Горестный оптимист Константин Райкин

Выпуск №1-231/2020, Лица

Постюбилейное...

Природа не отдыхает. Ни на ком. Никогда. Просто она не считает нужным доводить до сведения смертных свои замыслы. И счастливы те, кому все-таки удается разобраться - каких даров они удостоились и, главное, как распорядиться ими должным образом. Удается это немногим. Константин Райкин - из числа таких счастливцев. Но, в отличие от большинства из них, он знает - данное тебе, тебе не принадлежит: «Наблюдающий за нашей жизнью либо поощряет человека, либо наказывает. Он меняет твою судьбу, в зависимости от того, как ты ею распоряжаешься. И талант тебе дарован не навсегда. Он может его отнять, если ты его не ценишь и растрачиваешь на ерунду, а может и добавить, если ты реализуешь его по максимуму, стремишься вверх, становишься лучше. В общем, наша судьба не определена раз и навсегда, но в значительной степени зависит от нас самих...»

Откуда пришло к Райкину-младшему это знание, догадаться нетрудно: «Подлинная связь с родителями создается атмосферой, царящей в доме. Мама и папа воспитывали нас с сестрой собственным примером. Не нотациями и нравоучениями, а поступками, тем, как они проживали день за днем свою жизнь». А делали они это очень достойно. Когда речь заходит об отце, Константин Аркадьевич нередко вспоминает такую историю из детства. Однажды Аркадий Исаакович принялся с увлечением рассказывать сыну об одном замечательном, очень известном артисте, и маленький Костя вдруг поинтересовался - кто знаменитей, папа или тот артист. На что Райкин-старший, внезапно посуровев, ответил: «Никогда больше таких вопросов не задавай!»

Судя по всему, это был один из важнейших уроков в жизни Райкина-младшего: «Я понял тогда, что есть вещи несравненно более важные, чем слава и известность. В нашей семье вообще было не принято говорить на эту тему. Вернее, так - папа все время кем-то восхищался, но не успехом этого человека, а его мастерством и талантом, которые вдохновляли и его самого на что-то новое. Он и мне передал эту способность - восхищаться, не завидуя. Мне кажется, если человек, посвятивший себя творчеству, черпает «вдохновение» в чужих неудачах и промахах, он идет не по своей дороге».

Свою дорогу Константин выбирал сам и, думается, знал, куда и на что шел. Аркадий Исаакович и Руфь Марковна не стремились к тому, чтобы сын пошел по их стопам, но, как люди мудрые, понимали, что вряд ли их Косте удастся этого избежать. Серьезные занятия спортивной гимнастикой, учеба в физико-математической школе при Ленинградском университете и даже сильное увлечение биологией, пережитое им в старших классах, - все отступило перед неодолимой силой призвания. Нужно очень любить свое дело, чтобы годами, изо дня в день доказывать всем, что занимаешься ты им по праву, данному твоим предназначением, а не громкой фамилией.

Неизбежные сравнения с выдающимся, а если по правде, то - гениальным - отцом, сопровождающие Райкина фактически всю его профессиональную жизнь, можно было бы счесть проклятием, если бы не потрясающее умение Константина Аркадьевича барьеры на пути к цели превращать в трамплины для ее достижения. «Для подавляющего большинства населения нашей страны я всегда был и навсегда останусь сыном Аркадия Райкина. Ко мне, как к отдельной величине, по большому счету, могут относиться только те, кто хоть раз побывал в нашем театре, видел наши спектакли, и этих вторых куда меньше, чем первых. И что бы я не сделал в профессии, этого соотношения не изменить. С ним нужно просто жить, что я и делаю, по мере сил. В стремлении сравнивать есть что-то глубоко мещанское. А в искусстве, и, шире, в творчестве вообще, сравнение невозможно в принципе. Универсальной, единой для всех и применимой ко всему шкалы не существует. И в принципе существовать не может, потому что каждый наносит на нее деления по своему вкусу. Помните, у Мандельштама: «Не сравнивай. Живущий несравним»? Не внемлют...»

Если по-человечески, то больше всего Константина Райкина как раз и огорчает в людях нежелание прислушиваться друг к другу: «Делить на правых и виноватых, своих и чужих, рвать глотки тем, кто с тобой не согласен, и крушить то, что не твоими руками создано - всего этого в нашей жизни становится больше и больше. С какой легкостью люди выплескивают годами копящуюся ненависть. И каких трудов многим стоит даже малейшая попытка услышать мнение, отличное от собственного, посочувствовать чужому несчастью, пожалеть того, кто в этом нуждается...»

