КРАСНОДАР. Гоголь стерпит…

Выпуск №3-223/2019, В России

Краснодарский молодежный театр в новом сезоне вновь обращается к классике. Вернее, думает, что ее ставит, или пытается нас в том убедить. Н.В. Гоголь «Мертвые души. Часть первая. Начало». Мерный, торжественный зачин, нагруженный особым, многообещающим смыслом. Интригующая фраза в программке: «Продолжение впереди...»

Увиденное сложно отнести даже к фантазиям на гоголевскую тему, модным на нашем театре уже давно. Фантазия многое разрешает творцам, развязывает им руки, не требуя ответа взамен. Но здесь, скорее, краткая, в хаотичном порядке передача извращенных авторской режиссурой глав поэмы. Каждая из тех глав, как мы помним, будто скрижали русской души, в каждом слове - музыка страдания и лирической боли. Но стоит ли о том говорить сегодня, применительно к режиссуре нового поколения, уверовавшего в безграничные возможности собственной мысли? И летит она «птицей-тройкой» по безбрежным просторам российского театра, словно рессорная бричка Павла Ивановича Чичикова, любившего быструю езду.

Сценография стильная, как в модном кафе (художник-постановщик Настя Васильева). Серый фасад некоего однотипного дома, заданный как низменный фон, отодвигается Чичиковым вглубь. Так опосредованно, отдаленно вводится мотив дороги, никаких иных намеков на передвижения героя по губернии нет. Двери дома открываются и на нас выезжают атрибуты помещичьего дома - одного, второго, третьего, в которых гостит Павел Иванович. В сцене с Маниловым и Коробочкой являются почти тот же стол, те же чашечки с чаем и чайник. Эргономика, не обремененная говорящими гоголевскими деталями, когда дом сам повествует о своем хозяине прежде него самого. Сценография стремится унифицировать, а не индивидуализировать пространство поэмы. В ней все и сразу: и канцелярия, и родной дом, и маниловские сады, которых мы так и не увидели. И уж, конечно, здешний интерьер не кричит: «И я тоже Собакевич!»

Будто сама рука слепого случая выбирала - вместо режиссера-постановщика Даниила Безносова - куски из произведения, опуская эти «проклятые описания» деталей, захватывающе гениальную атмосферу странного обиталища типов. Какая разница, кто как выглядит, какое это имеет значение для работы над ролью? Читайте информацию на сайте театра: «Первое, чем удивит премьерная постановка, - ломающим амплуа распределением».

Нет, не распределение ролей рождает недоумение - почему бы и нет, не такие ломки знает современный театр в поисках новых актерских открытий. Обессмысленным оказался сам творческий акт работы театра с «Мертвыми душами».

Замечательный комедийный актер Дмитрий Морщаков играет, скорее, еврея-ростовщика (образ ему знакомый), но никак не медведеподобного сурового Собакевича. На реплики о том, что чиновники губернии - мошенники, зал откликается смехом, работает неизменное обаяние артиста. Не твердолобая старушонка Коробочка (Олеся Никифорова), а настоящая Солоха из «Ночи перед Рождеством» восседает среди банок с медом и соленьями за тем же чайным маниловским столиком; а вместо ночного чепца - узнаваемая украинская головная повязка.

Томной супружеской парой предстают Маниловы (Илья Сердюков и Юлия Макарова), лишенные, однако главного текста - той цветистой русской демагогии, ставшей нарицательной, в которой «маниловщина» себя и выявляет. Их дети - Фемистоклюс и Алкид (Александр Теханович и Евгений Парафилов), откровенные идиоты, ковыряющиеся в носу и чешущие не голову, а именно те популярные части тела, о которых слагают анекдоты.

Мужчины, переодетые в русских девок с накладной грудью и кокошниками в доме Коробочки. Вереница жутких крестьян с отупевшими лицами проходит по авансцене - гоголевские мертвые души этого не заслужили, их он запечатлел талантливыми, яркими, живее всех живых. Галерея уродов получилась обширная. Дешевый трансвестизм (как без этого современному режиссеру!), вырождающиеся человекоподобные существа - излюбленные приемы, когда сказать нечего, а реакции зала хочется.

Зрители спят, изредка смеются, когда на сцене что-то чешут и целуются. А именно: Ноздрев (роль, которая так подходит Яну Новикову) замирает в намеренно долгом поцелуе в губы с Чичиковым.

В контексте этих «фишек» Секретарь (Алексей Замко), отец Чичикова (Иван Чиров) и крестьяне из ревизской сказки (те, что ходили уродами, а в финале как-то искусственно преобразились в живые души) кажутся уж совсем нерешенными, остаются классическими типами русского реалистического театра из проклятого прошлого.

Удивительно, как среди этого фарса все же отвоевано место отдельным смысловым и актерским завоеваниям. Чичиков Александра Киселева странно искренен, добр, не циничен. Чичиков с человеческим лицом, о чем нам и текст непрозрачно намекает. Единственным же героем, получившим аплодисменты зала, стал Плюшкин заслуженного артиста Кубани Анатолия Дробязко. Больше подходящий по своим психофизическим данным на роль Собакевича, он практически не поддался на режиссерские манипуляции и существует по своей внутренней правде образа. Фасад в очередной раз катится в темноту сцены и выезжает кровать, на которой, будто ограждаясь одеялом от жизненной и моральной разрухи, заросший, в ночном колпаке и с бородавкой на носу, помещается огромный старик. Его не спутать с худой ключницей. Сначала кажется беспомощным и притворно уставшим голосом прогоняет гостя. Позже - трогательным, когда из-под перины и подушек достает самовар, дабы угостить визитера-Чичикова. Оттуда же появляется и мешочек с монетами... Плюшкин становится смешным, пересчитывая жадно копейки (сцена слишком затянута). В перинных закромах потерян и огрызок бумаги, в краже которого обвинен, наверно последний, не успевший убежать крепостной. И наконец, Плюшкин кажется чудовищным, когда перед ним босой, шатающийся от голода, весь в лохмотьях, зажигающий лучину крестьянин, прислуживающий ему. Александр Теханович делает это комедийно, и тем контрастнее, страшнее образ, созданный Дробязко. Мы смеемся, жалеем якобы слабого старика-скрягу, зная, что последняя лучина догорит и последний крепостной будет внесен в реестр мертвых душ. Вот тут, было, Гоголь и вошел на мгновение! Только тут.

Спектакль охватывает в своей гибридной мешанине сцены героя с уездными помещиками, воспоминания детства. До губернаторского бала, разоблачения Чичикова, его бегства из города NN дело пока не дошло. Мы помним предупреждение в афише: «Начало». Но и его довольно, чтобы отшатнуться от очередной совершеннейшей спекуляции на великом имени. Классический режиссерский довод «я так вижу» здесь не работает.

Да, брат режиссер, немного ты видишь в сакральном, многострадальном гоголевском тексте...

Фотогалерея