ИВАНОВО. «Любить друг друга в рабстве»
Выпуск №3-223/2019, В России
Последние годы выдались щедрыми на постановки «Грозы» по всей стране - порой отличающиеся очень смелыми режиссерскими решениями. Денис Хуснияров не пошел по пути радикального переосмысления классики в Ивановском областном драматическом театре. Разве что темы Бога и греха, о которых столько рассуждают у Островского, уведены на второй план. О грехе герои говорят вскользь, не придавая этому понятию определяющего значения: в устах Кабанихи здесь куда весомее слово «порядок», на страже которого она стоит. Лицемерие блюстителей этого порядка не зиждется на религиозной морали, а потому исчезает из спектакля и безумная барыня.
На сцене почти физически воплощается не бытовой Калинов, а вполне себе темное царство: за дощатым навесом скрывается тусклое черно-желтое солнце, не дающее света, - свет проникает сюда словно незаконно, то пробиваясь сквозь доски, то падая косыми лучами сбоку, а в финале заливая фигуры героев мертвенной белизной (художник по свету Игорь Фомин). И в этом пространстве с наибольшей силой начинает звучать главная тема - вездесущей и все подавляющей неволи.
«Здесь все как будто из-под неволи», - говорит Катерина. «С этакой-то неволи от какой хочешь красавицы жены убежишь!» - вторит ей Тихон. О неволе кричит сценография: конструкция из досок, косо нависающая над сценой, многослойные, тяжелые одежды персонажей (художники Мария Лукка и Александр Мохов). Лишь пролог спектакля дает картину почти абсолютной свободы - сцена залита утренним светом, щебечут птицы, на мостках над условной Волгой расположились две женские фигуры в белых рубахах - Катерина (Ольга Дружинина) и Варвара (Елизавета Дубровина). Прагматичная Варвара удит рыбу, Катерина поет. Действие завязывает ее тоненький голосок, тянущий «Среди долины ровныя», песню об одиночестве и тоске по родственной душе. Когда этот миг гармонии пройдет, в спектакле практически ни разу не раздастся живое пение - его место займет выразительная музыка Виталия Истомина. И свобода приобретет характер запретного удовольствия, герои будут предаваться ей урывками, с оглядкой.
На сцене много воды, она повсюду, - в шайках, ведрах, бидонах. В ней плещутся, ею обливаются - кажется, будто она стремится вырваться из сосудов, куда ее заключили, и залить сцену, так же, как сами герои то и дело рвутся из своих тяжких одеяний. Обнажиться хоть раз пытается каждый из них, кроме разве что Кулигина (Алексей Втулов), смирившегося с неволей, - «лучше уж стерпеть» - да вечно всем довольной Феклуши (Светлана Ивакина). Нагота, погружение в воду здесь - как неосознанная попытка освобождения. Варвара, вызывая Катерину на откровенный разговор, раздевается до рубашки, залезает в «реку», плещется в ней, как русалка. В разгар откровений уже обе женщины, стоя по колено в воде, с визгом шумно обливаются из ведер. Хмельной Тихон (Михаил Богданов) перед финальным прозрением разоблачается, стягивает с себя все, оставаясь в одних кальсонах, тяжело ворочается среди ведер и бидонов, по-собачьи окунается головой в воду, будто смывая вместе с цивилизованным видом остатки страха и предрассудков, вбитых матерью.
Все эти моменты свободы иллюзорны. Так же иллюзорны, как кульминационный миг раскрепощения - ночь любви, когда, по словам Бориса (Яков Дергачев), «соловьи поют, [пары] ходят обнявшись». Полураздетые Варвара и Кудряш бегают, заигрывают друг с другом, предаются страсти где-то на верхотуре, за дощатым навесом. Но страсть эта мимолетна - едва завершив любовный акт, Варвара уже деловито спрашивает, который час: пора возвращаться в неволю. И пусть Борис и Катерина прощаются счастливые, пусть Кудряш, проводив женщин, заливается победным волчьим воем, и ошалевший от восторга Борис неожиданно вторит ему, - не за горами расплата за краденое счастье.