Сам себя Константин Райкин называет горестным оптимистом и признает, что с каждым днем оставаться оптимистом все сложнее. Поскольку убежден: легких, простых, безоблачно счастливых времен не бывает. Времена всегда трудные. И проживать их достойно, по его мнению, помогает именно театр - для чего же еще и существует высокое искусство? Конечно, «разрушительному влиянию жизни противостоять трудно. Но на те два часа, что идет спектакль, мы получаем практически неограниченную власть над человеческими душами и можем сделать так, чтобы они хотя бы на это время становились яснее и чище. В любом мерзавце есть что-то хорошее, просто приоритеты у него расставлены в обратном порядке. Но хороший спектакль способен этот порядок перенастроить, и пока он длится, злодей хоть немного, но посочувствует человеку доброму, хитрый - простодушному, обманщик - честному, негодяй - порядочному. И Бог это увидит». А потому для него театр, возможно, самое лучшее дело на свете. Даже, получается, в каком-то смысле - богоугодное: «Я думаю, что любой театр - для Бога, но обязательно через людей».

Если вдуматься, с этим трудно не согласиться. Театр неспроста когда-то нарекли храмом - здесь тоже можно заниматься изучением природы зла, поселяющегося в душе человеческой. И тема эта для Константина Райкина, пожалуй, наиважнейшая. С какой стороны он не подходил бы к своим персонажам - будь это безбашенный брехтовский Мэкки-Нож, несчастный Георг Замза Кафки, шекспировский коронованный горбун Ричард или Текстор Тексель, терпеливо ждущий своего часа на соседнем кресле в зале ожидания аэропорта, но выведенный на чистую воду нашей современницей Амели Нотомб, - каждый раз актер находит ту щелку, через которую в них проникают несправедливость, обида и боль, образующие адскую смесь, мало-помалу выедающую душу до самого донышка. И каждый раз актер со всей убедительностью, на какую он только способен, начинает доказывать нам, вольготно расположившимся в зрительном зале и свято верующим, что сами мы ничего общего не имеем с теми, за чьими страданиями наблюдаем из спасительной темноты, что происходящее на сцене может статься и с нами, если однажды нам перестанет хватать тепла, понимания, участия, любви, в конце концов. И у нас нет шанса уклониться от этой беспощадной правды...

Можно сколь угодно долго заниматься конструированием более-менее валидных гипотез, относительно того, как этому артисту удается снимать защитные барьеры, которые мы по давно укоренившейся привычке выстраиваем между собой и «другими». Но разгадать этот секрет невозможно - ключ лежит за пределами собственно мастерства. К примеру, Райкин первым начал играть камернейший «Контрабас» Зюскинда на тысячные залы, умудряясь устанавливать доверительнейшие отношения с каждым из этой тысячи. Как? Пожалуй, артист и сам не рискует объяснять: «Мне интересно именно так играть эту историю. А как заманчиво было бы «Войну и мир» сыграть в небольшой комнате или даже в лифте. Не для того только, чтобы получить «эффект наоборот». Просто проблемы космического масштаба очень увлекательно решать на пространстве, размером со спичечную головку, а глубоко личные, так сказать, интимные - на огромной площади. Потому, что надо еще разобраться, где он - искомый нами космос. В маленькой душе маленького человека - начала и концы всего рода человеческого. Его трагедия - это трагедия глобальная. Потому, что живет он в каждом из нас».

Вторую чашу внутренних «весов» Райкина занимает Высшая школа сценических искусств, созданная им в 2012 году. Педагогика для него не менее, а в чем-то и более важна, чем руководство театром, поскольку он не может не думать о том, кто в этот театр (да и не только в этот) придет завтра и послезавтра. Отдавая львиную долю своих сил ученикам, Константин Аркадьевич убежден - актерское дело непознаваемо: «Сколько ни учись, всегда обнаружится что-то, чего ты еще не знаешь или не умеешь. Тот, кто думает, что он все знает, - дурак. Я себя тоже считаю учеником: всегда есть чему научиться у тех, кому преподаешь. Да, опыта у них меньше, но именно поэтому они порой что-то делают лучше, чем ты. Потому что тебе мешает опыт, оборотной стороной которого становится утрата бесстрашия, азарта первооткрывательства. А в нашем деле все нужно делать, как в первый раз. Зрителю плевать, что ты играешь этот спектакль в сотый раз. Он сегодня смотрит на сцену, и ему нет дела до того, как гениально ты играл вчера или сыграешь завтра».

