Орел. Я боюсь телеграмм

Выпуск №7-207/2018, В России

Орел. Я боюсь телеграмм

Телеграмма. Несколько фраз без предлогов, несуразные «тчк», «зпт» из тех времен, когда буквы летели по проводам, а дети и взрослые восторженно и нервно выбегали встретить человека с толстой сумкой на ремне. Сердце замирало, предчувствие накатывало волной удушья. Радостные новости и скорбные известия на маленьком клочке бумаги. Не было ничего и вдруг пара строчек, которые теперь важнее многого.

«Встречайте завтра буду подарками». «Приезжайте проводить последний путь». «Целую». «Скорбим». Скупой перечень без подготовки и выводов, оценок и эмоций. Быстро. Экономно. Неотвратимо.



В сердце твоем страх


Новый спектакль театра «Свободное пространство» - совсем как та «молния».

В основе пьесы Олега Михайлова, уже знакомого Орлу по «Клятвенным девам», гайдаровская сказка про Чука и Гека, где Москва с красной звездой на Спасской башне, где бьют золотые кремлевские часы, где «все вместе люди знали и понимали, что надо честно жить, много трудиться и крепко любить и беречь эту огромную счастливую землю, которая зовется Советской страной»...

Только кажется, кто-то пошутил и положил в красивую обертку с наивной картинкой терпкую пилюлю. На «заднем» плане повествования по мере погружения в действо, материализуясь как бесплотные тени, все четче и неумолимее вырисовываются судьбы жертв политических репрессий.

Где-то между этим горьким-реальным и приторно-бравурным правда и жизнь маленькой девочки, ее мамы, брата, отца.

Спектакль «Телеграмма» как старая фотография любящей семьи, разорванная рукой безжалостного чужака. Осталась пустая рамка да клочки на полу. А еще - трагедия целого поколения и укор целому поколению...

Есть одна старая легенда.

Некий странствующий монах встретил на большой дороге чуму.

- Куда направляешься, чума? - спросил он.

- Иду в твой родной город. Мне нужно забрать тысячу жизней.

Через некоторое время монах снова пересекся с чумой на своем пути.

- Почему ты меня обманула тогда? Говорила, что должна забрать тысячу жизней, а забрала пять тысяч.

- Я сказала правду, - ответила чума. - Я действительно забрала тысячу жизней. Остальные умерли от страха...

Десятилетиями в нашей стране страх равнял героев и посредственностей, господ и слуг, гениев и злодеев. Бешено крутил в своем урагане всех без разбора, пережевывал, перемалывал. Ни избежать этой стихии, ни приспособиться к ней немыслимо. И глаза не закрыть в надежде на призрачное спасение - сквозь сомкнутые веки все равно пробивается резкий свет.



Дань


Режиссер Лариса Леменкова свой «многоплановый» спектакль начинает кинохроникой о легком сердце и веселой песне. Но, кажется, даже мерцающие на экране буквы вскоре меняют задорную пляску на истерическую дрожь.

Бывает, действительность страшнее театральных драм. Это как раз тот случай. 3 февраля 1937 года в Бутове на полигоне НКВД от рук палачей сталинского террора погибло 258 человек. Почти в полном составе была расстреляна труппа латышского театра «Скатувэ».

Труппа, имевшая немалый успех у столичной публики и обожаемая латышской общиной, была создана в ноябре 1919 года соратником Вахтангова Освалдсом Глазниексом. Москва того времени манила не только своими культурными традициями, но и свежими веяниями авангарда и космополитизма.

За восемнадцать лет в «Скатувэ» было поставлено 88 пьес, одной из ключевых стала драма «В огне» латышского классика Рудольфа Блауманиса. С ней орловский спектакль также перекликается.

В середине тридцатых руководству театра удалось пригласить в труппу звезду европейского кино Марию Лейко. Случайно оказавшись в Москве, латышская актриса, снимавшаяся у Мурнау и покорявшая берлинскую публику в театре Макса Рейнхардта, увлеклась новой для нее идеей.

Праздник искусства был недолгим. 8 ноября 1937 года «Скатувэ» показал последний спектакль. На сцену вышли лишь женщины, так как мужчины были арестованы. Через несколько дней актрис постигла та же участь.



Час мужества


Словно по традиции времени, когда, чтобы жить, нужно было молчать (правда, и это не всех спасало...), режиссер обращается к иносказательности, называя свой спектакль страшной сказкой про жизнь. И все происходящее не обвинение, а скорее клеймо.

Рассказчик - маленькая девочка, у которой слезы больше глаз (Эльвира Кузнецова), беззащитная душа, не важно, в какое тело заключенная. Говорит просто о непростом, чтобы пожаловаться, чтобы отвлечься, чтобы найти понимание, чтобы поделиться сокровенным, чтобы поддержать себя, чтобы заглушить неуемную боль... Ее мир реален до бытовых подробностей и в то же время создается впечатление, будто он ускользает с каждым произнесенным словом.