Все персонажи придавлены не только несвободой, но и собственным неумением из-под нее выйти. В Варваре ясно читается накопившееся раздражение. «Не уважишь тебя, как же» и «я со двора пойду» она говорит с плохо скрытой агрессией. Образ Варвары всегда интриговал исследователей и режиссеров: писались целые работы на тему истинных целей этой хитроумной девицы (к примеру, женить на себе Бориса), а в некоторых постановках Варвару решали как этакого демона, чуть ли не злого гения, искушающего Катерину. Однако изворотливость дубровинской Варвары имеет иные причины: она прямолинейно и почти простодушно стремится назло матери устроить свое и Катеринино счастье, а потом так же искренне пугается результатов своей авантюры. Протест такой Варвары и Кудряша против гнета кажется не слишком перспективным. Кудряша играют в два состава - и «шпанистый», внешне добродушный герой Антона Попова с жестким взглядом, и жутковатый, со звериным шармом персонаж Евгения Новоселова вписываются в окружающую среду органично, как хищники, затаившиеся среди овец.
Самая невинная жертва неволи здесь - Кулигин. Но образ его кажется несколько дидактичным, будто Алексей Втулов старательно и бытово исполняет роль заеденного средой, смирившегося с неволей мечтателя. Сцены с Кулигиным, на мой взгляд, мало добавляют к облику города - кроме, пожалуй, последнего диалога с пьяным Кабановым, когда Кулигин вдруг сбрасывает маску чудаковатого ученого, усталое лицо его озаряет свет, и он говорит с Тихоном скорбно и проникновенно. И в этот момент трюизмы вроде «врагам-то прощать надобно, сударь» кажутся вдруг глубоко выстраданными этим тихим человеком.
В чистом виде «неволя», казалось бы, сосредоточена в Кабанихе (Светлана Басова). Но странное дело - сама по себе Кабаниха мало пугает, несмотря на то, что она форсированно грозна. Актриса играет с легкой иронией, подчеркнутой режиссерскими находками. Ее героиня - это даже не человек будто, а механизм по поддержанию общественного порядка. Каждый ее выход сопровождает чеканная музыкальная тема, в которой словно звучат тяжкие шаги. Смешно и жутко смотрятся все ритуалы прощания - все поучения Кабаниха произносит монотонно, как машина: «В ноги кланяйся. ...С женой прощайся... В ноги кланяйся. С сестрой прощайся» (фраза про сестру отсутствует у Островского, но в спектакле она усиливает впечатление «органчика», играющего один и тот же набор команд). Деспотизм Кабанихи тут недвусмыслен и незатейлив - она развешивает оплеухи и затрещины всей семье. Обругав сына, нежно целует его в маковку, а потом грубо отталкивает. Сцена, в которой она учит сноху «выть» по уехавшему мужу, играется на грани пафоса и издевки. В какой-то момент веришь в искренность кликушества Кабанихи, но вот она встает, отряхивает юбку и равнодушно говорит: «А коли нет в тебе любви, хоть бы притворилась, пример-то этот показала». Ханжество «матушки», на которое неоднократно намекает Островский и которое прямо озвучивает в пьесе Кулигин, здесь явлено нам воочию. Выпроводив детей, эта Кабаниха отдыхает от своих жандармских трудов: долго с чувственным удовольствием парится в баньке и с непроницаемо-удовлетворенным лицом сфинкса смолит на мостках сигарету.
Второй здешний гегемон - Дикой в исполнении Евгения Семенова - и вовсе не способен внушить страх. Он беспомощен и безволен в своих вспышках гнева и сам кажется их жертвой. Он не пугает даже когда, разозлившись на Кулигина, снимает с того очки и прицельно топчет их каблуком сапога: кажется, этот Дикой не столько злится, сколько изнемогает от тоски. Кульминационной для него становится сцена в начале второго акта: хмельной Дикой, жалуясь на зависимость от вечно душащей его ярости, рушится с мостков в воду, где пьяно плачет и мечется, словно не зная, куда деться от самого себя.
