Авторитет личности. К 100-летию со дня рождения Любови Добржанской

Выпуск №7-117/2009, Театральная шкатулка

Сегодня имя этой актрисы ассоциируется преимущественно с кино. С суперпопулярными фильмами Эльдара Рязанова «Берегись автомобиля» и «Ирония судьбы», где она сыграла мам Юрия Деточкина и Евгения Лукашина. С картиной «В четверг и больше никогда», снятой Анатолием Эфросом, доверившим ей роль Екатерины Андреевны — матери героя. С экранизацией романа Ф.М.Достоевского «Игрок», предпринятой Алексеем Баталовым, который в Добржанской «увидел» идеальную Бабуленьку. Однако, несмотря на то, что каждое появление Любови Ивановны на экране являлось попаданием в десятку, прежде всего, она была актрисой театральной.

Ее профессиональная биография началась в 1924-м, в родном Киеве, в Русском драматическом театре, Студию при котором Добржанская окончила. На киевских подмостках молодая актриса играла Негину в «Талантах и поклонниках» А.Н.Островского, Комиссара в «Оптимистической трагедии» Вс.Вишневского… Участвовала она и в антрепризных спектаклях гастрольных трупп Павла Орленева и Степана Кузнецова. В дуэте с Орленевым ею были созданы образы царицы Ирины в «Царе Федоре Иоанновиче» А.К.Толстого, Дуни в «Преступлении и наказании» Ф.М.Достоевского.

В 1934-м Любовь Добржанская пришла в Центральный театр Красной Армии. И вскоре благодаря своему незаурядному таланту она стала не только ведущей актрисой ЦТКА, но и его своеобразным символом. Так что отнюдь не случайно в состоявшемся в марте 1980-го представлении, приуроченном к 50-летию театра (последнем юбилее коллектива, на котором уже, увы, в качестве зрителя присутствовала Любовь Ивановна, скончавшаяся в ноябре того же 1980-го) целая глава была отдана именно Добржанской. Первой Катарине и первой Шуре Азаровой в «знаковых» для армейской сцены спектаклях основоположника лучших традиций армейской сцены Алексея Дмитриевича Попова «Укрощение строптивой» В.Шекспира (1938) и «Давным-давно» А.К.Гладкова (1942). Первой Фелисиане в «Учителе танцев» (режиссер-постановщик — В.С.Канцель, 1946). Василуце в «Каса маре» (режиссер Б.А.Львов-Анохин, 1961) и Тетушке Руце в «Птицах нашей молодости» (постановка Б.А.Львова-Анохина и Б.А.Морозова, 1973) И.П.Друце (жаль, что не состоялась ее Софья Андреевна в «Возвращении на круги своя», о том, что Добржанская вместе с Андреем Поповым начинали репетировать эту пьесу, в передаче из цикла «Театральная летопись» на телеканале «Культура» поведал сам Ион Пантелеевич). Раневской в «Вишневом саде» А.П.Чехова, выпущенном в 1965-м Марией Кнебель (которая, кстати, мечтала и о постановке «Дамы с камелиями» А. Дюма-сына с Добржанской – Маргаритой Готье, но по чисто политическим причинам спектаклю не суждено было увидеть света рампы)…

В то время, когда не принято было играть в других театрах, Любовь Ивановна сотрудничала и с «Современником» (Старуха в вышедшем в 1975-м «Эшелоне» М.М.Рощина и Айша-Апа в «Восхождении на Фудзияму» Ч.Т.Айтматова в режиссуре Г.Б.Волчек, 1973), и с Театром им. К.С.Станиславского (Толгонай в «Материнском поле» Ч.Т.Айтматова, режиссер Б.А.Львов-Анохин, 1964).

Заслуги Любови Добржанской были отмечены званиями народной артистки Советского Союза (1965) и лауреата Государственной премии СССР (1951, за исполнение роли леди Гамильтон во «Флаге адмирала» А.П.Штейна). Актрису уважала критика (в 1965-м в «Искусстве» вышла книга О.С.Дзюбинской, посвященная Добржанской), не перестающая и сейчас анализировать ее творчество (так в сборнике «Мастера театра и кино» помещена статья Н.Жегина о Любови Ивановне), любили зрители и ценили коллеги. Об этом многие из них неоднократно рассказывали на страницах различных печатных изданий. Некоторые из этих высказываний показалось целесообразным привести именно сейчас. Ведь 24 декабря 2008 года – сотая годовщина со дня рождения актрисы.

Алексей Попов: «…Очень часто актеры видят себя в ролях, которые они играть не могут или по отсутствию данных, или по возрасту. После читки пьесы Л.И.Добржанская сделала заявку на роль Шуры Азаровой. Я знал, что актриса талантлива, артистична и музыкальна, но… вдвое старше Шуры. Я колебался, актриса просила оказать ей доверие и снять ее с роли, как только я увижу, что возраст ей действительно помеха. Через две недели я и помогавший мне в постановке Д.В.Тункель были побеждены обаянием, грациозностью и внутренней одаренностью, какие пришли к исполнительнице от влюбленности в роль и в пьесу. Режиссерская «непогрешимость» в данном случае была посрамлена, и Л.И.Добржанская в течение ряда лет радовала зрителей в этой роли». (Из книги «Воспоминания и размышления о театре», М., ВТО, 1979.)