Бывает, ребенок, еще не разбирая букв, деловито «читает» придуманную историю из книжки с картинками. Героиня слишком хорошо знает, что предначертано ей судьбой, но все равно старается не глядеть на кровавые письмена, увлеченно, отчаянно цепляется за каждую букву мечты. Пока не перевернута страница, можно верить в светлое будущее. Рядом брат Гек-Паша-Сережа-Юра, а не старая кукла. Вот-вот спустится с горы отец-геолог, а не отец-арестант. И будет Новый год.



Порядковый номер


В спектакле ни у кого нет имен, кроме брата. У него как раз прозвищ много, только самого его давно нет. Этот страшный парадокс будет объяснен в самом конце.

Для дочки главный персонаж - мама. Для мужа - жена. Для оказавшегося в беде - друг. Только называют их отчего-то теперь врагами народа.

Вот и героиня Светланы Нарышкиной тоже просто Женщина - с легким интригующим акцентом, красивая, экзотичная, родная. Немного чья-то мать, соседка, коллега, немного Мария Лейко.

Эта белая дама как в огне. Всем существом ощущает, как вокруг сжимается кольцо. Скоро совсем не останется воздуха, света, тепла...

В квартире мамы и дочки поселилась тревога. Вначале она лишь едва уловима, дрожит на кончиках ресниц, цепляется за тонкие пальцы, делает сбивчивым голос, а потом набирает объем, вес, да так, что заполняет все вокруг, сталкивает героев с привычных орбит в бескислородное пространство страха. Теперь это полет в неизвестность, где нет притяжения любви и дружбы. Только ужас, разрезающий пространство телефонным звонком.

Куда бы ни взглянула, с кем бы ни перемолвилась, где бы ни оказалась - всюду пустота, откровенное пренебрежение и деликатное предательство. Скоро, скоро последняя капля...

Героиня выдерживает схватку с офицером НКВД с отчаянным хладнокровием человека, держащего руку над огнем свечи. И впадает в дикий ужас, едва не потеряв ребенка. Она и вправду просто Женщина.

Не бойтесь, девочки, вы же ужасно храбрые. И не важно, что каждый раз на грани - полного краха.

В работе Эльвиры Кузнецовой и Светланы Нарышкиной есть что-то удивительно чистое. Струна страдания настолько тонка, что отзывается в каждой зрительской душе. Нет примеси актерства, патетики, метафоричности. Словно пьеса - это не предлагаемые условия, а единственно знакомая среда существования. Получается очень честно.

Мужские партии в постановке исполняет Михаил Неженцев. Он представляется и трагиком, и лириком, и комиком совершенно особого рода.

Трагедия, никогда не доводимая до отчаяния. Лирика без права себя жалеть. Юмор - размашистый, объемный, чтобы удержаться на плаву. Простота, вытаскивающая себя за волосы из болота. Белогвардейская выправка: пока прямая спина да уже надломленный дух. Строгость философа наперегонки с детской непосредственностью. Рубаха-парень с камнем на душе. Хозяин, забавно стесняющийся показать свое радушие. Офицер НКВД с трезвой рассудительностью и пламенностью трибуна. Несуразный извозчик. Это все он, Неженцев, использовавший каждую возможность, чтобы показать характеры героев, даже больше - душу или ее отсутствие. Краски в палитре актер выбирает быстро, не смешивая. И каждый мазок - искусство.



Нет выхода


Ключевую свежесть душ героев спектакля отравила ржавчина времени. И теперь кипит, кипит рыжая вода в котелке. Плакать - слез нет. Бороться - руки коротки. Бежать некуда.

Но есть персонаж вовсе бессердечный, холодный, как змея, изменчивый, как трансформер, неумолимый, как смерть, ритмичный, как стук колес, воедино сковывающий пространство слова, мысли, чувства. Это сценография художника Натальи Леменковой. Схематичная, скупая, но живая. Никаких пробелов и пустот, разве что окна... Черные п-образные громадины с красным зевом прикидываются дрожащим вагоном, чемоданами, санями, мчащими по глубокому снегу, тесными кроватями, гробами. И тоже несут в себе злой рок, напоминая героям, что с обстоятельствами придется мириться, втискиваться в них, нести свой крест.

Самое страшное в сказке «Свободного пространства» не ожидание, не ночные звонки, а ее нереальность и постоянное ощущение потери, будто кровь уходит из раны. Становится так холодно.

Девочка остается одна. Все другие - мечты и воспоминания - возвращаются в царство теней.

Она не Орфей, не выведет Эвридику своей чудной историей из Аида, никогда не узнает, смастерил ли брат дом из подручных материалов.

Крик отчаяния - это очень страшно. Это когда нет уже слов, и сил, и надежды, и желаний... Но в этот миг «на заднем» плане возникают те, ради памяти которых нужно правильно жить, в том числе актеры театра «Скатувэ», народные враги народа.

Сквозь слезы и боль потерь высший героизм и проявление священной борьбы: пускай вырвали из жизни, из сердца - никогда.

Как могла ты, «кипучая, могучая, никем не победимая»? Не дает ответа.

Главное, чтобы не забыла страна и мы не забыли.

 

Статья в PDF

Фотогалерея