Евгений Овсянников: "Самое ценное для меня" (Севастополь)

Выпуск №10-230/2020, Гость редакции

Евгений Овсянников: "Самое ценное для меня" (Севастополь)

Севастополь и Севастопольский академический русский драматический театр им. А.В. Луначарского - моя давняя любовь. Долгие годы он был мне интересен постановками Владимира Магара, поразившего в свое время спектаклями «МаскҌрад», «Кабала святош» и «Сирано де Бержерак».

Спустя какое-то время сменился главный режиссер, художественное руководство возглавил Григорий Лифанов. Театр стал другим, но не менее интересным, потому что практически каждая постановка, будь то главного режиссера или приглашенного, становится ярким театральным событием не только в родном городе, но и в России, поскольку сегодня театр активно гастролирует.

Когда бываю в Севастополе, стараюсь пересмотреть не только премьерные постановки, но и уже ставшие любимыми, среди которых «Кабала святош», «Мастер и Маргарита», «Бесы», «ТодаСё», «Доходное место», «Анекдот, рассказанный помещиком Лидиным», в которых занят один из ведущих актеров театра, мой однофамилец Евгений Овсянников.

Он из тех неспокойных трудоголиков-актеров, которые не позволяют себе лениться, а любовь зрителя не расслабляет, а наоборот - рождает колоссальное чувство ответственности за то, что актер делает на сцене. Для него работа над ролью не заканчивается премьерным показом, поэтому Жадова в «Доходном месте», Треплева в «Чайке», Толстого в «Идеальной любви» по Л.Н.Толстому, графа Нулина в «Анекдоте, рассказанном помещиком Лидиным» по А.С. Пушкину и другие можно постоянно пересматривать (что многие и делают) и каждый раз отмечать нюансы, которые возникают не стихийно здесь и сейчас и не зависят от внешних факторов, а есть результат продолжающейся внутренней работы.

Очередным открытием актера стала роль Князя К. в «Дядюшкином сне» по Ф.М. Достоевскому. Эксцентричная, гротескная, в чем-то даже цирковая, выстроенная на сложных голосовых модуляциях и сложном пластическом рисунке. В ней, не будь программки в руках, Евгения можно было и не узнать. Его Коровьев в «Мастере и Маргарите» стал одной из звездных ролей. После этой премьеры стали ходить «на Овсянникова». Все, кто писал об этой работе - критики или зрители в социальных сетях, - единодушно отмечают легкость и кураж, с которыми актер в течение четырех часов сценического времени «закручивает сюжет». Он настолько органичен, и его присутствие становится настолько необходимым, что даже не в его сценах невольно ищешь Коровьева глазами. Талант? Безусловно. Но еще больше труда физического и душевного, который невозможно измерить. Оценить - можно. Восторженными отзывами о работе.

А потом был спектакль «Бесы» и актер Овсянников в роли Петра Верховенского. Он вдруг предстал в образе жесткого, жестокого, идущего по трупам беса, унижающего и в то же время управляющего толпой, ведущего за собой. Но, к сожалению, далеко не в светлое будущее. Говоря об этой роли, можно без преувеличения отметить профессиональный рост артиста. В этой роли в нем ощущаются мощь и сила. Но не столько физическая, сколько внутренняя, разрушающая всё и всех вокруг, разъедающая души и мысли. В спектакле Григория Лифанова колоссальная концентрация зла, которое режиссер с помощью актеров перекидывает в день сегодняшний и, подобно петле, затягивает на зрителе. И эта петля еще долгое время перекрывает дыхание. В достижении такого эффекта большая заслуга Евгения Овсянникова, главного беса в этой истории.

Уникальный, особенный и, конечно, неповторимый мир актера Евгения Овсянникова намного разнообразней, он таит в себе и очень много личного. Вне сцены он заботливый сын и старший брат, любящий и трепетный муж. Человек, для которого взять в руки фото- или видеокамеру и сделать хорошие кадры, не менее необходимо, чем работать над новой ролью.

На нашу встречу в уютном французском кафе пришел скромный и в чем-то даже стеснительный молодой человек. Немного уставший (скорее всего, сказались сыгранные два вечера подряд «Мастер и Маргарита» и «Бесы»). И пока я включала диктофон, мы заказывали кофе, ловила себя на мысли, откуда в этом далеко не богатыре столько силы и мощи на сцене? Где спрятан тот резерв эмоциональных и физических сил, которые актер буквально выплескивает на зрителя через рампу? И ответы нашлись.

