Лед и пламень. Ольга Самарцева (Тольятти)

Выпуск №10-170/2014, Лица

Ольга Самарцева играет на сцене Тольяттинского театра «Колесо» со дня его основания: пришла туда вслед за создателем театра и своим учителем Глебом Дроздовым. За более чем четверть века она сроднилась с городом, город полюбил ее, а театр стал домом и судьбой.

Жизнь актерская - череда ролей. Для актрисы все дороги, все равны. А в зрительской памяти сохраняются не все. По какой логике запоминаются театральные впечатления, трудно сказать: выразительное лицо, прекрасная фигура, умение носить костюм, «выглядеть» и на сцене, и в жизни - все это помнится, кажется, с тех давних времен. А вот роли в ранних спектаклях не слишком запомнились. Вероятно, они стали сохраняться в моей памяти именно тогда, когда собственный творческий путь вполне определился, тема обозначилась. Вот некоторые из этих ролей, в которых угадывается вектор творческой судьбы актрисы и вместе с тем разноплановость ее дарования.

Мое первое по-настоящему яркое впечатление от актерской игры Самарцевой связано с последним спектаклем Глеба Дроздова, его «лебединой песней» и самым лучшим из всего, что довелось мне видеть на сцене «Колеса» в его постановке. Это была «Мария Стюарт» Фридриха Шиллера, поставленная в предпоследний сезон Мастера. Марию играла Наталья Дроздова, а ее соперницу королеву Елизавету - Ольга Самарцева.

Самарцева-Елизавета появляется на сцене при ярком свете и во всем блеске своего королевского величия. Ее алое платье, выразительный грим, рыжий парик - почти точная копия знаменитого портрета XVI века. Только вместо громадных фижм, характерных для той эпохи, - резко зауженный книзу силуэт, придающий какую-то декадентскую изломанность всей фигуре, которая превращается в почти бесплотную графическую линию. Жесты резки и точны. Резок и холоден голос. И взгляд из-под рыжей копны волос пристален и, кажется, способен убивать наповал. Когда она движется по сцене, залитой ярким светом, будто алая молния прорезает пространство. Ее Елизавета была по-настоящему страшна в своей холодной жестокости. В ней чудилось что-то демоническое, что, кстати, вполне соответствовало романтической трагедии Шиллера. И еще запомнилась предельная сдержанность и какая-то рациональность ее актерской манеры.

Однако через несколько лет мое зрительское впечатление о Самарцевой претерпело серьезные изменения. Театр в это время входил в новый период своей истории - главным режиссером стал Анатолий Морозов. С его спектаклями начался и новый этап в творческой судьбе актрисы, в которой режиссер почувствовал созвучность своим собственным художественным поискам и сумел открыть какие-то стороны ее актерской природы.

Спектакль по пьесе Виталия Павлова «Русская рулетка» был определен в афише как «комедия жизни». Спектакль на двоих - трудное испытание и для режиссера, и для актеров. Дуэт Ольги Самарцевой и Николая Козака оказался психологически достоверным и эмоционально точным. Им действительно удалось держать внимание зала не внешним действием, а тончайшими движениями души. Козак, казалось, создан для ролей такого плана - он представитель редкого сегодня на театре амплуа «неврастеника». Но холодная, техничная Самарцева? Ан нет! Хорошая техника, чувство ритма, прекрасная речь - все это при ней. Но куда делась суховатость, сдержанность актерской манеры? Многие внешние приемы игры были узнаваемы, но будто приоткрылся вдруг какой-то клапан, который скрывал, прятал от зрителя ее драматический темперамент. Она сыграла характер одинокой, не очень счастливой женщины, соединяющей в себе силу и беззащитность, уставшей от жизни, но продолжающей неустанно бороться с ней... Как это знакомо, как этого много в книгах, в кино, в театре, но как редко веришь этим женским образам современного искусства. Самарцевой я поверила.

Тонкость и глубина переживания помогла Ольге Самарцевой справиться и со сложной актерской задачей, которая выпала на ее долю в спектакле «Между чашей и губами» по одноименной пьесе Алексея Кутерницкого (режиссер Анатолий Морозов). Сложность - в драматургическом материале, в котором маловато правдоподобия, не говоря уж о психологической правде. Но Морозов как-то очень тактично преодолел эти огрехи пьесы и выстроил в спектакле вполне достоверные человеческие отношения. Самарцева сыграла мать покалеченного в Чечне юноши, который в финале, от полной безысходности, совершает самоубийство. В ней нет ни надрыва, который так и просится в эту роль, ни ложного пафоса: она играет мягко, лирично и очень проникновенно. Материнское чувство перевешивает все - и несложившуюся женскую жизнь, и ревность, и отчаяние.

Еще два спектакля, поставленных Морозовым, оказались важными для творческого пути актрисы: «Жозефина и Наполеон» Иржи Губача и «Наш городок» Торнтона Уйлдера.

«Жозефина и Наполеон» - своего рода фантазия на историческую тему: некая женщина, носящая то же имя, что и знаменитая Жозефина, супруга Наполеона, каким-то невероятным образом проникает к опальному императору на остров Святой Елены. Цель ее вполне прагматична: поскольку ее муж отдал жизнь за императора, пусть император заплатит ей за его гибель. Но, как и следовало ожидать, подлинный смысл присутствия этой простой, бесхитростной женщины на печальном острове совсем в другом. Самарцева демонстрирует в этом спектакле яркую характерность, ее героиня так и брызжет энергией и каким-то простодушным, почти детским бесстрашием. Не удивительно, что стареющий, болеющий и совсем отчаявшийся Наполеон (Виктор Дмитриев), которому остались в утешение только его мемуары, вдруг воспрянул духом и, пусть ненадолго, обрел надежду.