Нет, не затрещины Кабанихи и не брань Дикого - главный источник неволи в этой «Грозе» лежит вне социального аспекта. Каждый из героев носит в себе свою неволю и вину. Недаром в финале Тихон обращает свое обвинение «это вы ее погубили» не к Кабанихе, а в пространство - ко всем жителям города, проходящим мимо безучастными тенями. Впрочем, не меньшая доля вины лежит и на нем. Катерину здесь губит дефицит ласки. Вот она цепляется за уходящего Тихона, словно пытаясь слиться с ним, засовывает руки в его рукава, по-детски забирается, прячется под фуфайку, но муж, стремясь скорее освободиться от постылой семьи и «загулять», выворачивается, в одной рубахе убегает прочь, оставляя Катерину одиноко стоять в нелепо висящей, слишком большой для нее фуфайке. Отношение жителей «темного царства» к нежностям отчетливо видно, когда Катерина на неуверенное Варварино: «Отчего же мне тебя не любить... Разумеется, жалко», - порывисто заключает ее в объятия, а Варвара непривычно, словно бы одеревеневшими руками поглаживает ее по спине. (Ласка очевидно в новинку и для самой Варвары: даже их ночное соитие с Кудряшом грубо, торопливо и недвусмысленно безлюбовно.) Непонятно даже, любит ли здесь Катерина Бориса или просто так же жмется к первому человеческому существу, поманившему ее кажущимся участием. В их ночной сцене нет страсти, только нежность: Катерина тянется к Борису, кладет тому голову на плечо. Катерина Ольги Дружининой - экзальтированная девочка, раздавленная людским равнодушием. Режиссер неоднократно подчеркивает это равнодушие - то начальной песней про одиночество, то рифмуя две сцены: сперва Тихон в страхе перед материнским гневом отшвырнет ее, цепляющуюся за его сапоги, а еще позже Катерину так же отбросит, трусливо перешагнув через нее, Борис. Здесь ее толкает к обрыву не столько карательная машина в лице Кабанихи, сколько слабая воля ее мужчин. Да и обрыва-то здесь по большому счету нет, как нет и монолога про могилушку под деревцом. В диалоге с Борисом, уже пережив предательство, она фактически мертва. Слова ее звучат безэмоционально, безнадежно, после очередного отказа она просто ложится на деревянные мостки, зябко скорчившись, и навсегда замирает.
Противоречивым кажется в спектакле решение образа Бориса. С одной стороны, Яков Дергачев явно жалеет своего героя: его Борис - запутавшийся добрый человек, кажется, искренне влюбленный и сострадающий своей Кате. С другой - режиссером жестко и иронично решена уже упомянутая сцена, когда Борис долго и позорно вырывается из объятий Катерины, в отчаянной мольбе обхватившей его ноги. Этот приступ малодушия кажется внезапным, его мотивировка ускользает от зрителя.
В этой постановке более интересным кажется Тихон в исполнении Михаила Богданова. В Тихоне тема вины читается определеннее. В начале спектакля неравный бой ведут в нем нежность к Катерине и жадное желание урвать миг свободы. В своем страхе перед матерью Тихон жалок. Он даже почти мерзок - уже протянув руку жене, по сигналу Кабанихи бросается к матери со всех ног, а оступившаяся Катерина тяжело падает с деревянных мостков, и никому нет дела, что с ней. Перед финалом он переживает очищение в буквальном смысле - водой. Он разоблачается, падает, опрокидывает ведра. Во время этого монолога в Тихоне то прорывается наконец собственная воля, «свой ум» - в отчаянии, кротко он говорит Кулигину: «видит, что им [Борису и Катерине] попрощаться хочется», - то он нелепо, неестественно ярится, пытаясь подражать интонациям матери: «Враг ведь он мне, Кулигин! Расказнить его надобно на части». В ответ на фразу Кулигина: «Врагам-то прощать надобно, сударь» - Тихон неожиданно трезво усмехается: «Поди-ка поговори с маменькой, что она тебе на это скажет». Когда Феклуша приносит известие об исчезновении Катерины, он словно на глазах трезвеет, впервые выступая в непривычной роли - хозяина и мужа.
Страшно и жестко сыгран Богдановым финал. Здесь нет сантимента. Мокрый, босой Тихон прижимает к груди тело Катерины, пытается обнять себя ее мертвыми руками, сипит, а потом все громче и отчаяннее кричит: «Это вы ее убили! Вы! Вы! Вы!». Герои движутся вокруг Тихона, мечущегося с Катериной на руках, как фигуры в черно-белом кино, залитые мертвенным светом: здесь и беглые Варвара с Кудряшом - нет исхода из темного царства. Тьма окутывает сцену. И только несмолкающий звериный вопль: «Вы! Вы! Вы!» - все еще отчаянно звенит в этой тьме.
В итоге у Ивановского драматического театра получилась почти вневременная притча о людях, не имеющих сил отстоять свое человеческое достоинство и дорого поплатившихся за это. Можно сколько угодно иронизировать над школьной программой и хрестоматийными критическими статьями, но темное царство внутри человека требует очистительной грозы.
Фото Варвары ГЕРТЬЕ
Фотогалерея
