Гужевые люди
Выпуск №4-214/2018, Прошу слова
Работая в Польше и наезжая время от времени ненадолго в Москву, я старался, при множестве дел, повидаться с друзьями, хотя бы накоротке.
Время было тревожное, начало 80-х, «Солидарность», военное положение - друзья хотели узнать о происходящем в Польше от человека, которому доверяют и который видел все своими глазами. Встретившись с Борей Поюровским, я начал с того, что Герек отстранен от власти, и тут Боря меня прервал: «Герек? Смотри, пожалуйста... А я вчера в Малом театре был. Совершенно напрасно считают, что он такой уж консерватиавный».
Неинтересно ему было про первого секретаря ЦК ПОРП, имя которого было в то время, кажется, у всех на устах. Про Малый театр - куда интереснее, и это был его выбор и его право.
Борис Поюровский владел профессией театрального критика и не претендовал ни на что другое, чувствуя себя вне ее дискомфортно. Любил повторять: «Меня нельзя снять с должности, потому что меня забыли назначить». Статус специалиста своего дела соблюдал неукоснительно, не позволяя себе разбавлять его чем бы то ни было и, наверное, здесь одна из причин того, что в околотеатральных баталиях, столкновениях кланов и партий умел оставаться - ни при ком. Сам по себе. Садясь за письменный стол, имел в виду спектакль и только спектакль, а все, что вокруг и около - мимо. За это его уважали, его мнение ценили люди самых разных умонастроений и взглядов, которых объединяло только одно: непременное соблюдение душевных приличий.
От тех, кто этого качества лишен, Боре время от времени доставалось. И сильно. Так что жизнь его не была безоблачной. Но умение писать, не подстраиваясь к чему бы то ни было, всегда оставалось при нем.
Почитайте сегодня газеты. В театральных текстах нередко отсутствуют элементарные навыки владения пером. Рецензенты не могут внятно изложить мысль, выручает разве что отсутствие мысли: излагать нечего. Зато ясно видно, откуда ноги растут, какая стоит за беспомощным текстом группа влияния.
И еще - повторял с настойчивостью: «Я - ученик Юзовского». С особой настойчивостью тогда, когда за выдающимся критиком Иосифом Ильичем Юзовским тянулся шлейф обвинений в антипатриотизме и космополитизме.
Очень не хватает сегодня надежных профессионалов с четкими нравственными ориентирами. И не только в театральной критике.
***
Да, так о Польше. Начало 80-х, профсоюз «Солидарность».
Мой друг, редактор польского журнала «Театр» Ежи Соколовский сказал тогда: «Мы с тобой друзья, и останемся друзьями, даже если случится самое страшное, если ваши танки войдут в Варшаву».
А танков боялись все, в том числе наши соотечественники, работавшие в Польше, прикидывали, какое время потребуется советским войскам, чтобы дойти от границы до Варшавы и что за это время с нашими в Варшаве может произойти. Сопротивлялись бы поляки всерьез.
Но это так, реплика в сторону.
Тогда-то и стали присылать журналистов-тяжеловесов из Москвы, которые, будучи вооружены твердыми указаниями, за три-четыре дня должны были разобраться в ситуации лучше, чем постоянные собкоры центральных газет, телевидения: они уже притерпелись, втянулись.
Один из таких тяжеловесов по-товарищески меня попросил: что скажут в Посольстве, в ЦК ПОРП, я и так знаю, познакомь меня с кем-нибудь из обычных, нормальных людей, чтобы я лучше понял, что происходит на самом деле. Я и познакомил его с Соколовским и присутствовал при их беседе. Ежи сказал следующее (времени прошло много, за дословность не ручаюсь, - ручаюсь за смысл): «Нельзя, чтобы политическая ситуация зеркально отражалась в творческой, театральной. Свобода от цензуры, от партийных указаний - да, разумееется, но в театре должен быть лидер, безусловный художественный авторитет, диктатор, если хотите. Как только творческие проблемы начинают решаться на профсоюзном собрании - театр перестает существовать».
