«Маска» плюсует/ «Золотая Маска плюс»

Выпуск № 8-118/2009, Фестивали

Помнится, свой 10-летний юбилей Национальная театральная премия «Золотая Маска» ознаменовала боевым раскрасом индийской свадьбы – в дизайне преобладали миллионы красных роз. 15-летие отмечено не розой, а делом – впрочем, любую прозу этот фестиваль превращает в праздник, на то он и театральный. По сути, сколько бы национальных премий и фестивалей ни появилось после «Маски», сколько бы нареканий она ни вызывала, что неизбежно по объективным причинам заведомой необъективности всякого отбора в искусстве, она остается явлением и ежегодным событием, стоящим вне конкуренции.

Организаторы «Маски» хорошо понимают справедливость утверждения: остановился – пошел назад. Поэтому фестиваль и премия постоянно прирастают новыми проектами. В прошлом году в рамках «Маски» были проведены гастроли Александринского театра. В этом к уже традиционным Russian Case, PRO ТЕАТР и «Легендарным именам и спектаклям» прибавилась внеконкурсная «Маска plus».

Начавшись до основных конкурсных показов, эта программа завершится после торжественной церемонии вручения наград. Таким образом, спектаклей, которые хотелось бы посмотреть, на порядок больше, чем обычно, и на всех побывать практически невозможно. «Маска plus» состоит из четырех блоков: лауреаты и номинанты прошлых лет (их всего три, две – работы Льва Эренбурга); российские спектакли прошедшего сезона, не попавшие в конкурс по какой-то причине – может быть, по причине «не формата», в подавляющем числе это тоже постановки лауреатов и номинантов; спектакли стран Балтии и спектакли стран СНГ.

Когда выйдет этот номер, уже будут объявлены лауреаты конкурсной программы, о которой мы поговорим позже. Сегодня же – о нескольких спектаклях «Маски plus», разговор о которой мы тоже продолжим.

Подогретые пирожки

О спектакле «ГЭП» (Горячие эстонские парни) Театра № 099 в постановке Тийта Оясоо точно написала Катерина Павлюченко в статье, посвященной октябрьскому фестивалю «Балтийский дом» («СБ, 10» № 4-114). Она же провела безусловную параллель с «Мадагаскаром» Мариуса Ивашкявичюса в постановке Римаса Туминаса. Предвкушение, однако, не вполне оправдалось. История про кардинальное решение национального вопроса, сама по себе остроумная и самоироничная, сыгранная красивыми молодыми актерами артистично и специфически по-эстонски (дело не только в национальных костюмах, песнях и танцах, но в самой повадке, сочетающей неторопливость и действительно «горячесть»), разбивалась о слово. Трудно сказать, дело ли тут в разных менталитетах театра и зрителей, в «самодеятельности» оригинального текста или в хромающем переводе, но соединения разных стилевых пластов, столь блестяще осуществленного в пьесе Ивашкявичуса, здесь не произошло. Простовато-забойные шутки, лирические диалоги и столбцы газетных передовиц остались существовать отдельно друг от друга, коробя механической сменой. Шутливому и горькому рассказу про парней-патриотов, обеспокоенных падением рождаемости, которое неизбежно приведет к исчезновению эстонцев с лица земли, и создавших клуб идеологических донжуанов, многодетных отцов-осеменителей, воспроизводящих нацию, не хватило легкости. Развитие заданной как анекдот темы к драме оказалось слишком предсказуемо. Русские в пиар-агентстве, не желающие понять, почему эстонцы хотят остаться эстонцами, выглядели слишком уж идиотами, а разбрасываемые в финале проколотые презервативы воспринимались как подогретые, а отнюдь не горячие, с пылу с жару, пирожки. Впрочем, те самые костюмы, песни и танцы, та самая эстонская стать доставили немало удовольствия…

Искушение и наказание

Любимец «Маски» и просто зрителей еще по абаканскому театру «Сказка» Евгений Ибрагимов, возглавляющий теперь Эстонский кукольный и молодежный театр, показал гоголевских «Игроков». В изобретательном и безусловно профессиональном спектакле, использующем живой план, кукол разных размеров (чешский художник Павел Хубичка) и всякие прямо-таки цирковые фокусы, комната трактира, где поселяется Ихарев, превращена в маленький персональный ад героя. Здесь Ихарев, глядящий в колдовское зеркало, незаметно для зрителя «умаляется» от живого актера до большой куклы, а потом и до кукленка, проигрывающего довольно однообразно изображенным лысым монстрам (которые, напротив, вырастают из крошечных куколок до ощутимого размера существ), чтобы сгинуть в металлической коробке, где хранил свою Аделаиду Ивановну. А трактирный слуга, явно слуга низших, но могущественных сил, туда Ихарева засунувший, пожирается в свою очередь инфернальными силами – гигантскими руками в алых перчатках, до того то и дело парившими и порхавшими (правда, не такими огромными, а в натуральную величину) во мраке черного кабинета. Большие куклы, как по волшебству и в точном соответствии со смыслом происходящего, сменяются маленькими, маленькие – большими, а то – во время игры – чудовищно огромными кистями рук, не имеющими телесного продолжения, зловеще кидающими карты над световым пятном игорного стола. Такая вот относительность и абсолютность зла. Это сделано лихо и достойно восхищения, но, увы, несмотря на продуманность целого и придуманность деталей, выглядит однообразно и быстро рождает скуку. Вспоминаются детские пионерлагерные страшилки: в черной-черной комнате, в черном-черном кабинете возникла красная-красная рука – отдай мое сердце! Вот и искушенный философией игры, ставшей для него необходимым для жизни допингом, герой отдал свое сердце. За искушением последовало простое и действенное наказание.