- Евгений, наверняка накапливается усталость...

- Если честно, я даже не знаю, от чего зависит степень усталости. Раньше думал, что от собственной отдачи: если спектакль удачно прошел - вроде чувствуешь себя получше, а если пошло что-то не так, то сильнее устаешь. Но это не так. Вчера после «Бесов» у меня еще хватило сил пообщаться с друзьями. Но все равно усталость накапливается, и появляется опустошенность. Тяжело о чем-то думать. Особенно, если помимо театра, еще есть какие-то интересы. Я сейчас увлекся видеосъемкой и видеомонтажом.

- Это хобби?

- Это моя маленькая страсть. Пару лет назад я купил фотоаппарат. На самом деле увлекаюсь фотографией давно, а вот видео появилось в моей жизни сравнительно недавно.

- А как в вашей жизни появился театр?

- Я родился и вырос в Симферополе. Мама - бухгалтер, папа - дальнобойщик. Актеров в семье не было, но уже в детском саду мне нравилось принимать участие в утренниках. В школе, хоть и участвовал в театральном кружке, но о театре не думал, скорее о компьютерах и программировании. А потом понял, что мне профессия актера интересна. Мама меня поддерживала, а папа был категорически против, потому что считал, что в театре все только валяют дурака. Поэтому мне хотелось именно папе доказать обратное. Но его не стало, как только я поступил в Крымский институт культуры, искусств и туризма. Хотел поступать на актерский факультет, но такового не оказалось. Пришлось поступать на режиссерский. Я по этому поводу переживал, но меня уверили, что за пять лет так наиграюсь, что не захочу быть актером вообще. А я до сих пор не наигрался.

В вашем репертуаре за последние несколько лет появились очень серьезные роли - Коровьев в «Мастере и Маргарите», Петр Верховенский в «Бесах», Меркуцио в «Ромео и Джульетте». Если разбирать созданный вами образ Верховенского, который по силе зрительского неприятия не сравнится ни с каким другим из ваших персонажей, в чем нашли ему оправдание?

‒ Конечно, извечная проблема отцов и детей. Как мне кажется, он стал именно таким вследствие недолюбленности и недостатка внимания. Фундаментальные представления о жизни, мире, людях закладываются и формируются самыми близкими, а этот человек был лишен и матери, и отца. Формировался сам по себе, обиженным на весь мир. Вот и получился такой бес, недовольным всем, желающий все изменить...

С кем из ваших персонажей вам было бы комфортно?

‒ Даже не знаю. С Князем К. из «Дядюшкиного сна»? Нет. Он вообще на другом уровне существует. Жадов? Мне кажется, что он как раз очень близок Верховенскому по напору и по силе своего мнения. Граф Нулин? Нет, мы слишком разные. Треплев? Пожалуй. Хоть он и слишком замкнут в себе, но человек творческий. Один из тех, кто постоянно чем-то горит. Постоянно что-то делает. Я, к слову, очень часто «грызу» себя, когда позволяю себе лениться. Да, пожалуй, с Треплевым я бы пообщался с интересом и удовольствием.

А кто близок из мира литературы?

‒ Сложно ответить, потому что я до сих пор не могу понять, каков я на самом деле. Помню, в детстве у нас в коридоре висело большое зеркало, и когда я на себя смотрел, не понимал, как меня люди вообще запоминают. Мне казалось, что я постоянно меняюсь. А как можно запомнить того, кто каждый раз другой?

К чему тянется рука на книжной полке?

‒ К фантастике. С самого детства. А если фильмы, то Квентин Тарантино, Стивен Спилберг. Но чтобы как ребенок сесть и улететь в другой мир - Гарри Поттер. Это наше всё!

Вы фаталист или верите, что человек творец своей судьбы?