Тяжеловес очень меня благодарил, а в его номере, в гостинице нашего торгпредства, многозначительно указав пальцем на потолок и на стены, поднял рюмку и заявил: «Предлагаю выпить за Польскую объединенную рабочую партию, за то, чтобы польские коммунисты уверенно шли по социалистическому пути и успешно отбили атаки ревизионистов и провокаторов из «Солидарности».
Я несколько удивился, однако не сильно: береженого бог бережет.
Через несколько дней тяжеловес уехал, а еще через несколько дней в большой газете появилась его статья, написанная в духе вышеприведенного тоста, одним из героев которой был Соколовский, осудивший профсоюз «Солидарность» и решительно поддержавший ЦК ПОРП.
До сих пор слышу голос Соколовского: «Костя, что же это? Я ведь ничего подобного не говорил». У Ежи в голове не укладывалось, как может журналист, советский, западный, все равно, если он уважет себя и свою страну, как он может так внаглую, так бессовестно врать.
Что я мог ответить? Я ответил, что мне стыдно за непорядочность соотечественника, но кто же знал, что он непорядочный. Хотя, моя вина: должен был предположить, догадаться. Ежи тяжело вздохнул и сказал, что все понимает, и зла на меня не держит.
А еще мне было стыдно за тех политиков, которые, определяя облик и репутацию моей страны, позволяли себе пользоваться услугами людей непристойных. К тому же в ситуациях, действительно переломных, решающих. Горько, что пристойные оказываются в дефиците именно там, где они, казалось бы, всего нужнее. А то, что подобное случается и на Западе, утешает мало.
Это я Соколовскому тогда не сказал, да и тяжеловесу тоже.
Ну так скажу хоть сейчас. По-моему, есть смысл.
***
Имя режиссера Ильи Ольшвангера не могу найти в театральных словарях и энциклопедиях.
Зато перед глазами - лицо Ивана Петровича из давнего спектакля Ленинградского Театра имени Ленинского комсомола «Униженные и оскорбленные», лицо человека, на котором запечатлелась беда, не с ним случившаяся, но так запечатлелась, что больно было смотреть. Ивана Петровича играл Олег Окулевич, мощный артист, тоже, кстати, энциклопедиями не избалованный. Режиссером спектакля в афише значился Илья Ольшвангер, художественным руководителем постановки - Георгий Товстоногов (дело было еще до БДТ). Знаю, что вклад Ильи в этот спектакль был не меньше, чем вклад Георгия Александровича.
А еще вижу - Николая Симонова-Клааса в спектакле Ольшвангера «Легенда о Тиле Уленшпигеле» (Александринка, в ту пору еще Академический театр имени А.С.Пушкина).
И слышу, как бросает он в зал стихи Евтушенко, специально для спектакля написанные:
То продают, то покупают нас,
Как будто мир - огромный, грязный рынок.
А если кто-то душу не продаст,
На каждого находится свой Рыбник.
А времена стояли жестко цензурные.
Вижу, слышу - и не могу забыть. А еще - Иннокентия Смоктуновского - Ленина в фильме Ольшвангера «На одной планете». Ленина, который не руководил, точно зная как надо, не рубил решительно воздух руками, а взвешивал, сомневался, думал. Фильм вышел в 1965 году и идеально соответствовал наивным представлениям «шестидесятников» о вожде революции. Это было талантливо и честно, а до исторической правды стали добираться уже потом.
Товстоногов, Симонов, Смоктуновский работали с Ольшвангером не сгоряча, не по случаю, и результаты работы были адекватны их именам.
Илья Ольшвангер в своей профессии умел многое, а вот подавать, преподносить себя решительно не умел.
Нужно, пора что-то сделать, чтобы этот режиссер занял в истории отечественного театра достойное его место.
