Необычный поединок / "Анна Каренина" в Театре "У Никитских ворот"

Выпуск №4-184/2015, Премьеры Москвы

Необычный поединок / "Анна Каренина" в Театре "У Никитских ворот"

«У нас есть шахматы с тобой. Шекспир и Пушкин...» и... Толстой, невольно хочется добавить. Да, Льва Толстого Владимир Набоков называл «непревзойденным русским прозаиком». И потому лекция «Анна Каренина», представляющая лишь малую часть его лекционных трудов по русской литературе, есть не просто интерпретация знаменитого романа, но сама по себе представляет художественное произведение. Этот роман Набоков считал вершиной не только русской, но мировой литературы. И с этим, надо полагать, полностью согласен Марк Розовский, который наконец-то решился поставить «Анну Каренину».

Лет двадцать назад в театре «У Никитских ворот» шел «Треугольник. Анна - Каренин - Вронский», который вполне удачно начертил Сергей Десницкий. Но если в основу «Треугольника...» был положен роман Толстого, то теперь Розовский решил осуществить постановку этого шедевра через призму набоковского лекционного материала. Однако он замыслил не просто трансформировать лекцию на театральной сцене, но выступить оппонентом Набокова, вооружившись прежде всего собственным взглядом на сей предмет.

Подобный поступок сам по себе требует большого мужества, ибо уже более ста лет в русской, да и в мировой критике имеется определенное воззрение, которое было принято Набоковым безоговорочно и прокомментировано, исходя из общепринятой концепции. Розовский же, напротив, отвергает стереотип «Анна - жертва, Каренин - палач» и вызывает Набокова на своеобразный поединок, доказывая свою правоту. Дискутировать с самим Набоковым - это, конечно, смело, можно даже сказать, безрассудно, ибо Набоков - оправданно высокомерен, знает себе цену и так просто уступать не привык. Ну кому еще, скажите, могло прийти в голову подобное? Никому! Разве вот только - Розовскому! Беспрецедентный случай - обратиться непосредственно к самому маэстро, чтобы «разобраться» с «Анной Карениной»!

Сначала на сцене появляется сам лектор-Набоков в исполнении Дениса Юченкова, который руководит действием, задавая ему тон и общее направление. И делает это, надо сказать, деликатно и умело, не раздражая своим присутствием ни зрителя, ни героев. Он сдержан, сух, слегка поигрывает снятыми очками, наблюдая за развитием событий как бы со стороны. В его руках неизменно - книга: видимо, сам роман. И постепенно эта фигура начинает восприниматься полноправным действующим персонажем, что делает постановку особенно интригующей.

Черный блестящий пол сцены (ах, как бы хотелось расчертить его на черно-белые клетки!), тяжелый черный занавес в глубине сценического пространства, символизирующий бездну, черно-белые фигуры-макеты под колосники - наверное, это те самые «условные фигуры», о которых так умно рассуждает в романе в разговоре с Левиным Анна (невольно напоминающие шахматные фигуры!), отсвет от подсвечников на фронтоне сцены - все это впечатляет с первой же минуты и таит в себе много неожиданного.

«Господа! Добро пожаловать в наш развратный Вавилон!» - хором провозглашает светское общество, представленное Юлией Бружайте, Натальей Корецкой, Ольгой Агеевой и Станиславом Федорчуком - все они играют ярко и выразительно, создавая иллюзию многолюдного сообщества великосветских единомышленников. И это неожиданное приветствие выглядит неким выпадом со стороны Розовского и не только в сторону Набокова!

Когда же появляется Анна (Наталья Троицкая-Кунгурова) - светловолосая, отнюдь не по-толстовски субтильная, чрезмерно активная и рефлексивная - ну, совсем иная, нежели та, которую с такой любовью и таким сочувствием выписал сам автор, то это уже воспринимается как некий режиссерский вызов; тем самым он сразу дает понять, что его собственный взгляд на эту женщину отнюдь нетипический. Анна - «... натура глубокая, полная сосредоточенного и серьезного нравственного чувства»... «Неправда!» - не соглашается с Набоковым Розовский. Характерный легкомысленный разрез на ее платье - тому свидетельство. Художник Мария Данилова создала удивительно изысканные и лаконичные костюмы, точно выражающие отношение режиссера к своим героям. Костюмы продуманы до мельчайших деталей. Они не копируют то великолепие, которое имело место быть во времена Толстого, но своей нехарактерностью, четкостью линий и многозначительной легкостью напоминают нам о том, что мы давно живем в другие времена - однако, это касается только материального, внешнего проявления нашей природы, глубинные же смыслы все те же, что и сто, и двести, и тысячу лет назад. Розовский показывает нам, что страсть Анны - это животная страсть, которая не считается ни с чем и ни с кем, даже с самыми дорогими людьми.

Добропорядочный семьянин - любящий и верный муж, ответственный отец, уважаемый государственный служащий - Каренин искренне недоумевает: «За что?». Александр Масалов, который в «Треугольнике...» играл Вронского, теперь заставляет нас поражаться долготерпению Каренина, который раздавлен, уничтожен, оскорблен в своих самых лучших чувствах. Характерный прищур актера, его степенная неторопливость, умение держать паузу делают образ Каренина предельно выразительным. Как жалок и несчастен он в своем черном длинном пальто с меховым воротником-шалькой! Да, именно в этот момент зрительская симпатия оказывается полностью на его стороне.