‒ Когда-то верил, что все предначертано. Потом наступил период, когда стал задумываться, в чем смысл жизни. Искал и в христианстве, и в буддизме. Но понял, что любая религия - это посредничество. Даже в буддизме, где тоже есть наставники. И перестал об этом задумываться вообще. Но сейчас склоняюсь к тому, что есть Бог внутри тебя в самом высшем понимании. Это ты, но только самый высокоморальный, порядочный и добродетельный, который тебе самому не позволит ударить беззащитного и т. д. Что касается судьбы ‒ не знаю. Как можно предугадать все, что происходит? Наверное, есть какое-то самовнушение: когда чего-то хочешь, ты бессознательно делаешь правильный выбор. И тогда это судьба. Если не хочешь, то всячески сам себе выстраиваешь препятствия. Я считаю, что фраза «не судьба» ‒ это элементарное опускание рук.

Вам сейчас всего 30 лет. Можно сказать, первая треть жизни. И, наверное, не самая насыщенная, поскольку много лет ушло на детство и взросление. И тем не менее именно в этот период человек формируется. Какие события вас формировали? Как вы стали таким, каков есть сейчас?

‒ Самым тяжелым событием в моей жизни был уход папы. Наверное, именно ему больше всего я хотел доказать, что актерская профессия - это тоже труд. Но папы не стало, когда я только поступил в университет.

Если говорить о формировании моего понимания театрального искусства, оно происходило не сразу. Когда поступил в университет, очень долго ничего не получалось. Я думал, анализировал, почему мне на курсе не дают какие-то роли. В народном театре «75/1» Сергея Пальчиковского мне тоже долго не давали ролей. Я очень страдал, не понимал, что со мной не так. А потом был первый успех.

И что это было?

‒ Спектакль по А. Фредро «Муж и жена», в котором мне дали небольшую, но яркую роль старичка-француза. Я придумал, что он должен быть полубомжеватого вида, в обносках, надел носки вместо перчаток, очки а-ля Лион-киллер. И после него стали доверять роли: Войницев, Серебряков, Анучкин, доктор Бартоло. Когда на фестивале «Театр. Дебют. Ялта» наш спектакль «Севильские безумства» получил Гран-при, в жюри был Владимир Магар. И он предложил мне служить в театре Луначарского.

Судьба?

(Улыбается.) Не знаю. В разговоре с мамой после поездки в Севастополь на премьеру «Женитьбы» Владимира Магара я сказал, что хотел бы служить в этом театре. Спустя пять лет получил приглашение.

Продолжая отвечать на ваш вопрос о тех событиях, которые меня сформировали, скажу, что мой приход в театр Луначарского ‒ одно из самых счастливых событий в моей жизни.

Первым спектаклем, в котором я сыграл одну из главных ролей - графа Нулина, был «Анекдот, рассказанный помещиком Лидиным». До этого были только какие-то вводы. И самой ненавистной из них была роль полицейского в спектакле «Леди на день». А после роли графа Нулина мое положение в театре стало понемногу меняться.

К большому сожалению, не удалось в полной мере поработать с Владимиром Магаром. Мне очень был интересен его режиссерский стиль. Небольшая роль капитана Харта в спектакле «Эмма и адмирал» не стала для меня знаковой и не дала возможности с ним поработать.

Еще одним значимым в моей жизни событием стала роль Жадова в «Доходном месте» в постановке Григория Лифанова. Она мне очень сложно давалась. Первая главная роль в большом театре, большая ответственность. Опыта нет. Недавно пересматривал видео с репетиции ‒ ай! ой! Мне казалось, что премьеру я завалил, потому что ужасно волновался.

Для меня очень интересной стала роль немца Бубенгофа в спектакле Григория Лифанова «Осторожно: дети!» по «Последним» М. Горького. С очень большой теплотой ее вспоминаю. Сейчас есть роли, в которых я более-менее уверен, а есть такие, несмотря на то, что играю уже несколько лет, в которых сомневаюсь, ищу... Это Жадов, Треплев.

А потом знаковой и значимой стала роль Коровьева в «Мастере и Маргарите» в постановке Григория Лифанова.

Спектаклю уже несколько лет. Я каждый год его пересматриваю. Вы уже настолько свободны в роли, столько всего с Александром Порываевым (Бегемот) напридумывали, что порой даже на себя перетягиваете одеяло. Вдруг ловишь себя на мысли, что следишь за вами на втором плане, а не за теми, кто «двигает сюжет» на первом...

‒ Да, режиссер просит нас остановиться и вернуться к премьерному варианту. Но все равно постоянно что-то придумываем. Сложно остановиться, когда есть кураж.

Самое несправедливое по отношению к театральному искусству то, что оно сиюминутное. Вам бывает обидно, когда удачный спектакль больше никогда не повторится?

