"... И аз воздам" / "Фальшивая нота" в Московском областном театре драмы и комедии (Ногинск)

Выпуск №9-229/2020, 75 лет Победы

Московский областной театр драмы и комедии (Ногинск) поставил спектакль «Фальшивая нота» Дидье Карона, французского драматурга, актера, возглавляющего один из старейших парижских театров «Мишель» (перевод Ирины Прохоровой и Александра Браиловского). Режиссера Тимофея Спивака (художественный руководитель постановки Елена Цыплакова, художник Елена Пиотровская, музыкальное оформление Ангелины Срыпнык) не смутило, что пьеса, написанная в 2017 году, уже в следующем появилась на сцене Вахтанговского театра в режиссуре Римаса Туминаса, а сыграли ее Алексей Гуськов и Геннадий Хазанов. И сумел представить несколько иной взгляд на почти детективную историю, ставшую основой «Фальшивой ноты».

Всего два персонажа - человек из прошлого, некто Динкель (Виктор Башинский), и известный дирижер Миллер (Владимир Ташлыков), устремленный в будущее, приглашенный возглавить Берлинский оркестр вместо прославленного на весь мир Герберта фон Карояна. Тимофей Спивак, не акцентируя нарочито, сразу дает зрителю понять, что эти два персонажа не совпадают во времени и пространстве: Динкель, старомодно одетый, под видом восторженного слушателя пробравшийся в гримерку Миллера за вожделенным автографом, суетливый, с повадками шута. И надменный, хорошо знающий себе цену дирижер, раздраженный тем, как играл сегодня его оркестр, и всеми помыслами устремленный к недалекой карьере в Берлине.

Постепенно Динкель начинает вести себя все более и более навязчиво - в его словах, жестах, уходах и неожиданных возвращениях мы начинаем ощущать нарастающую угрозу для Миллера. Режиссер интересно выстроил действие таким образом, что зрители чувствуют это значительно раньше дирижера. Владимир Ташлыков скрупулезно и точно отыгрывает целую гамму переходящих одно в другое состояний: недоумения, удовлетворения лестью невольного собеседника-поклонника, самодовольство, напыщенность, усталость от концерта, искреннего непонимания, что же понадобилось от него этому странному человеку.

Виктор Башинский ведет свою линию, соблюдая загадочность, перемешанную с откровенным шутовством; издевку, слегка замаскированную нарочитым восхищением; едва-едва прочерчивая ту реальную угрозу, которую он принес в эту комнату.

Угрозу разрушения души, прихода к покаянию человека немолодого, состоявшегося в жизни и в профессии, довольного собой и окружающим миром, который он воспринимает явно свысока, чуть презрительно, с легкой насмешкой.

... Прошли десятилетия после окончания Второй мировой войны, но для Динкеля, освобожденного из концлагеря, где погиб его отец, в его обожженной раз и навсегда памяти по-прежнему живут те страшные минуты. Отец, музыкант-любитель был убит за одну фальшивую ноту в «Маленькой ночной серенаде» Моцарта, расстрелян таким же, как он, мальчишкой, сыном эсэсовца, испугавшегося, что отец примет его за слабака, если он не сможет выстрелить. Все десятилетия Динкель не может освободиться от пережитого ужаса и вместе с женой собирает досье на Миллера. Теперь он знает о дирижере все - едва ли не каждую минуту его жизни, но лишь одного не ведает.

Того, что Миллер не играет в забывчивость, не прикидывается человеком, утратившим память. С ним произошло то, что обрело в психологии понятие «вытеснение», иными словами, устранение из сознания нежелательных содержаний и связанных с ним переживаний. Это не естественная «забывчивость», а настоящее, хотя и не осознанное человеком до конца неприятие для сознания определенных моментов жизни, поступков, чаще прочего несовместимых с моральными принципами.

Уехав в Швейцарию, сменив фамилию, переживший потрясение мальчишка из гитлер-югенд приложил, вероятнее всего, немало усилий, чтобы навсегда забыть не только совершенное им убийство, но и все ужасы Освенцима, которым стал свидетелем. И это удалось ему настолько, что оставшаяся на всю жизнь любимой «Маленькая ночная серенада» Моцарта ни о чем решительно не напоминает ему. Владимир Ташлыков создает тип человека, не просто пережившего «вытеснение», но и вытеснивший вместе с памятью живую человеческую душу.

Они не поймут друг друга, эти люди, один из которых живет лишь памятью, а другой невероятным волевым усилием стер ее в себе, но настанет в их отношениях, построенных режиссером почти по принципу моцартовского шедевра, как ночная не песнь, но плач - плач об утраченном и для одного, и для другого навсегда. И отзовется в двух вопросах, на которые не может быть ответа: «Чего ты добьешься, убив меня?» - спросит в отчаянии перед наведенным на него револьвером Миллер. «А чего добились вы, убив ни в чем неповинного человека?» - отвечает Динкель, и в словах этих уже не звучит та ненависть, что привела его в гримерку.

Потому что он освободился от памяти, не дававшей сна и покоя десятилетиями, до той поры, пока не пробудил в человеке, убившем его отца, ту далекую юность, забытую Миллером, казалось, навсегда. И в финальном крике дирижера, разбрасывающего по полу оставленное ему Динкелем досье: «Ненавижу!..», куда отчетливее слышится ненависть к себе самому, посмевшему забыть.

Раскаяние окажется страшнее вытеснения, трагичнее и острее. Потому что пришло слишком поздно.

Но - пришло. В этом и заключен главный посыл режиссера и артистов в зрительный зал. Чтобы поняли смысл слов «...и аз воздам».

Фото предоставлены театром

Фотогалерея