И совсем иное отношение вызывает у зрителя Вронский в исполнении Максима Заусалина. Есть в нем нечто сомнительное, двойственное. И нет в нем того офицерского блеска, того великосветского шика, которым наделил его Толстой. Да, режиссер явно его недолюбливает, хотя сцена встречи с Анной на пике их отношений, когда она признается, что беременна, - пленяет своим великолепием: Анна в белом платье и с букетом цветов, мощный поток света как бы освещает всю ее изнутри. И Вронский тоже существует сейчас в этом световом потоке - в белом кителе и в черных брюках, заправленных в черные сапоги; и вот он уже победоносно и счастливо шагает по стульям - будто берет препятствие за препятствием. А как яростно Вронский в обнимку со стулом изображает свою беду, когда проигрывает скачки, - в этот момент он несомненно вызывает сострадание, несмотря на несимпатию самого режиссера.

Зато к его лошади Фру-Фру Розовский явно неравнодушен. Из всех присутствующих на сцене именно она едва ли не самый трогательный персонаж. Как такового, разумеется, его нет в спектакле, - мы видим на экране крупным планом одно лишь лошадиное око - в нем отражается страдание живого безмолвного существа, и потом этот взгляд еще долго мы вспоминаем как укор жестокой человеческой природе вообще и героев романа в частности. Один огромный глаз - и в нем вся печаль и несовершенство этого мира! И мерещатся в этом взгляде страдания самой Анны - она, как эта загнанная лошадь, только загнала себя она сама под колеса паровика, безжалостно сметая на своем пути всех подряд, чтобы не мешали ее трехтактному аллюру three-beat gait.

Более того, Розовский ясно дает нам понять, что постепенно Анна становится едва ли не наркоманкой - изысканная склянка на шнурке с морфием неизменно висит у нее на шее, и она то и дело прикладывается к ней. Шарф-шлейф и склянка с морфием в руке - вот такой и предстает она перед нами по воле режиссера в конце спектакля, и образ этот, надо сказать, надолго остается в памяти. И зритель понимает в этот момент как никогда, что Толстой - это отнюдь не Левин, как принято зачастую считать. Левин в исполнении Александра Чернявского - это пародия на человека, который, как подмечает Набоков, «духовно растет на протяжении всего романа». Быть может, Левин - идеал Толстого, но не он сам. Анна - вот Толстой собственной персоной, с его бесконечной борьбой между плотью и духом.

Образ Долли (Наталья Баронина) - этой «многострадальной женщины» - не вызывает никакого желания оспаривать подобную сущность - наседка, целиком и полностью зависимая от мужа, который очень хорошо осознает эту зависимость и пользуется ею сполна. Однако ее наряд несколько сомнителен. Помнится, в романе она все чаще ходила в заштопанных кофточках, а здесь - серьги, кольца, подвески... А сам типаж, как говорится, в точку.

А вот Стива Облонский в исполнении Владимира Давиденко оказался несколько резковатым - ему не хватает той мягкости, барской лени, княжеского великолепия, которые делают этот образ особенно притягательным. Хотя, исходя из концепции режиссера, на сцене он вполне может быть таковым.

«Слово, выражение, образ - вот истинное назначение литературы. Но не идеи», - уверяет Набоков, и потому каренинское «За что?» и «Зачем?» Анны и Левина не так уж и значительны. Главное - что за прелесть толстовский слог! Розовский же всей своей работой доказывает, что и «За что?» и «Зачем?» неизменно важны для нас.

Каждая сцена спектакля обрамлена музыкой хорошей и разной: Шопен, Чайковский, Рахманинов. Классика сменяется авангардом, авангард - колокольным звоном. Самым восхитительным моментом в этом смысле (я имею в виду музыкальную окантовку) является та сцена, когда Стива объясняется с Карениным. Звучит «Вокализ» Рахманинова и возносит зрителей на такие недосягаемые высоты, на которые способна вознести человеческий дух только гениальная музыка. И теперь лектор Набоков воспринимается настоящим дирижером. Он делает свое дело в высшей степени грациозно и со знанием дела. Еще бы! Управлять любимым текстом - словно управлять хорошим оркестром...

«В романах Толстого читателей пленяет его чувство времени...» - нет, в спектакле лектор Набоков сие не подчеркивает, но Розовский явно посмеивается над этим: он так смело, так легко создает сумбур, так откровенно насмехается над этим утопическим чувством времени, что просто дух захватывает. Каким-то невиданным образом режиссер формирует свое временное пространство, опознавательными знаками которого выступают те самые «условные» фигуры, которые перемещаются по воображаемому шахматному полю с неимоверной легкостью и изяществом. Розовский, быть может, сам того не осознавая, выстроил спектакль по принципу шахматной партии, великодушно уступив белые лектору Набокову. Да к тому же игра Розовского оказалась столь стремительной, что одолеть такого серьезного соперника, как Набоков - игрока, надо сказать, редкого дарования и исключительной выдержки, оказалось просто невозможно. И в результате - патовая ситуация. Но в целом «партия» оказалась красивой, напряженной и динамичной. Одним словом, «настоящая русская партия».

Мне кажется, что и не намеревался Розовский брать первенство. Для него был важен сам процесс, сама эстетика обсуждения любимого романа. Розовский никогда никому не навязывает своей точки зрения. Вот и в этом случае он всего лишь приглашает зрителей обратиться к нашим великим мэтрам, чтобы вместе поразмышлять над вечными вопросами бытия совершенно под новым углом зрения.

 

Фото Надежды ПЯСТОЛОВОЙ

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.