‒ Для истории, конечно, надо все фиксировать. Желательно, самый удачный спектакль. Но угадать, как пройдет спектакль, ‒ невозможно. И в этом, наверное, суть театра: сегодня у тебя все получается, завтра ‒ что-то не включается и приходится выезжать на технике. И каждый раз все по-разному. Ты другой, партнеры другие. Кто-то вдруг текст сократит, и всё пошло по-другому. И это самое интересное, но и самое сложное. Надо все время быть начеку.

И часто актеры позволяют себе шалить во время спектакля?

‒ Да, так называемые «зеленые» спектакли бывают, но только или последний в году, в сезоне, в новогодней кампании. Иногда играем практически капустники. Но так, чтобы зритель этого не понял. И такие спектакли очень освежают восприятие всего происходящего. Значит, мы не погрязли в рутине, мы постоянно вкладываемся, выкладываемся и ищем что-то новое.

Я как зритель во время спектакля иногда «отключаюсь» от того, что происходит на сцене. У актеров такие моменты бывают?

‒ Я это ощутил на фестивале монологов «Словотворение» в прошлом году, на котором был не только участником, но и зрителем. Поймал себя на мысли, что как только хотя бы на секунду теряешь внимание зрителя или сам перестаешь понимать, что ты говоришь, сразу образовывается пустота. Актер постоянно должен транслировать мысль.

Я с большим интересом посмотрела вас в роли Князя К. в «Дядюшкином сне». Вы меня удивили. Признаюсь, даже зная, что передо мной вы, некоторое время в этом сомневалась, настолько сильным оказалось перевоплощение.

‒ Я рад это слышать. Сегодня это один из моих любимых спектаклей. И таковым он стал еще до того, как я стал в нем играть. По стилю, форме, картинке ‒ невероятно красивый. Сначала я ввелся на роль Мозглякова. Мне все по внутреннему действию было понятно. Потом мы с Сашей Порываевым работали в паре. А позже совершенно неожиданно Григорий Алексеевич предложил ввестись на роль Князя К. Мне тогда помогали коллеги Нателла Абелева и Александр Порываев, за что я им очень благодарен, поскольку все делали без режиссера.

Вы очень органичны в этой роли, несмотря на то, что костюм, пластика, реквизит, кажется, созданы для того, чтобы актеру было как раз некомфортно и максимально неудобно.

‒ Это всё, наоборот, помогает. Для меня лучше всего, когда неудобно. С этой точки зрения спектакль «Урок девицам и молодым вдовицам» тоже был непростой. Режиссер сознательно загонял нас в определенные позы и необходимо было, «лишившись тела», донести до зрителя мысль мимикой, глазами. Я считаю, что это все укрупняет выразительность.

В «Ромео и Джульетте» вы играете Меркуцио. Не обидно, что рано уходите со сцены?

‒ Обидно. Но интересно. У нас очень смелый молодой режиссер Андрей Маник. Он не привязывался к определенному жанру или стилю. Просил, чтобы мы как можно больше предлагали: если чувствуете, что есть песня, которая сюда вписывается, предлагайте; если есть монолог из другой пьесы Шекспира ‒ предлагайте. В понимании режиссера Шекспир ‒ это планета Марвел. Мы много текста дописывали сами, меняли характеры персонажей. Получилось много хулиганских сцен, приколов. Что-то сродни капустнику. Такой театр в театре.

Для меня главное в театре, чтобы он оставался театром с его условностью, когда актеры работают с воображаемыми предметами, когда зрителю оставляют возможность что-то домыслить, довоображать. С этой точки зрения мне очень близок спектакль «Тодасё» в постановке Никиты Гриншпуна.

Мне нравится театральность в кино, присущая советским фильмам. Современное кино делает уклон к реалистичности, исключают любую театральность. А когда смотришь «Неоконченную пьесу для механического пианино» Никиты Михалкова ‒ ощущение, что смотришь спектакль, хотя нет очевидной условности. Но подача такая, что каждый становится ярким. Из последних фильмов по театральности может сравниться «Сплит» с Джеймсом Макэвоем, где он меняется и перевоплощается здесь и сейчас. Этот фильм наполнен магией, присущей театру. Самая правильная позиция, мне кажется, когда искренне презираешь свои штампы и стараешься не повторяться даже в мелочах.

