Есть упоение в фонетике. "Пигмалион" в "Приюте комедианта"

Выпуск №7-167/2014, Премьеры Санкт-Петербурга

Для широкой публики «Пигмалион» заслонен «Моей прекрасной леди». Драматический театр этому сопротивляется. Предыдущий петербургский «Пигмалион» Льва Стукалова в «Нашем театре» ничем не напоминал ни знаменитый мюзикл, ни академическую постановку комедии Бернарда Шоу. Нынешняя премьера «Приюта комедианта» тоже удивит театрала и, пожалуй, удивила бы Шоу. Хотя бы первым монологом Хиггинса, который Шоу не принадлежит. Разумеется, у Григория Дитятковского, человека интеллектуального, герои XIX века не пользуются нецензурной лексикой (как в угаровской переделке «Маскарада») и не говорят в реп-ритме (как в «Кукольном доме» Юрия Квятковского) - я имею в виду другие постановки «Приюта» по классике.

Хиггинс, по Дитятковскому, нежный музыкант, играющий на фортепьяно Шопена, «плывущий» в волнах музыки Баха и Рамо, поэт фонетики. И с первого же появления обрушивает на публику строки из поэмы Андрея Белого «Глоссолалия» (1917-1922). Автор, предваряя публикацию, «простенько» объяснил смысл своего произведения: «Глоссолалия - импровизация на несколько звуковых тем; так, как темы эти во мне развивают фантазии звукообразов, так я их вылагаю; но знаю я: за образной субъективностью импровизаций моих скрыт вне-образный несубъективный их корень».

Режиссер не ждет, что зритель с места в карьер вникнет в теорию или поэтику Белого. Для него важна принципиальная для «Глоссолалии» идея слиянности звука, жеста и ритма. Хиггинс (Владимир Селезнев) обозначает звук пластикой мима. Он физически извлекает произносимую фонему из раструба архаичного граммофона извивающейся рукой. Успех его метода обучения состоит в том, что он «разговаривает» со своими малоразвитыми учениками языком тела (движением рук, ног), не на понятийном уровне. Поэтому радости некоторых критиков по поводу возвращения Шоу интеллектуализма не совсем справедливы. Дитятковский раскрыл в пьесе более сложный смысл, чем предполагается у салонной «хорошо сделанной пьесы». Это другой вопрос. Но танец-пантомима доступен всем.

Вы спросите: а как же история превращения замарашки Элизы в прекрасного лебедя и параллельная метаморфоза: оборачивание изгоя, мусорщика Дулитла в благопристойного джентльмена? Оба «фокуса» на месте. Более того, к знакомым золушкиниадам добавлен сюжет с миссис Хиггинс. Мамочка в исполнении Галины Филимоновой вовсе не великосветская дама, а педагог-актриса. Сын пошел в нее - миссис Хиггинс из косноязычных девушек делает актрис, умеющих выразительно разговаривать. Для нее «задавленный» звук речи провинциалки из Ноттингема - такой же враг, как вульгарное уличное произношение для Хиггинса-сына. Монолог миссис Хиггинс из спектакля принадлежит сегодняшнему педагогу сценической речи Санкт-Петербургской театральной академии, но не выпадает из стилистики Шоу. Понятно, российские географические реалии из рассказа нашей современницы заменены английскими. Как признается режиссер, новая трактовка роли миссис Хиггинс родилась под влиянием эпистолярного романа Шоу с великой Элен Терри. И костюм миссис Хиггинс сделан по эскизу костюма шекспировской Порции, которую она играла - ученица миссис Хиггинс как раз и произносит монолог Порции из «Венецианского купца». Кстати, Филимонова, известная актриса Малого драматического театра, давно не получала такой возможности побенефисничать. Ее монолог - «выходная ария» о своей педагогической работе великолепен. По сравнению с миссис Хиггинс от Шоу эта дама в исполнении Филимоновой приобрела простоту, открытость и задушевность.

Почти каждый из героев спектакля имеет «крупный план». У Дулитла два эпизода, когда Сергей Дрейден вволю импровизирует. Пожалуй, любимец петербургской публики и подан режиссерски как любимец публики, его «номер» прерывается аплодисментами, премьер благодарит зрителей поклонами. Дрейден - театр в театре, хотя его трактовка корреспондируется с общей концепцией. В киномюзикле Стенли Холлоуэй-Дулитл хорош, но до конца остается мусорщиком, даже во фраке. Слушаешь Дрейдена и понимаешь, почему, по мнению Хиггинса, мусорщик мог бы выступать в Парламенте. Во всем поведении Дулитла-Дрейдена чувствуется талантливый оратор, воздействующий на аудиторию «убийственными» риторическими вопросами, сокрушающими жестами, многозначительной улыбкой.

