Томск. О тех, кого не успели убить

Выпуск №9-10—189-190/ 2016, В России

Томск. О тех, кого не успели убить

«Война» и мир на сцене Томской драмы. Опыт сопереживания. Опыт проникновения в психологию людей, уничтоженных или перерожденных войной, дает спектакль «Война», поставленный Александром Огаревым по одноименной пьесе Ларса Нурена. В репертуаре театра он появился с согласия ... зрителей. После читки пьесы они проголосовали (в буквальном смысле) за то, чтобы эта история была представлена на сцене.

 

На «Войне» как на войне

Мир от войны отделяет только занавеска. Веселая, яркая, с деревьями, птицами, цветами, кадушками, где купаются женщины, а на них с любовью смотрят веселые и добродушные мужчины, она напоминает наивную хорватскую или сербскую живопись. Эта балканская идиллия обозначает и место действия - условную Югославию, страну, которой не стало в результате войны, и прошедшее время, вынесенное за скобки действия - общие представления о мирной, довоенной жизни, о некоем рае, который был утрачен, потерян, уничтожен.

 

Занавеска как воспоминания прикрывает собой настоящее - разрушенный почти до фундамента дом, пепел на полу, который никто не думает и не хочет убрать, большие картонные коробки из-под габаритных предметов вместо мебели. Коробки в спектакле служат постелью, но в воображении зрителя они получают иное толкование - гробы или могилы. Как из гробов встают из них обитатели дома, и не сразу разберешь: живые это люди или мертвые души. И падают в них, как в могилы...

Яркое и радостное пятно занавески диссонирует с мрачной обстановкой. И как лишнюю, неуместную деталь в этом интерьере легким движением руки ее сдвигают в сторону в самом начале спектакля.

Художник Дмитрий Гребенкин создает условно-бытовое пространство, в котором разворачивается трагедия семьи, чудом уцелевшей во время непонятной (истоки, причины не объясняются) войны. Не случайно дано уточнение к спектаклю: «... О тех, кого не успели убить».

 

Поле боя - душа человека

В пьесе Ларса Нурена, современного классика шведской драматургии, которого сегодня у него на родине почитают наравне со Стриндбергом, место действия не важно. Поэтому оно обобщено - пространство, разрушенное войной. Первой ремаркой автор приглашает в «жалкий, невзрачный двор» с полуразрушенной стеной. Герои живут где-то на обочине мира. Маргиналы в маргинальном мире.

Вскоре выяснится, что война разрушила не только стены дома, она уничтожила само понятие «дом» - как место, где живут люди, связанные близкими, семейными, родовыми отношениями. До какой степени разрушены эти отношения - вот интрига, которая удерживает внимание зрителя до самого финала.

В программке к спектаклю эти отношения показаны в виде чертежа: квадрат, сверху - треугольник. Каждый угол обозначен буквами: А, B, С, D, Е. Требуется доказать, что при сложении квадрат и треугольник образуют не дом, а только его видимость. Как и персонажи драмы, имена которых заменены теми же буквенными обозначениями, не образуют семью, хотя формально есть мать, две дочери, появляющиеся позже муж/отец и брат мужа.

Абсолютная, математическая условность персонажей делает пьесу универсальной. Поэтому реалии геополитики не важны, они существуют в сознании зрителя. И уже он сам может поместить действие пьесы в реальные географические и временные координаты.

«Война» в трактовке Александра Огарева похожа на психологический триллер с элементами черного юмора. Юмор, доведенный до степени гротеска, возникает как реакция на нормы морали. В спектакле они не то, чтобы высмеиваются - они препарируются. И оказывается, что понятие «нормы» тоже смещено и искажено.

В мирной жизни сама мысль о том, что можно съесть любимую собаку, казалась кощунственной и абсурдной. А после войны дочери B. и C. (Татьяна Темная и Дарья Колыванова) рассказывают отцу D. (Евгений Казаков) эту историю спокойно и на его гневное восклицание: «Вы съели его?! Вы съели Дино?», - с резонным спокойствием отвечают, что пес все равно «сдох бы от голода».

Этот небольшой диалог, начинающийся с требования старшей дочери к матери: говорить правду, а не маскировать действительность ложью-состраданием - обнаруживает в каждом из участников меру расчеловечивания. По мысли драматурга, переступив определенную черту, человек перестает быть человеком. В нем остаются лишь основные инстинкты, которые не сохраняют душу. Постоянные апелляции героев к Богу, к Библии, к библейским истинам, то есть к законам морали, опровергаются поведением каждого, образом его мыслей и действий. В Библии: возлюби врага своего. Здесь нет любви. Нет любви как милосердия, как оживляющей силы. Для режиссера Огарева в этом последовательном опровержении библейских истин и постулатов и скрыта пружина развития сюжета. Именно по этой линии в его спектакле идет нарастание напряжения.

 

Жертвы и победители

Сцена возвращения D домой выстроена так, что возникает устойчивая ассоциация с библейским сюжетом, хорошо известным по картине Рембрандта «Возвращение блудного сына». Ассоциацию с картиной рождает цветовое решение костюмов, прежде всего, бордово-коричневые тона одежды героя Казакова, и то, как по контрасту с темными одеждами высвечены лица героев (художник по свету Андрей Долгих). Однако поведение героев выворачивает библейский сюжет наизнанку. И вместо радости - неприязнь, вместо прощения - упреки.