Но это очень редко встречается. Некоторые актеры на удачном штампе выезжают всю жизнь.

‒ Это и плохо. Тогда каждая роль превращается в один образ «Я на сцене». Одна роль на все спектакли. А еще в театре для меня самое ценное, когда режиссер может тебя по-хорошему сломать, чтобы в итоге веточка новая выросла. Григорий Алексеевич так работает. Он не просто ставит задачу, а объясняет, что конкретно здесь происходит, но не с точки зрения режиссера, а что ты сам должен сделать внутри. И сделать это так, чтобы не повторять уже созданной роли. Когда мы работали над «Бесами», он меня постоянно стегал: «Слишком много Коровьева». Буквально выбивал его из меня.

У вашего Петра Верховенского есть определенный набор внешних характеристик, среди которых самый важный, пожалуй, белый носовой платок, которым он все время отирает лицо и вытирает руки... Плюс челка очень «говорящая», боевой клич. Это ваши находки или от режиссера?

‒ Мои. Во время репетиций был разговор о каких-то жестах и запоминающихся движениях-паразитах. Так «нашлись» нервные тики, носовой платок. Это, казалось бы, мелочи, но из них складывается цельный образ.

Как раз платочек, некий символ чистоты, вызывает наибольшее омерзение и ощущение нечистоплотности. Именно с его помощью вы передаете нарочитую брезгливость. И то, как вы вытираете им рот...

‒ Это обязанность актера ‒ работать над мелочами. Я восхищаюсь Дэниелем Дэй-Льюсом, его работами в фильмах «Банды Нью-Йорка», «Призрачная нить». Он для меня - пример актера, который меняется до неузнаваемости, не повторяясь ни в одной роли. Где-то читал, как он глобально подходит к каждому образу. Для «Банд...», например, несколько месяцев работал мясником. Я понимаю, что львиная доля работы для кино остается за кадром. Но если «не набрал», то в кадре не получится. И в театре так же. Хочешь сделать лучше, находишь какие-то детали, мелочи свои актерские, которые помогают в формировании общего образа. Работая над ролью Верховенского, я пересматривал фильмы с разными мерзавцами и негодяями. Искал самые отвратительные черты, чтобы «присвоить» их своему герою. В «Нефти» гадкий и скользкий пастор Илай. В «Шерлоке» Эндрю Скотт в роли Мориарти.

Плохих героев играть легче, чем хороших?

‒ Отрицательный персонаж всегда ярче. У положительного, как правило, ограниченный набор выразительных средств. Хотя очень интересный ход сделать героя внешне негероем, обычным человеком, со слабостями и недостатками, но совершающего хорошие поступки. В этом случае героя играть интересно. В сказках самые яркие персонажи - все отрицательные: Баба Яга, Кощей Бессмертный. А Иванушка-дурачок и есть Иванушка.

Вы мечтаете сыграть Гамлета. Кто мог бы его поставить?

‒ Я знаком с немногими режиссерами. Но из тех, с кем работал и кого знаю, могут поставить и Григорий Лифанов, и Василий Сенин, и Владимир Магар.

А вы?

‒ Не знаю. Вообще не знаю, смог бы ли я что-нибудь поставить. У меня был опыт постановки Даниила Хармса ко Дню театра. По-моему, я тогда прочитал всего Хармса. Не могу назвать это удачным опытом, хотя какие-то находки были.

То есть о режиссуре пока не думаете?

‒ Очень много думаю о режиссуре. Хочется разобраться, как мне с этим работать, хочется не просто что-то сделать лишь бы сделать, а изобрести что-то свое. У каждого собственное понимание профессии. И актерской, и режиссерской. Режиссерская очень индивидуальна. Нужно четко понимать свои задачи. Когда я сформирую это представление: что я должен сделать с материалом, с актерами, с оформлением, с историей, тогда начну что-то пробовать. А пока представления очень абстрактные. Режиссерское образование у меня есть, но, к огромному сожалению, нет навыка. И научить режиссуре невозможно.

А если представится случай, то какой материал взяли бы?

‒ Пока склоняюсь к Хармсу. Может быть, «Старуха».

Есть ощущение, что время уходит, ускоряется, теряется?

