Живем помаленьку... / "Предложение" в Театре "ГИТИС"

Выпуск №4-234/2020, Мастерская

Едва ослабевают строгие вердикты Роспотребнадзора по коронавирусу, люди спешат наверстать то, от чего их вынужденно отлучили, чему поставили заслон, на что наложили veto. Без комментариев ясно - хочется простого и необходимого: прогулок - по городу, воздуха - в парках, чувств и эмоций - в театрах, встреч с людьми, похожими друг на друга. Нынче зрительные залы испещрены атласными и пластмассовыми лентами, натянутыми поперек кресел и обозначающими дистанцию в пресловутые 1,5 метра. Цветы актерам подносить возбраняется, оглашать партер и ярусы криками bravo - тоже. Те, кто на сцене, не сразу улавливают настроение публики: за масками не различить ни лиц, ни реакций на происходящее. Однако родственные души сходятся, чувства «возвращаются», и эмоции накатывают - всякий раз, когда можно гулять, дышать, занимать места в театре, общаться. Значит ли это, что публика в сложившейся ситуации неразборчива и с жадностью поглощает все, что ей предлагают смотреть и чему внимать, - вопрос, но очевидно одно: искренность и благодушие, бесхитростность и добросердечие ей по нраву. Их время.

Сорокапятиминутный спектакль «Предложение» мастерской Леонида Хейфеца в Театре «ГИТИС» - как раз тот случай, когда желаемое совпадает с увиденным и прибавляет сил, энергии, радости сближения с невымученным и непреходящим чеховским словом, свежо и доверчиво услышанным студентами-дипломниками. До объявления карантина сыграли премьеру, дальше «поставили на якорь», потом «собрали» снова и рискнули показать, как с чистого листа. Запаса прочности и образовательных навыков хватило с лихвой - педагоги курса (Леонид Хейфец, Наталья Зверева, Владимир Байчер, Михаил Чумаченко, Роман Калькаев - по режиссуре и мастерству актера, Ирина Промптова и Виктория Косенко - по речи, Мария Шмаевич и Айдар Закиров - по сценическому движению, Лариса Исакова, Рамуне Ходоркайте, Илона Фоменко - по танцу) могут гордиться.

Одноактную шутку Чехова в ГИТИСе ставить любят и делают это регулярно, справедливо полагая, что и текст, и сюжет, и характеры, взятые верно и в правильном развороте, дают шанс выгодно и разносторонне показаться студентам, демонстрируют навыки школы и амплитуду возможностей. Праздничный вход в профессию не устроить без того, чтобы методично открывать одну дверь за другой, коих на пути будущего артиста немало, и все без исключения надлежит отомкнуть всего за четыре года.

Дипломный спектакль - это день открытых дверей, а при «открытых» дверях многое видно на «прострел», обзор не замкнут границами, игровое поле - шире, режиссерские фантазии - вольнее.

Не меняя ни слова в пьесе и обставляя ее тем, что есть под рукой (в студенческом спектакле под рукой есть всё и одновременно ничего: называется «на подборе»), - покрытым белой скатертью-простыней длинным столом с двумя канделябрами, наполненным водой графином, вазой с антоновскими яблоками и тремя прозрачными чашками, - режиссер-студент Иван Чумаченко начинает «Предложение» хитро. Знаменитым шлягером «Time to say goodbye», в конце прошлого века залихорадившим музыкальный мир благодаря первым исполнителям - Саре Брайтман и Андреа Бочелли, и исчерпывающе говорящей мизансценой - парафразом к знаменитой реплике из чеховского «Дяди Вани»: «В такую погоду хорошо повеситься». Испив воды и откусив яблоко, помещик Степан Степанович Чубуков крепит под потолок петлю, излаженную, видимо, давно и «на случай», из добротного корабельного каната. Как устроено в водевильной композиции, в кульминационный момент и на слова хита Франческо Сартори и Люцио Кварантотто «Пора прощаться...» в усадьбе объявляется розовощекий сосед Чубуковых Иван Васильевич Ломов, готовый посвататься к хозяйской дочери:

- Благодарю вас. А вы как изволите поживать?

- Живем помаленьку, ангел мой...

Объявляется и сама Наталья Степановна (Софья Гуржиева) - длиннющая, в переднике поверх неприметного платья и в носках канареечного цвета. На фартуке - принт с именем «Natale», размытыми цветами вокруг синего морского залива и рулящим посередине лодочником. Справлено в первой попавшейся лавке районного рынка: море - турецкое, лодочник - бразильский, дизайн и производство - отечественные.