Иронично-лирический «Наш городок» представил зрителям почти идеальный мир, где единственный настоящий конфликт связан с тем, что все люди, приходящие на землю, рано или поздно должны ее покинуть и уйти в мир иной. В земном же существовании все они - каждый по-своему - милы и хороши. Мила и хороша и миссис Уэбб, преданная жена, любящая мать, безупречная хозяйка. В этой роли актрисе не надо было искать внутреннего конфликта, выстраивать сложную психологическую линию. Однако ей удалось сделать нечто, пожалуй, более сложное - сыграть абсолютное женское обаяние.

С уходом из «Колеса» Анатолия Морозова в творческой судьбе актрисы обозначился некий кризис. Как каждому режиссеру нужны «свои» актеры, так и актеру нужен «свой» режиссер, который видит и чувствует его, растит и воспитывает, помогает раскрыться. Стал ли Петр Монастырский своим режиссером для Ольги Самарцевой, трудно сказать: они вместе работали только над одним спектаклем. Но несомненно, что эта встреча помогла актрисе сыграть одну из важных ролей ее жизни, продолжив линию, намеченную Морозовым.

На сцене «Колеса» старейшина самарской сцены (ему тогда уже перевалило за 90) поставил своеобразный триптих - как бы воспоминания Мастера о важных для него вехах истории «театра Монастырского» - «Зыковы» Максима Горького, «Варшавская мелодия» Леонида Зорина и «Старомодная комедия» Алексея Арбузова. Именно в «Старомодной комедии» и сыграла Ольга Самарцева в дуэте с Юрием Ганюшкиным.

Героиня Самарцевой в наименьшей степени «странная дама», какой ее написал Арбузов и какой играли ее в 1970-е годы. Она отнюдь не простодушна, а скорее иронична и насмешлива. В ней есть жесткость женщины, которой приходится самой о себе заботиться в современном жестком мире. Увалень Родион Николаевич, каким его играет Ганюшкин, как нельзя лучше подходит для такой Лидии Васильевны. Арбузовский щепетильный интеллигент давно бы сбежал от подобного откровенного напора. А этот ничего не замечает, пока за несколько агрессивными претензиями героини не обнаруживается та самая, несколько подзабытая нами и словно бы намеренно скрываемая человеческая доброта. Две стороны актерской природы Самарцевой здесь органично соединились в живом женском характере: внешняя жесткость и глубоко спрятанная чуткость, холодность и скрытый темперамент, ироничность и подлинный лиризм.

Вскоре после лирической «Старомодной комедии» актриса сыграла совсем другую роль - Мать в драматической поэме Федерико Гарсиа Лорки «Кровавая свадьба» (режиссер-постановщик Михаил Фейгин). Романтическая драма в стихах изображает совершенно экзотические для русского зрителя события из жизни патриархальной испанской деревни. Мать по сути дела центральный персонаж пьесы и спектакля. Она несет в себе трагедию еще до того, как трагедия разыграется на наших глазах: вся в черном, суровая, прямая. Ей дано много слов в пьесе и мало движения, мало внешнего действия в спектакле. Нелегкая задача для актрисы, которая еще молода, прекрасно выглядит и отличается немалым сценическим обаянием. Самарцева справляется: ее Мать - и воплощение рока, и жертва его. Она смиряется с неизбежным, но самим своим смирением бросает вызов кровавому круговороту жизни, в котором смерть молодых мужчин, взявших в руки оружие, - абсолютная и непреодолимая неизбежность.

К числу знаковых для Самарцевой ролей в минувшем сезоне добавилась одна из завидных, но и трудных ролей мирового репертуара - Клара Цеханясьян в «Визите дамы» Фридриха Дюрренматта (режиссер-постановщик Владимир Хрущев).

«Визит дамы» - сложное и всякий раз (сколько уже просмотрено спектаклей!) неожиданное соединение острой социальной сатиры и глубокого психологического драматизма. На сцене происходят два вроде бы параллельных, но, конечно же, взаимосвязанных процесса. Город Гюллен постепенно желтеет (желтые ботинки, желтые одежды): это и «желтый дьявол» - золото, на которое покупает Клара своих бывших сограждан, и желтизна продажности и предательства самих гюлленцев. Но чем лучше и удачнее осуществляется ее зловещий план, тем больше она стареет.

Как и предполагает пьеса, актриса появляется на сцене во всем блеске элегантности, роскоши, богатства. Лишь чуть-чуть опирается на трость. Лишь самую малость затруднена походка. Спина прямая, лицо насмешливо-спокойно, мимика и жесты очень сдержанны - просто какой-то айсберг. И вот она видит Илла, которого любила и ненавидела всю жизнь, за душой и телом которого приехала сюда, в разоренный ею городишко. Внешне как будто все остается прежним, но неуловимым образом меняется настроение, внутреннее состояние. А в толще льда продолжает жить и страдать живая женщина.

На этих переходах - тонких и точных - выстроена вся роль. Любовь и ненависть не борются в ней - в Кларе Цеханясьян нет и не может быть внутреннего конфликта. Любовь и ненависть, лед и пламень каким-то образом уживаются в этой женщине. Но пламя не растапливает льда, а лед не гасит пламени. И эта ноша невыразимо тяжела. Поэтому все затруднительней походка, все тяжелее опирается она на трость, все труднее держать прямо спину. В финале она медленно идет за гробом - безутешная вдова, согбенная старуха. Идет умирать.

В Кларе Цеханасьян проявилось то свойство актрисы, за которым я с большим интересом наблюдаю последние годы: единство и борьба внешнего и внутреннего, формы и содержания, сдержанности и темперамента. На этом взаимодействии построены ее лучшие роли. И, не сомневаюсь, много еще ролей впереди.

Фотогалерея