‒ Постоянно. В плюс только то, что ты сам меняешься, что-то приобретаешь, получаешь опыт, открываешь что-то новое, лучше начинаешь понимать мир. А минус в том, что все это ты можешь не успеть реализовать. Поэтому опыт надо как можно быстрее применять, фиксировать во времени. Но не всегда на это хватает сил и вдохновения. Начинаешь отдыхать, набираться сил и себя укорять, что ничего не делаешь. А тут еще какие-то обязанности...

Они вас раздражают?

‒ Не всегда. Только когда ты чем-то загорелся, но приходится этим жертвовать ради обязанностей. Но, с другой стороны, они как спасение.

Какова была первая реакция на перспективу научиться играть на виолончели для роли Петра Верховенского?

‒ Это было здорово. Это самый простой способ научиться чему-то новому, когда у тебя нет пути назад. А когда ты сам себе «ревизор», мало что получается. Появляется мотивация, преодолеваешь себя, свою лень и учишься. Я погрузился в интересный и сложный процесс. Не научиться было невозможно.

Сложно было?

‒ Поначалу очень раздражался, когда пальцы не слушались. Долго не мог почувствовать природу игры. Нужно было просто сидеть и работать, работать, работать... А когда руки все-таки расслабились, пришло понимание, что стала получаться музыка, захотелось сделать еще лучше. Безмерно благодарен за это нашему педагогу по виолончели Марине Зацепиной.

Вы не думали сделать какой-то музыкальный номер с виолончелями? Ведь вы не один освоили этот инструмент? Надо развиваться дальше.

‒ Возможно. Тем более у нас уже есть опыт - мы делали промоакцию перед премьерой «Бесов». И это здорово работает.

Может, вам действительно подумать о каком-то музыкальном проекте. Например, создать оркестр струнных инструментов.

‒ Все возможно. Я бы в каком-то новом проекте с удовольствием научился играть на скрипке. Или на каком-то духовом инструменте. Не уверен насчет саксофона. Может быть, труба. Фортепиано интересно.

А танцы?

‒ У нас много танцев. В «Везунчиках», например. Степ, джайв, Америка середины ХХ века. Атмосферный спектакль. Мне очень нравится эстетика тех лет.

А кино вас интересует?

‒ Интересует. Но очень мало опыта в этом. Чтобы чего-то добиться в кино, нужно уловить манеру существования. Я не люблю на себя смотреть, хотя это полезно для понимания, как все выглядит со стороны. Что-то мне нравится из того, в чем я участвовал. От чего это зависит ‒ не знаю. От режиссера ли, монтажа? Есть живые сцены, а есть просто повседневное кино. В проекте «Я требую любви» у меня была эпизодическая роль хозяина вечеринки, у которого закручиваются отношения с главной героиней. Там есть сцена, когда она спрашивает: «Ты меня любишь?» ‒ «Угу». ‒ «Ты меня искал?» ‒ «Угу». ‒ «Что такое любовь?» ‒ «Любовь ‒ это не современно. Теперь не любовь, а сексуальные отношения». Живая получилась сцена и смешная по взаимодействию.

Но очень циничная. А сам процесс съемки интересен?

‒ Да, это интересно. Но зависит от материала, сценария и режиссера. Большинство сценариев очень низкого качества. Если режиссер это понимает и в процессе от чего-то отказывается ‒ это ценно. Когда режиссер не просто исполняет свою функцию, а болеет за каждую, даже маленькую роль.

Это присуще больше авторскому кино?

‒ Я в авторском не участвовал. Был опыт в короткометражном кино вместе с Натальей Романычевой. Это был адский труд. Снимать одну сцену 27 дублей ‒ это невыносимо и выматывающе. Скорее всего, режиссер не до конца понимал, что он хочет сделать. Я после этого зарекся сниматься в подобных проектах. Но все же в одном принял участие. Процесс был еще хуже, но я там был вампиром. И это мне по-актерски было интересно.

Все это в равной степени относится и к театру.

‒ В кино я еще не попадал на такого талантливого человека. Звонят, в основном, местные кастинг-директора. Но лучше всего, когда приезжает смотреть сам режиссер. Это профессионально и правильно. Но на это, как правило, времени нет.

Спасибо за беседу. Желаю, чтобы все ваши актерские и режиссерские мечты были воплощены в жизнь.

 

Фото Д. КИРИЧЕНКО и О. БАЗУРИНОЙ из интернет-источников 


Фотогалерея