Казалось бы, возвращению мужа и отца должны обрадоваться жена и дочери. Но никто, кроме С, не обнаруживает и тени радости. Хотя только что все говорили о нем, о том, что он, возможно, жив. Жена (Александрина Мерецкая) вопреки ожиданиям D вообще не рада. Она не подходит, не обнимает вернувшегося из плена, чудом уцелевшего на войне D, и дальше по ходу спектакля А всегда напряжена и отстраняется, пытается избежать любовных ласк мужа. Еще до того, как выйдет на сцену родной брат D, которого любит А, зрители уже догадываются, что D в своем доме лишний, он не нужен ни жене, ни детям, ни брату, он для всех - проблема. Тем более, в плену он стал инвалидом - ослеп.

Евгений Казаков потрясающе играет состояние слепого, который старается скрыть слепоту. Он радостно улыбается, широко расставляет руки, как будто хочет всех обнять или ощупать. Только тактильные ощущения для героя Казакова важны, только они сообщают правду. Поэтому он усаживает на колени младшую дочь, чтобы понять, какие с ней произошли перемены, он пытается ощупью увидеть красоту старшей. Он требует супружеских ласк от жены. Но его руки не узнают знакомое пространство дома, не узнают его обитателей...

Он догадывается, что стал чужим, но не хочет этого принять. Он настаивает на своем праве на любовь, на праве быть хозяином дома. Желание быть любимым в какой-то момент нарушает границы человеческих норм, когда он пытается изнасиловать дочь. Правда, в тот момент он чувствует под своими руками просто молодое женское тело, в этот момент разум моралиста D гаснет, его место занимает основной инстинкт. Нарушение внутренних границ, того, что можно, что нельзя, - это покалеченное войной сознание. И это только одно следствие этого страшного явления. Другие последствия контузии войной обнаружатся в финале истории.

Именно с появлением на сцене героя Евгения Казакова меняется привычный уклад жизни семьи. Чем настойчивее пытается придерживаться традиционного уклада D, тем больше сопротивляются остальные. Парадокс: четвертая точка D на плоскости не создает замкнутый квадрат. Дом не рисуется. И не только потому, что жена полюбила младшего его брата, но и потому что она стала другой. И дочери тоже стали другими. Да и само пространство стало другим. Сама жизнь после войны стала другой.

Нагляднее всего эти перемены демонстрирует А. Мать, хозяйка дома в самом начале спектакля меньше всего напоминает женщину. На героине мужской черный пиджак и мешковатые полуспортивные брюки. Одежда скрывает женственность, подчеркивая и огрубление души, и вынужденную функцию главы семьи. Ее резкие, отрывистые фразы, брошенные в адрес младшей и старшей дочерей, выдают усталость и раздражение. Раздражение, накопленное за длительное время, чувствуется и в нервных движениях, которыми мать отжимает белье. Но в любовной сцене с Е - Александром Рогозиным героиня Мерецкой другая - нежная, страстная, женственная. «Другое» подчеркивается костюмом: она в платье, которое придает героине романтический облик. Казалось бы, в ней еще горит огонек человечности, она живая...

Однако ненависть, как ржа железо, точит изнутри и «съедает» жизненное начало в женщине, которая призвана продолжать род. Увы, этой ненавистью заражены все, в том числе и девочки. Татьяна Темная и Елизавета Хрусталева, которые играют старшую дочь, пользуются разными выразительными средствами, но в итоге обе создают образ современной Сонечки Мармеладовой, может быть, не такой мягкой и добросердечной, но такой же жертвенной добродетели. Хотя и их любовь смешивается с ненавистью. Трагической жертвой тотальной нелюбви предстает в постановке А. Огарева младшая дочь С, хотя в ней самой любви более, чем в других. Но она беспомощна перед силой ненависти. Для одной из исполнительниц этой роли Дарьи Колывановой это был дебют. И он отмечен премией «Надежда» на фестивале «Ново-сибирский транзит».

Ненависть - дорога в ад. У каждого она своя. И каждый пытается вырваться из ада. Уехать, сбежать... Но ненависть уничтожила саму способность жить. Поэтому никому не спастись. Режиссер Огарев ужесточил финал по сравнению с пьесой: как Каин убивает Авеля, так и E убивает своего брата D. Но в отличие от библейского сюжета убийцей становится Авель. Даже его душу поразила ненависть.

Предупреждение режиссера, отправленное зрителям в обозначении жанра «о тех, кого не успели убить», в конце спектакля получает еще одну трактовку. Убить не успели, но покалечили. И, прежде всего, психику. Наиболее точно это передано через песню Camille «She was», которая стала сквозной темой спектакля. В этой песне поется о том, что на улице героиня становится тигром, ибо не привязана ни к кому. Война, выпущенная на волю, подобна тигру. В песне рефреном звучит: «Go away» - «Уходи прочь!» Но война не уходит. Она живет в сознании каждого пережившего трагедию. Потому что война - не только, когда идет бой, не только, когда ты знаешь, кто твой враг. Война - это когда кто-то чужой присутствует рядом. В этой психологической войне, которая разворачивается на глазах у зрителей, нет победителей. Только жертвы. Жертвы ненависти.

Именно эта безысходность, отрицание всякой надежды на то, что любовь и сострадание сохранятся вопреки войне, и становится главным эмоциональным ударом для зрителя. В этом жестком волевом режиссерском решении - сила спектакля.

 

Фотографии А. ВОЛКОВА

Фотогалерея

Отправить комментарий

Содержание этого поля является приватным и не предназначено к показу.
CAPTCHA
Мы не любим общаться с роботами. Пожалуйста, введите текст с картинки.