Пятьдесят оттенков зеленого / "Дачники" в ШДИ
Выпуск №2-212/2018, Премьеры Москвы
Пьеса Максима Горького «Дачники» написана в 1904 году, в год смерти Чехова и постановки «Вишневого сада». Не в лопахинских ли дачах поселились герои горьковской пьесы?.. Горький по-своему продолжает тему русской интеллигенции, понимающей, как надо жить, но не умеющей жить, как надо. В премьерном спектакле «Школы драматического искусства» режиссер Александр Огарёв рифмует «Дачников» не только с Чеховым. В его распоряжении весь ХХ век, который для нас, живущих уже в новом столетии, по-прежнему остается «своим».
Вытянутый в глубину зал «Манеж» разбит на две части (сценография и костюмы Александра Мохова и Марии Лукки): вплотную к зрителям выстроен павильон - дача. А за ней пустое пространство, уходящее в темноту задника - природа. Не сразу замечаешь, что буквально все - каркас дачи, надувная лодка, шланг для полива и стол для пинг-понга, кофточки, платья с цветами и без, брюки, рубашки и пиджаки - самых разнообразных оттенков зеленого. Все зеленое - от зеленки до тоски.
«Тоску по лучшей жизни» Огарёв выводит из контекста времени. Хотя, сначала кажется, что просто в другое время переводит. Спектакль, как виньеткой, обрамлен стихами и начинается строками Арсения Тарковского:
Люди бегут к поездам, а на даче
Пляшут кузнечики в желтой траве.
Звучат Высоцкий и Окуджава, перенося зрителя в эпоху «кухонной» интеллигенции. На костюмированном пикнике поют про ежика с дырочкой в правом боку: «Здравствуйте, елки! На что вам иголки? Разве мы волки вокруг? Как вам не стыдно? Это обидно, когда ощетинился друг!» Кто бы говорил... Колючий ежик колючим елкам? И почему, собственно, друг? На это позже ответят Басовы. Когда Сергей (Андрей Финягин) попытается успокоить жену (Александрина Мерецкая): «Варя, друг, ну не надо так», она отрежет: «Я тебе не друг, и ты мне никогда другом не был».
Рифма распространяется не только на текст. Режиссерские ходы отсылают к знаковому спектаклю столетия - к «Серсо» Анатолия Васильева, основателя «Школы драматического искусства». Дача, насквозь пронизанная лучами (художник по свету Тарас Михалевский)... Стол посреди комнаты... Церемонное чаепитие... Серсо сменит пинг-понг. В него сыграют не один на один, а все вместе вкруговую, приспособив под ракетки потрепанные книжки. Герои спектакля легко подчиняются музыке, что бы ни зазвучало: живой саксофон, Эдита Пьеха из транзистора или рэп из магнитофона. «Танцевальность» психологической игры, разработанная Васильевым в «Серсо», разливается в «Дачниках», как воздух. Что это? Привет Мастеру? Да дело в том, что и в «Серсо» продолжалась жизнь тоскующей интеллигенции. Все это было, было... и не перестает быть.
Если в первом акте еще существуют приметы 60-80-х годов, то во втором, который начинается и заканчивается «Элегией» Александра Введенского, границы эпох ликвидированы. Тема, извлеченная из координат времени, максимально приближена к зрителям. «Дачники» Огарёва - здесь и везде.
Режиссер параллелит действие, достигая правдоподобной «одновременности» событий и контраста понятий. Собравшись по домам, люди размещаются в небольшой лодке. Гребут, тесно прижавшись друг к другу. Но близости нет. И нет спасения. А в это время в доме поистине два близких человека - Соня (Алина Чернобровкина) и ее мама, Марья Львовна (Ольга Малинина) - говорят о сокровенном, понимая друг друга с полуслова. Соня со своим смешным Максом (Рустам Эйвазов) и ее мать с прядью седых волос, отважившаяся на любовь молодого нескладного Власа (Алексей Киселев) - квартет надежды. Они хорошо сделают эту жизнь! Эти люди единственные в спектакле, кто целуется и обнимается, никого не стесняясь. Остальные - лапают. «Танец поцелуя» Сони и Макса (режиссер по пластике Лев Шелиспанский) - готовность на любые трюки, лишь бы не разнять губ. У зрительницы, сидящей впереди меня, на холщовой сумке написано: «Человек, умеющий обнимать, - хороший человек». Это рифма самой жизни.
«Да-да, я Вас понимаю», - твердит Варя в ответ на жалобы окружающих. «Нет, не понимаешь», - в духе театра абсурда возражает ей Калерия (Александра Лахтюхова). - «Не понимаешь. И я тебя не понимаю. И никто никого». Но Варя даже сумеет объяснить гостям и зрителям, что никакие мы не интеллигенты. Мы дачники, набежавшие из какой-то другой жизни. Ей простят резкость, как прощают себе свою неспособность изменить тоскливо-зеленую жизнь. Правда, попытается застрелиться Рюмин (Дмитрий Репин), но выйдет скверно. И пока доктор Дудаков (Олег Охотниченко) бегает за аптечкой, дачники теснят раненого в угол, напирая на него столом. Эта апокалиптическая сцена завершится нелепо. Помощь истекающему кровью человеку окажут смешную - слегка польют зеленкой (вот он, финальный оттенок зеленого: бриллиантовый). И наперебой будут весело убеждать друг друга: не умрет! Рана пустяковая! Никто не умрет!»
«На смерть! На смерть! держи равненье
поэт и всадник бедный»,
- вместе с Введенским настаивает режиссер. Memento mori. Хрестоматийного Горького Александр Огарёв открывает ключами поэта-ОБЭРИУта, на полвека вырванного из поэзии и жизни, сгинувшего на этапе, и только в последние десятилетия заново прорастающего в нашем сознании. «Мы нас самим себе простили», - сказано в «Элегии». Это не дачники, это мы - прощаем себя самим себе.
«Бороться нет причины.
Мы все воспримем как паденье».
Фото Наталии ЧЕБАН
Фотогалерея