Самым эмоционально воздействующим моментом спектакля был антракт – в фойе выступала эстонская музыкальная группа, наяривавшая классику в стиле джаз. В этом был контраст. А в целом спектакль талантливого режиссера породил грустное умозаключение: «Все жанры хороши. Кроме…». Почему не сложилось? Может быть, только в тот день, когда мне лично довелось посмотреть «Игроков»?

Жестокая любовь

Любовь и голая, повседневная правда ее отсутствия – об этом, кажется, рассказал Алвис Херманис. Латышского режиссера в Москве полюбили (лауреат не только премии «Европа – театру», но и «Золотой Маски», кстати). И есть за что.

За его «Ревизора», разыгранного в советском общепите, наполнившем театральный зал натуральным запахом жареного лука, за его «Соню», где самоотверженную дуру безмолвно играет актер-мужчина под словесный комментарий другого актера-мужчины (при том что автор рассказа – женщина, Татьяна Толстая), за «Долгую жизнь», где стариков, живущих в коммуналке, представляют молодые актеры без грима, но с мельчайшими подробностями физиологии старости, за «Латышские истории», созданные и разыгранные вроде бы в стиле verbatim, а по сути опровергающие документальный метод своей обобщающей художественностью. За «связь» с нашим любимым (или не любимым, но нашим) Гришковцом. (Херманис ставил «Город» Гришковца, а Гришковец в его театре «По По».) То же самое отчасти в «Рассказах Шукшина» Театра Наций. И в привезенной на «Маску» «Латышской любви». Эта работа, как и вышеназванные, – повседневный репертуарный спектакль Нового Рижского театра, бесконечно тянущийся и повторяющийся фрагмент вроде бы реальной повседневной жизни обычных людей. «Новая искренность», «новый гуманизм» – это про него, Херманиса. Гуманизм довольно жестокий. По отношению к героям и зрителям, которых «железной рукой» принуждают полюбить своих соотечественников (или наших соотечественников) «серенькими».

В основе спектакля – газетные объявления из рубрики «Знакомства». Актеры на фоне ставок с «фотообоями» пейзажей или интерьеров сначала эти документальные объявления из серии «нарочно не придумаешь» зачитывают, а потом уморительно разыгрывают встречи соискателей. Здесь престарелый художник засыпает, всхрапывая, водрузив балерину-пенсионерку в качестве натурщицы на стул, установленный на стол. Гомосексуалист приводит заботливого юношу (кофе в термосе извлекается из рюкзака, чтобы согреть претендента) на зимний пляж – и выясняется, что юноша должен сменить умершего кота, которого брутальный мен принес сюда похоронить. Поседевший маменькин сынок предлагает дамочке тапочки из огромного мешка – каждая пара со своей историей, как снимок из семейного фотоальбома… Одни и те же актеры умело меняют маски разных социальных типов, чтобы в финале слиться в единой песне на латышском фольклорном празднике. Однообразно тянущиеся парные сцены в какой-то момент напоминают рассказ Кафки «В исправительной колонии» – в нашу душу бесконечно медленно, слой за слоем, врезается, накладывая одни и те же знаки друг на друга, одна и та же надпись: любовь победила одиночество (грамматически в данном случае более уместна была бы амбивалентная конструкция типа «любовь победила смерть»).

Способ существования актеров эстрадный, при том что говорят они вроде бы «по правде», как тот самый Гришковец. И вдруг возникает стойкое ощущение, что режиссер на этот раз нас дурачит со всей «новой искренностью», а на самом деле движет им не гуманизм, и «отчужденность» актеров от персонажей не что иное, как насмешка над нашими восторженными ожиданиями.

После этих трех прибалтийских постановок возникло сомнение: а может быть, это я провалилась как зритель? Впрочем, пища для ума была получена вплоть до новых встреч. Которые, надеюсь, состоятся.

Фото предоставлены  пресс-центром фестиваля «Золотая Маска»

Фото Виктора Сенцова

Фотогалерея