Запланированную идиллию, как известно, нарушит перебранка молодых о некошеных Воловьих лужках: Иван Васильевич (Валентин Садики) перероет дорожную аптечку, заботливо размещенную в белом чемоданчике, - то измерит давление, то оросит зев ингалятором, то переметнет из пузырька в себя добрую горсть таблеток. Его патетическое наступление потонет в целой симфонии отбойных звуков: Наталья Степановна станет неистово стучать молоточком-топориком по отменному говяжьему стейку, пока молоток-топорик не окажется в руках жениха... Или так стучат их, Ивана Васильевича и Натальи Степановны, сердца?

Иван Чумаченко сотоварищи с легкостью переключают регистры внутреннего состояния персонажей, умудряясь укрупнять «скрипичную» тему при почти какофоническом аккомпанементе духовых и ударных. Всех, включая Чубукова, кидает из крайности в крайность, и только в маленьких монологах как на рифах, торчащих грядой из глубин безбрежного моря, «разрешается» перевести дух, выдохнуть перед продолжением долгого заплыва.

Один из монологов вовсе лишен чеховских слов, как и обстановка, в которой он «произносится», - примет усадебного обихода. Другое время и другой быт. Уловив момент, суицидальный помещик прячется в «уголке», выгороженном на авансцене: настенные часы, упакованные в полированный корпус из желтой фанеры, под их дверцей шкалик коньяка и немытый бокал - модно в 1950-х; сундук с дочерним приданым - давно не открывали - в пыли как многоуважаемый шкаф начала позапрошлого века; советская - 60-х - радиола «VEF-radio» - нашелся повод включить. И что же во всей этой смеси вещей, эпох, чувств - без чеховских слов, но крупным планом находят режиссер-студент Чумаченко и артист-студент Андро Симонишвили, играющий Чубукова? Песню Игоря Демарина времен «перестройки»: «Пригласи отца на белый танец,/ Видишь, и сбылась твоя мечта,/ Там, где жил когда-то школьный ранец -/ Серебрится облаком фата»... Не пошлее пошлого. Свободным, не зависимым ни от времени, ни от быта (но определенно от чеховского текста) погружением в человеческое естество: про отца. Кто-то скривится, кто-то - умилится, пока Симонишвили держит этот самый «крупный план» как на рентгене, и в глазах его слезами двоится боль прожитого персонажем, никогда и не звучавшая, как кажется, в чеховской «шутке» прежде, не входившая в историю постановок «Предложения». Артист-студент, примеряющий на себя характер хрестоматийного персонажа, думает не о характерности как таковой, а о натуре, о том, что складывается в образ чубуковщины, а лучше сказать - отцовства (от «Папаши» и «Устриц» до «Анны на шее» и «Моей жизни»).

Реплика Ломова «Всем известно, что - ох, сердце! - ваша покойная жена вас била...» еще впереди, а режиссер и артист, памятуя о ней, неназидательно проводят тему через лабиринт шуток, кунштюков, скетчей, чей автор после «Предложения» и других комедий-шуток посмотрит в зрительные залы глазами трагических клоунов своих многоактных пьес.

«Посмотреть», «взглянуть», «полюбопытствовать», «понаблюдать» - вот ряд глаголов, коими Чумаченко управляет известным сюжетом. Выстроить оптический ряд ему помогает особая «линза»: оконная рама, невесть откуда взявшаяся в сценографическом обмундировании спектакля. Через нее смотрит на невесту и жениха Степан Степанович; она, рама, отделяет отца и дочь от заходящегося в споре Ломова; его, окно, двигают, переставляют, носят под мышками, дабы «посмотреть», «взглянуть», «полюбопытствовать», «понаблюдать» за человеком, чья природа обустроена раз и навсегда и ничто не в состоянии ее изменить. Люди похожи - были, есть и будут. Не надо - понимает режиссер - намеренно и новомодно актуализировать чеховский текст, мучаясь переносом действия и «пропиской» персонажей в иных, чем у автора, условиях. Годится прием «на подборе», и не просто годится, а усиливает звучание всей партитуры. У Чехова сама партитура - и есть актуализация: здесь и теперь, всегда и везде человек одинаков. Страстно любит, неистово ненавидит, отчаянно спорит, с готовностью мирится, впадает в жесткую меланхолию, нежно грустит.

Если широко распахнуть двери и пройти за чеховскими персонажами по воображаемой анфиладе комнат, результат выйдет таким, каким его вывели гитисовцы мастерской Хейфеца:

- Как изволите поживать?

- Помаленьку...

Фотогалерея