О работоспособности Константина Аркадьевича ходят легенды. Это тоже - фамильная черта. У тех, кто хоть раз наблюдал за тем, как он репетирует, создается стойкое впечатление, что внутри у него атомный реактор индивидуального назначения. От этого реактора подзаряжаются и его артисты, и его ученики, в которых, по всей видимости, запускается цепная реакция, своя у каждого. Мастер не устает повторять: «Гениальными артистами не рождаются, а становятся!» И ссылается при этом на кем-то из великих выведенную формулу, гласящую, что гениальность - это умение направить свои усилия в нужное русло. То есть никакой высшей магии, никакой инфернальности - дело надо делать, господа, как говаривал классик.

Делом Константин Аркадьевич занимается сутки напролет, приходя в театр к 9 утра и покидая его далеко за полночь: «Я человек последовательный и методичный. Самое большое мужество - каждый день понемногу двигаться к намеченной цели. На такие усилия мало кто способен. Почивать на лаврах, пусть и воображаемых, куда приятнее». Сам же он всегда готов отставить в сторону то, что уже умеет, и начать осваивать нечто совершенно неизвестное. И так, судя по всему, было всегда. По окончании Щукинского училища его приглашали четыре театра, включая МХАТ, тогда уже гремевшую Таганку и не менее громокипящий «Современник». Подумав, он выбрал... «Современник», понимая, что Юрий Петрович Любимов будет использовать те его качества, которые и так развиты, - пластичность, эксцентричность, гростескность. А вот у современниковцев можно будет поучиться тому, чего он еще не умеет. Но когда через 10 лет пришло понимание, что некий «потолок» достигнут, Райкин ушел в театр своего отца и начал там все пусть и не с нуля, но в совершенно другой системе координат. И не побоялся, когда пришла пора принять театр из рук Аркадия Исааковича.

Да, при Константине Аркадьевиче «Сатирикон» обрел иное лицо, но внутренняя, глубинная связь с Ленинградским театром эстрады и миниатюр существует и по сию пору. Потому что Райкин-младший не перестает вести диалог с Райкиным-старшим, так сказать, «отцом в квадрате» - и его самого, и этого театра: «Что бы я ни делал, всегда задаюсь вопросом - а что бы сказал папа? И всегда представляю, как бы он отреагировал на тот или иной спектакль или поступок. Когда я пришел к нему в театр, мы успели о многом переговорить, так что путь, по которому движется театр, был ему в общих чертах известен. Но все равно, каждый раз перед премьерой меня терзает одна и та же мысль - а вдруг не получится, а вдруг не справимся? Каждый новый спектакль - как первый. Каждый - на стыке безумного страха и безумной же смелости. По-другому не получается. И, наверное, так и должно быть!»

Абсолютно равнодушный к успеху личному, он очень остро реагирует на успех спектакля как такового, поскольку убежден, что хороший спектакль непременно должен быть принят публикой: «Спектакль существует только в настоящем. Здесь и сейчас. У него, по большому счету, нет будущего. И если спектакль не понят сейчас, его уже не поймут никогда, ведь театр, так или иначе, отражает именно сегодняшний день - его ритм, пульс, дыхание. Спектакль, в отличие от литературного произведения или, скажем, архитектурного сооружения, не имеет права опережать время».

Для Райкина театр - средство проникнуть под кожу самого непробиваемого зрителя, а потому он должен быть дерзким, резким, жестким и даже жестоким - иначе до многих он так и не достучится, ведь в зале сидит самая разная публика. Константин Аркадьевич не любит, когда «Сатирикон» называют элитарным. Он вообще против строгих рамок и неколебимых ограничений...

И юбилей для него не повод ни для подведения итогов, ни для нагромождения планов - наша сегодняшняя жизнь слишком непредсказуема и для того, и для другого...

Фото с официального сайта театра «Сатирикон»

Фотогалерея