***
Дина Шварц, Ляля Котова, Нонна Скегина, Витя Дубровский, здравствующая, слава Богу, Тамара Браславская... Нельзя, чтобы эти имена затерялись в тени великих Георгия Товстоногова, Олега Ефремова, Андрея Гончарова, Анатолия Эфроса. Была такая должность, профессия, призвание - заведующие литературной частью. Завлиты. В их обязанности входило - прежде всего - отыскивать пьесы и рекомендовать их художественным руководителям. Они перелопачивали горы литературы, а то и макулатуры, извлекая жемчужные зерна настоящей драматургии, и мастера к их рекомендациям чутко прислушивались. Володин, Радзинский, Дворецкий, Гельман, Рустам Ибрагимбеков, Теннесси Уильямс, Фигейредо... Громкие спектали 60-х-70-х годов по пьесам этих писателей - в немалой степени заслуга завлитов. А за спектакли «Прошлым летом в Чулимске» и «Утиная охота» Александра Вампилова, в свое время определившие лицо Театра имени Ермоловой, надо сказать спасибо не только постановщику Владимиру Андрееву, но и завлиту Елене Леонидовне Якушкиной, к которой Вампилов, еще будучи непризнанным и неразрешенным, приходил в Москве как в свой дом.
Сегодня я не так уж часто хожу в театр и могу, конечно, быть не в курсе, однако о возникновении подобных творческих, дружеских связей что-то не слышно. Да и профессия завлита как ближайшего помощника и советчика художественного руководителя, кажется, помаленьку сходит на нет. Есть пресс-секретари, менеджеры по связям с общественностью.
Это что-то другое. Адекватное нынешним обстоятельствам, но не душевной структуре русского театра. Попробуйте назвать менеджером Павла Александровича Маркова. Язык не поворачивается.
***
Я - гужевой человек.
Тащу перегруженный век.
Сдюжу, пока живой.
Я - человек гужевой.
Это стихи поэта Вадима Сикорского, голубоглазого гиганта ростом под два метра. Когда смотрел на него, говорил с ним - возникало исходящее от него ощущение огромной физической силы и почти детской наивности. Проявлений физической силы наблюдать не случалось, что же касается наивности... Вспоминая, додумываешься с годами: нет, не наивность, тут что-то другое.
Ну да, если заходили разговоры о политике, с трудом, путая фамилии, должности называл двух-трех руководителей страны, вообще же от таких разговоров уклонялся. Не потому что опасался чего-то, просто ему это было глубоко неинтересно. Он и о писательских заморочках, о том, кто левый, кто правый, рассуждать избегал, проявляя искреннюю неосведомленность.
Если это и наивность, то завидная, по моему разумению.
А скорее Вадим Витальевич просто жил в своем поэтическом мире, где единственно значимы были критерии художественные, нравственные, а все, что выходило за их пределы, для него не существовало. Наверное, такая отрешенность ограничивала его жизненные горизонты, мешала что-то понять и увидеть. И в то же время - сберегала душу от суеты, конъюнктуры, сиюминутности, которые, если жить «полной жизнью», почти неизбежно туда проникали. И, думаю, при всех ограниченностях и помехах, «отрешенный» Вадим имел органическое право сказать: «Я - гужевой человек». Хотя бы потому, что именно на таких вот гужевых людей, как он, - если совсем припечет, - обрушивался век всей своей непомерной тяжестью. Так, по крайней мере, было до сих пор. И сдюживали. Пока живые.
***
Ну, трогай, Саврасушка! Трогай!
Натягивай крепче гужи!
Н.А. Некрасов «Мороз, Красный нос».
Куда уж крепче натягивать...
***
Или можно до бесконечности? Тут недавно по каналу НТВ прозвучала интересная мысль: Ольга Бузова расколола страну на части - ее, Бузовой, сторонников и ее противников. Как примерно при распаде СССР. Можно ли поставить обществу диагноз более суровый и безнадежный? Так, мимоходом, через хиханьки-хаханьки.
Сама звезда эстрады, которой был посвящен телевизионный сюжет, против такой трактовки своего исторического значения не возражала, но с нее-то что взять?
Боюсь, с нашего безбашенного телеящика при Останкинской башне взять тоже нечего.
Надо гужевым людям самим управляться. Не надорвались бы.
***
Наверное каждому, кому судьба определила долгий жизненный срок, не легко быть невольным свидетелем стремительности, с какой уходит его поколение. Так было всегда, из века в век, все очевидно, понятно - дело не хитрое. Вот только понять очевидность со стороны - это одно, а почувствовать, как она поселяется в тебе, начинает пронизывать твое существование - это другое. Совсем другое.