Как у Андрея Белого в его поэме раскрываются два уровня: уровень высший, космогонический и уровень конкретный, жеста-звука, так в спектакле существуют тоже два уровня. Высший обеспечивает Андрей Белый и звуки сфер - низший персонажи Шоу со своими эгоизмами. Собственно, почти все они эгоисты. Творцы, в том числе, как и сам Шоу. Действующие лица любуются собой. Помимо Хиггинса и мама Хиггинс, и папа Дулитл, и, конечно, Элиза, когда почувствовала известную власть над Хиггинсом, Пикерингом и Фредди.

Дитятковский-режиссер, напротив, скромен и себе-актеру оставил единственного прямолинейного героя: Пикеринга (дурачок Фредди не в счет). Подобного комического персонажа Дитятковский никогда еще не играл. Пикеринг не знаток санскрита, а главным образом, полковник, напоминающий множество бравых полковников из водевилей, фарсов и оперетт (от «Здравствуйте, я Ваша тетя» до комедий с де Фюнесом). Все у него топорщится. Усы, плечи поднимаются куда-то к уровню носа. К тому же полковник лупоглаз. Разумеется, и он любуется своей порядочностью, подтянутостью, английскостью.

У критика начала ХХ века Акима Волынского есть сборник статей под названием «Книга ликований». Именно слово «ликование» определяет тот накал, с которым произносят свои речи Хиггинс, Пикеринг и особенно Элиза. Бывшая цветочница не похожа на традиционную Элизу лирико-комедийного плана (с уходом в утонченность под финал). Дитятковскому нужна другая Элиза. Свою ученицу Дарину Дружину он сделал несколько лет назад главной героиней ибсеновского «Росмерсхольма». Ее Ребекка стала центральной фигурой спектакля БДТ. Я употребил в рецензии по отношению к ней словосочетание «восторг поражения». «Пигмалион» Дитятковского отчасти сближен с проповедническим пафосом Ибсена, хотя перед нами - комедия, и о поражении нет речи. Как бы ни складывались человеческие отношения Хиггинса с Элизой (сам автор не видел в них любовно-брачной перспективы), Хиггинс рассматривает свою Галатею как часть «тарана». С ее помощью они могут пробиться через мертвечину, подняться к высшим космогоническим сферам (по Белому). Элиза-Дружина - крепкая, жесткая ученица, почувствовавшая специфическую поэзию своего учителя (Хиггинса - как персонаж и Дитятковского - как актриса).

Парадоксальность пьесы Шоу в том, что, обучая Элизу основам традиционной культуры, Хиггинс в то же время подталкивает ее к свободе от условностей. И пафос последнего монолога Элизы, некоторым критикам он показался нарочитым, рвущаяся наружу улыбка - это радость от внезапно открывшейся свободы. Возможно, ей и удастся передать это ощущение инфантильному, ведомому Фредди (Дмитрий Луговкин). Собственно, их танцем (на мелодию Шопена) и заканчивается спектакль. Причем ведет, конечно, Элиза. О свободе от зажатости говорит и миссис Хиггинс (хотя вроде речь идет только о том, чтобы не сжимать во время разговора зубы). Проповедник свободы - сам Хиггинс. В пространстве, оформленном Эмилем Капелюшем, люди отделены узкими стеклянными перегородками. Перегородки должны исчезать.

Из моих описаний можно предположить: комедия у Дитятковского перестала быть смешной (это с ним случается). Но на этот раз нет. По-прежнему смешон текст, хотя некоторые словечки нового перевода М.Ф. Стронина и противоречат старым, привычным репликам («тетку порезал» вместо «кокнул» и т. д.). Комичны все персонажи, особенно Альфред Дулитл. Да, новая трактовка «Приюта комедианта» будет вызывать у кого-то сопротивление отсутствием привычной милоты, но она не произвольна, не вульгарна, как большинство современных интерпретаций классики. И что немаловажно, дает возможность поиграть хорошим и отличным актерам, которых во многих премьерах пытаются заменить «балетом» поднимающихся и опускающихся площадок, животными и еще бог знает чем. Это психологический театр, умный театр и поэтический театр. Поэтому я за «Пигмалиона».

Фото Дарьи ПИЧУГИНОЙ

Фотогалерея