленой Андреевной и внимательно разглядывает сквозь пенсне карту уезда, будто его рассказ и ей предназначен. Елена Андреевна (А. Абаева) разговаривает с Астровым где-то слышанными фразами и ведет себя, как прилежная студентка. Дядя Ваня (В. Борисов), в своей артистической блузе похожий на мягкую игрушку, бунтует против Серебрякова. В порыве инфантильного гнева книги раскидал, журнальные статьи порвал, схватил гирю, с трудом ее дотащил и бросил оземь. А потом еще и стрелять вздумал. Смешно до боли. Сцены хочется перебирать в памяти вновь и вновь - настолько они хороши. И окончательно «достает» финал: маета Астрова, буквально места себе не находящего, застывший взор Сони в карту Африки, тихий плач дяди Вани. Чувства выражены так, как требовал Чехов: не внешней жестикуляцией, а грацией душевной жизни.

Новый спектакль Аллы Бабенко «Вишневый сад» на Мелиховской весне прозвучал как заветный привет из Львова и, подобно ее прежним режиссерским работам, опять подарил чудо наслаждения игрой артистов Театра им. Марии Заньковецкой (Львов). Сценический сюжет прост и очень характерен для ее режиссерских разработок. Спустя годы после продажи вишневого сада, где-то в Париже встретились Раневская (Любовь Боровская) и Лопахин (Юрий Чеков). И сразу - нахлынуло, вспомнилось, всплыло со дна души то, что произошло некогда 22 августа. Говорят «мимо друг друга», и знакомые реплики возникают в спутанном от волнения порядке - два непересекающихся ряда воспоминаний об одном событии. Вокруг них, рядом с ними, между ними вертится странный персонаж от театра (Александра Люта) - возможно, уцелевшая Шарлотта. Волею режиссера она почти с цирковой ловкостью представляет остальных участников этой истории, настырно внедряя в партнеров желание вспомнить все, но у нее мало что получается. Слишком разные у них воспоминания. Артисты играют, как вальсируют, но это «вальс неузнавания». Финальная сцена закольцовывает эту историю «от обратного». Фланирующий по бульвару буржуа средней руки проходит мимо сидящей поодаль женщины, видит чем-то знакомое лицо, на мгновение задерживается и... проходит мимо. Оглянулся, заколебался было, но окликать не стал и ушел. В самом деле, какие у них могут быть общие темы: победитель и побежденная, сын крепостного и барыня, покупатель и продавец. Одна продала - и утратила все; другой купил - и не приобрел ничего. Как всегда, Алла Бабенко демонстрирует глубину, силу и умение провести через актера то, что она «опознала» в хрестоматийном тексте как свой личный сюжет.

Артисты киевского театра «Созвездие» Татьяна и Тарас Жирко разыграли «Даму с собачкой» как жемчужно-серый этюд - сыграли на одном дыхании под звуки равелевского «Болеро». Сыграли в фирменном бабенковском стиле: свидание в гостинице, воспоминания о том, как все началось и продолжилось, мука и наслаждения от перебора подробностей. Ладонь к ладони, два золотых обручальных кольца на безымянных пальцах, как напоминание об окольцованных птицах и о том, что Гуров и Анна Сергеевна - самой судьбой предназначенные друг другу близкие и родные люди. Финальная мизансцена напоминает семейную фотографию: она присела на стуле, а он стоит чуть сбоку и сзади, положив руку ей на плечо.

Критик Татьяна Москвина сетовала однажды, что Чехов «заигран» вконец, и надо бы запретить его ставить лет на несколько. Однако уже больше двух десятилетий фестиваль «Мелиховская весна» доказывает, что театру Чехова нет конца.

Фото предоставлены оргкомитетом фестиваля

Фотогалерея