Владимир Зельдин: «Обаяния — и в жизни, и на сцене — у нее было море. Я уверен, что сцена прощания ее Шурочки Азаровой с домом войдет не только в историю нашего, но и всего русского театра. Звучала знаменитая «Колыбельная Светлане», Добржанская стояла, прижав к груди куклу, а потом медленно шла на авансцену. Скрипели половицы под ее сапожками, а за ней падал один занавес, другой, третий. И у зрителя комок к горлу подкатывал. Я счастлив, что был партнером этой великой русской актрисы». (Из книги «Моя профессия: Дон Кихот», М., «АСТ-ПРЕСС-КНИГА», 2005.)

Мария Кнебель: «Я видела Добржанскую во всех ее ролях в спектаклях А.Д.Попова и позже в постановках Б.Львова-Анохина. Мне всегда было бесконечно интересно смотреть, что она в каждой роли из себя сотворит. Она как будто и не думает о резких внешних изменениях, и вместе с тем я не знаю актрисы столь разнообразной, так смело идущей на то, чтобы раскрыть перед зрителем все тайники женской души, лишь бы автор дал ей эту возможность — повернуть кристалл души всеми гранями. Она умеет проникнуть в автора до конца, одухотвориться ролью, сделать предлагаемые обстоятельства пьесы своими. Это великий дар — отсюда такое многообразие. Она — актриса автора, так же как актером автора был Хмелев. Как я люблю этот редчайший тип актеров! Их ум не имеет ничего общего с рационализмом и вместе с тем позволяет работать с ними «на равных». Ей можно сказать все, и она все поймет с полуслова. Всем своим существом она ненавидит сентиментальность, остро, точно ощущая внутренние контрастные ходы…

Л.И.Добржанская владеет в самом хорошем смысле этого слова современной манерой сценической речи, когда слова не подаются, как на подносе, и вместе с тем ничего из сказанного не пропадает…». (Из книги «Вся жизнь», М., «Искусство», 1967.)

Леонид Зорин: «… поразила Любовь Ивановна. Что женщина передо мной удивительная, я понял сразу, но чем больше я ее узнавал, тем больше дивился. Какая грация душевных движений, какая экономность эмоций — ровно столько, сколько заслуживает предмет разговора. Какое достоинство! Ни лишней улыбки, ни лишнего жеста. В ней угадывался не только значительный, но очень мужественный человек. Потом я узнал, что ее жизнестойкости соответствовала ее доброта…». (Из книги «Авансцена», М., «СЛОВО/ SLOVO», 1997.)

Федор Чеханков: «…Умением почувствовать время в совершенстве владела Любовь Добржанская…. Она не то чтобы умела дружить с режиссерами — она умела режиссера понять. Поэтому была первой актрисой театра во времена и Алексея Попова, и Бориса Львова-Анохина, и Александра Шатрина, и Леонида Хейфеца. В Добржанской оказалась бездна содержания.… С ней интересно было разговаривать, интересно что-то обсуждать. Она даже молчала интересно. В конце жизни Любовь Ивановна не играла больших ролей, но с ней всегда хотели работать, ее с удовольствием приглашали. В «Дяде Ване» Хейфеца, скажем, она потрясающе играла maman Войницкую. В основном просто читала на сцене, молчала и молча обожала Серебрякова. А глаз от нее было не отвести…». (Из книги «Моя дырявая память», М., «АСТ-ПРЕСС-КНИГА», 2003.)

Борис Львов-Анохин: «Она была героиней театра. В интонациях ее Катарины звенело умнейшее озорство, дерзкое остроумие, а речь Шуры Азаровой звучала романтически-приподнято, напевно. Предельная простота Василуцы сочеталась с удивительной внутренней музыкальностью, словно в ее тихих словах пели грустные молдаванские скрипки. И вместе с тем она была острейшей гротесковой актрисой в «Добряках» и некоторых эпизодах «Средства Макропулоса».

...»В труппе ЦТСА были личности поистине легендарные. Любовь Ивановну Добржанскую в этом огромном театре немного побаивались. Когда она входила в узкое актерское фойе, где на красных бархатных диванах актеры в свободные минуты судачили о том, о сем, гул голосов стихал, словно при ней было неловко азартно сплетничать и злословить. Все знали, что Любовь Ивановна презирала пошлость театрального быта, любые проявления каботинства. Знали, потому что она не скрывала этого презрения и порой очень решительно обрывала проявления актерских вульгарных страстей. На заседаниях художественного совета многие с опаской ждали ее выступления, ибо она была непредсказуема — нельзя было «просчитать», что она скажет, ибо никогда не принадлежала ни к каким группировкам, а ее человеческие симпатии или антипатии не влияли на оценку того, что она видела на сцене. Поэтому нельзя было предвидеть, что она скажет, кого похвалит, а кого отвергнет. Ее суждения были непосредственны и притом мудры, иногда резкая прямота соединялась у нее с деликатной тонкостью, когда ей казалось, что театральное явление заслуживает бережного разбора. Но, так или иначе, ее побаивались, а некоторые просто боялись. Казалось бы, почему? Добржанская не обладала никакой реальной властью, никак не воздействовала на руководство, никогда не участвовала ни в одной театральной интриге, и, тем не менее, почти все с внутренним беспокойством ждали ее отношения к тому или иному событию. Это был чисто нравственный авторитет, сознательное или невольное уважение к цельности, смелости, абсолютной неподкупности, человеческой и художественной Личности». (Из очеркаБ.Львова-Анохина «Любовь и слезы моей юности», «Театральная жизнь» № 2 2000.)

Фотогалерея